Луиш де Стау Монтейру

СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА

(фарс – а может быть, и нет)

Театр есть публичное искусство кризиса. Какими бы ни были его условности, он должен быть открытой формой – тайной, лишенной секретов и, за исключением боязни сцены, общей для современного искусства, – лишенной охранительных мер. Я думаю, что драматург – специалист по опасности, который встречает ее лицом к лицу там, где другие сводят ее к минимуму или избегают. Актер служит экспертом в подражании конфликту, в особенности путем выставления себя напоказ; а режиссер, если он исполняет свои функции – сократовский овод, который ставит под вопрос текст, актера и саму сцену, заставляя их всех снова обратиться к себе, а себя – к конкретике этого мира.

Герберт Блау. Невозможный театр: манифест.

Ну а я-то был жив и заржал:

вкусных снов господин генерал

Замечание коня, придуманного Жаком Превером,

который отличается от людей нашего времени

умом и здравым смыслом.

(перевод Л. Цывьяна)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Режиссер, в намерения которого входит определение средств, с помощью которых будет ставиться пьеса; генерал, главная характеристика которого – то, что он совершенно равен другому генералу, о котором мы можем сказать то же самое; различные подчиненные им офицеры, более или менее известные; две жены генералов, которые, судя по тому, что они говорят, вряд ли могли быть чем-то иным; ассистент режиссера, который нарушает все инструкции, обменивая на них два рулона туалетной бумаги, хотя этот обмен и не влияет на постановку; суфлер, которому иногда приходится будить людей из своей будки; различные трупы всяческого калибра и автор, который не выходит на сцену из трусости, но принимает ответственность за все, что вытворяют персонажи, присутствующие в театре во время представления, не считая того, что могут натворить персонажи, которым обычно предназначена роль зрителей, поскольку невозможно знать наперед, будут ли они вести себя как люди или как проверенные, бессмысленные персонажи фарса, который разворачивается на полном серьезе в тех измерениях, которые представляются на сцене.

Режиссер, выступающий рассказчиком, выходит на сцену с этим текстом в руке и читает его зрителям. Все ремарки этой пьесы предназначены для того, чтобы их читали вслух, и действие совершается посредством того, что режиссер читает текст, и то, что происходит на сцене, соответствует читаемому.

РЕЖИССЕР. Дамы и господа! Прежде всего, мне хотелось бы представиться. Я режиссер этой пьесы, и потому моей обязанностью является выразить мысли автора в строгом соответствии – повторяю, в строгом соответствии – с его указаниями. Как известно уважаемой публике, существует возможность – и это случается – чтобы режиссер ставил спектакль, в котором нет ничего общего с исходным текстом автора. Часто мы можем приписать это неведению и недостатку культурной подготовки режиссера, но в ином случае можно увидеть в этом мотивы политические – например, желание пройти одобрение цензурой, или психологические – например, психологическая, или даже патологическая необходимость для посредственного режиссера блеснуть за счет автора.

Чтобы защитить невежественных, увлеченных политикой и посредственных режиссеров, автор этой пьесы решил заставить режиссера читать свои ремарки публично.

Таким образом, меня обязали выступать в этой пьесе перед уважаемой публикой. Повторяю: меня обязали, и по доброй воле я не стал бы этим заниматься. Прежде чем избрать профессию режиссера, я работал мясником и специализировался на изготовлении сосисок из свинины и говядины. Я оставил эту профессию, поскольку в ней я не мог свободно, полно, смело и публично выразить свою артистическую личность. И, кроме того, будучи мясником, который специализировался на изготовлении сосисок из свинины и говядины, я не имел возможности увидеть свое имя в газетах. Я режиссер по призванию и не вижу никаких мотивов, которые помешали бы мне изменять, дополнять, сокращать или интерпретировать в собственной манере текст какого бы то ни было автора. Если мне приходит желание взять текст и изменить его, обращая в полную свою противоположность, я не должен никому давать в этом отчета. И ради этого я плачу взносы в международный профсоюз сознательных режиссеров! Изъявив своей протест в терминах… терминах… как там говорится?

ОДИН ИЗ КАПЕЛЬДИНЕРОВ. Недвусмысленных…

РЕЖИССЕР. В недвусмысленных терминах, я перехожу к тому, чтобы представить пьесу перед уважаемой публикой.

Действие разворачивается на поле боя. Очевидно, что время действия значительного интереса не представляет.

(Меняет тон, чтобы было ясно, что он сам комментирует текст).

Время действия интереса не представляет! А костюмы? А звуковые эффекты? Кто так ставит пьесу? Если бы автор был человеком культурным и опытным, вроде меня, который шесть лет трудился над сосисками, никогда бы он так не говорил. Никогда!

(Возвращается к прежнему тону).

Те, кому нравятся сражения давно прошедшие, с усатыми генералами, могут поместить действие, допустим, в Средние века, – пьеса от этого не выиграет, но возможность перенести действие в прошлое может помочь избежать уплаты за авторские права и, возможно, добиться небольшой субсидии от культурных учреждений, где будет мода на этот период.

Те, кто предпочитает сражения современные, с запахом нефти и ядерными взрывами, может локализовать действие в нашем времени. Этот вопрос не представляет значительного интереса.

(Снова комментирует).

Не представляет интереса! Как будто средневековый генерал может иметь что-то общее с современным генералом! Будто это какое-то мелкое различие, не требующее присутствия режиссера с его культурой, с его техникой, с его… тонкостью, наконец!

(Возвращается к прежнему тону).

Этот вопрос не представляет значительного интереса. То, что имеет значение – это распределение ролей. Необходимо, чтобы генералы были, насколько это возможно, генералами, что будет нетрудно, если режиссер попадется умный. Необходимо также, чтобы, прежде чем открыть занавес, режиссер вкратце изложил те трудности, которые встанут перед ним по поводу убранства сцены, а именно в отношении интерпретации текста, и автор – лицо, напрочь лишенное артистической чувствительности – изложил их в следующих комментариях, которые режиссер должен прочесть вслух.

Первое. Генералы должны быть совершенно одинаковыми, вплоть до того, чтобы их можно было перепутать, будь они средневековыми, из восемнадцатого века или новомодными.

Второе. Великолепные декорации, которые придают пьесе артистический оттенок и позволяют зрителям определить место действия в истории, исключаются.

Третье. Нельзя позволять режиссеру изменять смысл текста, чтобы во всей полноте, свободно, смело и публично выразить свою личность.

Это краткое обращение придает пьесе интеллектуальный тон, который служит на благо автору, режиссеру и актерам, но вредит импресарио, извлекающему должную выгоду из театральной культуры. Если режиссер, держа эту речь, наденет галстук, то ему удастся завоевать присутствующих критиков, при условии, что они уже переварили ужин, которым насладились на восходе вечерней звезды. Если перед заключительной частью этого краткого обращения режиссер сменит галстук на шарф или рубашку на грязную водолазку и приклеит накладную бороду, он добьется, чтобы его упомянули на литературных страничках. Для этого нужно, чтобы на закате дня импресарио направил приглашения двум-трем органам печати, обладающим интеллектуальным престижем в той стране, где будет разыгрываться представление.

(Комментирует).

Ассистент! Ассистент! Где реквизит? Сложите все тут и уходите.

Ассистент режиссера исполняет приказ режиссера, проверяя реквизит.

Входит из правой кулисы ассистент режиссера и ставит рядом с режиссером стол, стул, корзину или детскую коляску, где лежат галстук, цилиндр, шарф или верхняя часть водолазки, накладная борода и рулон прозрачной клейкой ленты.

Это ремарка автора, и мне приходится ее читать. И ни единым словом нельзя комментировать! Ни единым словом! Доходит до того, что я делаю все только так, как пишет автор!

Ассистент режиссера все это исполняет. Режиссер также исполняет то, о чем говорится.

Гневно пожав плечами, режиссер поворачивается к ассистенту: «Помогите мне надеть галстук». Ассистент исполняет это. Режиссер надевает на голову цилиндр и кричит: «Свет!» Зажигается одинокий прожектор, который освещает центральную часть сцены рядом с рампой. Режиссер располагается так, чтобы быть достаточно освещенным, принимает позу, выражающую скромность и смирение, но также и уверенность в себе, и читает:

«Краткое импровизированное рассуждение режиссера, прежде чем откроется занавес».

Дамы и господа! Спектакль, который мы представим вам, предназначен не для всех людей, а именно для генералов, которые, поскольку этот текст не обладает необходимой и желаемой ясностью, могут подумать, что автор не питает уважения к традиционным учреждениям, подобающего человеку, склонному оставаться на свободе.

Итак, автор не присутствует здесь только по личным мотивам, связанным с сохранением его физической неприкосновенности. Связанным, скажем так, с состоянием здоровья. Речь идет о гражданине, которого я знаю лично, и который уважает всяческие учреждения, не исключая и вооруженных сил, исторических памятников и липового чая. Автор может зайти даже дальше и признать, что покою, в котором он живет, он обязан неустанной бдительности вооруженных сил. Без этой бдительности автор пал бы жертвой в равной мере неустанных и бдительных господ из-за границы, которые напали бы на него изо всех сил, если бы, повторяю, не неустанная бдительность славных сил, бдительно вооруженных. Здесь режиссер должен с сознанием своей добродетели улыбаться, пока не кончатся аплодисменты, и, убедившись в том, что аплодисменты смолкли, должен притвориться, что испытывает неловкость, и снова начать читать.

(Комментирует).

Это ремарки автора, а не мои комментарии. В этом спектакле ничего нет от меня, ничего!

(Меняет тон).

То, на что претендует автор в этой пьесе – не считая того, чтобы выразить свое уважение к силе оружия и к вооруженным силам – создать (или положить начало, чтобы создали другие) новую театральную эстетику, предназначенную, чтобы поставить в отношения различные современные технико-театральные концепции драматургии.

Режиссер должен повторить этот абзац, предназначенный для того, чтобы ввести в заблуждение присутствующих цензоров, но не до такой степени, чтобы они забыли о своей добыче, и, читая эту ремарку, должен пожать плечами, чтобы продемонстрировать, как ему уже надоели эти авторские ремарки.

(Меняет тон).

С этим новым курсом, когда ценности приходят из левой кулисы, а не из правой, как прежде, – куда мы можем поднять театр? Какую бы форму не имела эта пьеса, она предназначена для публики умной, такой, какая сейчас наполняет этот зал. Повторить эти слова, чтобы польстить зрителям, и чтобы, когда спектакль закончится, они рассказывали, что поняли его.

(Меняет тон).

Этот спектакль предназначен для публики умной, такой, какая сейчас наполняет этот зал, и посвящен единственной лошади, которую уважает этот автор: воображаемому коню, который живет в стихотворении Жака Превера и который, сбежав из кавалерийского полка, чтобы не быть съеденным, поднимается на гору и замечает:

«Я, однако, был жив и заржал:

Вкусных снов, господин генерал!»

(Выполняет то, о чем читает дальше).

Режиссер снимает цилиндр, потом галстук, заменяя их на реквизит, упомянутый ранее. Нужно, чтобы ассистент режиссера позаботился приклеить ему бороду клейкой лентой. Когда это будет сделано, режиссер продолжает.

Выдающиеся интеллектуальные критики, самоучки или с литературным образованием! Ожидая, что вы умны, культурны, владеете техникой драматургии и усердно посещаете звезд нашего первого театра, я нахожу эти слова бесполезными, совершенно бесполезными, абсолютно бесполезными, радикально бесполезными, бесполезнейше бесполезными. Автор включил их в текст только затем, чтобы его никогда не критиковали ни в одном французском обозрении, и, следовательно, чтобы уважаемым критикам было трудно критиковать его с той независимостью духа, которая обычно характеризует ваши авторитетные мнения. Скажу лишь затем, чтобы оказать вам помощь: ритм этой пьесы подчинен следующей формуле:

Х = а – ценность С / пхп/ пипи,

впервые использованной советским ученым Кропскокрипским и позже приспособленной экспериментальным театром Ванденбурга, через четыре года после неудачных попыток великого Вандерпопо. Цель пьесы – определить, может ли отчуждение, возведенное однажды в квадрат и разделенное на четыре, успешно противостоять антинатуралистической технике, изначально замышленной неким великим немецким режиссером… имени которого автор не припомнит. Эта пьеса берется за мелкую общественную тему, чтобы всех утомить; имеет откровенно брехтовскую структуру с влиянием Софокла; обладает двумя-тремя штрихами, которые можно приписать влиянию драматургии современной Северной Полипонезии – и давайте не будем забывать, какое влияние драматургия Северной Полипонезии оказала на труды покойного Шекспира – и, прежде всего, серьезность ее предпосылок и процессов делает ее уникальной. В целом эта пьеса должна доставить вам удовольствие, поскольку она написана для критиков умных, культурных, владеющих техникой драматургии и посещающих звезд нашего первого театра.

Режиссер, завершив эту краткую речь, садится на сиденье в ложе и приказывает ассистенту уйти со сцены: «Уйдите со сцены, ассистент».

Ассистент режиссера исполняет это.

Ассистент режиссера, если все это время он не спал, выполняет указание режиссера. Теперь режиссеру самое время дать знак поднять занавес, а генералы, занявшие свои позиции, должны уже стоять на сцене, в форме и с медалями.

Поднимается занавес.

Занавес поднимается, и сцена остается в затемнении на несколько секунд, которые режиссер сверяет по наручным часам, купленным в рассрочку. Сделав это, режиссер объясняет:

Сцена находится в затемнении, поскольку действие происходит ночью, и враг не дремлет. Если он увидит малейший признак жизни, то может начать атаку. Как бы то ни было, происходит вот что…

Режиссер, он же рассказчик, выходит на сцену и растворяется в темноте. Комментирует.

С этой стороны находимся мы, защитники нашего отечества, нашего домашнего очага, нашей культуры и наших жен. С той стороны находится враг, защищающий свое отечество, свой домашний очаг, свою культуру и своих жен.

(Комментирует).

Кажется, ничего не забыл… Оба защищают одно и то же… Вот, повторяю: отечество, домашний очаг, культуру, жен и честь оружия.

(Снова меняет тон).

Ну вот, совсем забыл про честь оружия! Дамы и господа, необходимо включить в список честь оружия. Это важно!

С каждой стороны имеется генерал, в обязанности которого входит нападать на отечество, домашний очаг, жену и честь оружия второго генерала.

(Комментирует).

Не знаю, интересует ли это кого-нибудь из присутствующих, но если кто-нибудь из господ генералов предпочитает обходиться без жены, то это случай уникальный. Разве не так? Итак, не говорите, что мы этого не предполагали. Я могу представить вам одну из них и сказать, что она – жена другого. Долг каждого из генералов – умертвить жену своего собрата с противоположной стороны, повинуясь законам войны и божественному предначертанию: «Не возжелай жены ближнего своего». Ведь если уж жена мертва, ее никак нельзя возжелать, правда?

(Меняет тон).

Наш генерал находится здесь, ожидая, когда наши благородные офицеры начнут обсуждать секретный план, предназначенный положить конец этой войне до начала следующей. Это нужно для того, чтобы избежать сбора службы на Генеральную сессию по пенсионам, репарациям и накоплениям. Я не могу сказать вам, что это за план, ибо это секретный план. Настолько секретный, что о нем не знает даже генерал. Генерал рассчитывает на то, что у младшего капрала есть какие-нибудь мысли – это справедливо, учитывая, что младшие капралы посещали университеты, и потому иметь мысли полагается им. Если мы будем требовать мыслей от генералов, нам придется платить им сверхурочные, разве не так?

(Режиссер-рассказчик отступает на свое место).

А теперь, согласно указаниям автора – указаниям в ремарках, заметьте, – мы поднимемся над точкой обзора, окружающей место действия.

(Меняет тон, описывая сцену в тексте).

Начинает освещаться правая сторона сцены. В глубине сцены, с правой стороны, возникает возвышение, на которой стоит генерал, неподвижный, в героической позе. Вокруг генерала – разнообразные трупы, растянувшиеся на полу. Оформление сцены можно обогатить декорациями двух полей боя – увеличенными гравюрами «Менелая-победителя» Домье.

Предпочтительно, чтобы половина этой декорации была отображена в позитиве, половина – в негативе. Возможно, это поможет зрителям в понимании пьесы.

Теперь освещение достигает максимума.

Это освещение – театральный трюк, позволяющей уважаемой публике видеть то, что происходит в темноте. Сделайте одолжение, притворитесь, что вы ничего не видите, и что, прежде всего, вы не воспользуетесь этой теоретической темнотой в целях, не относящихся к пьесе. И никакого шума! Иначе разразится битва, а битва – это понятие священное. Штатские – а уважаемая публика представляет собой всего лишь презренных штатских – не имеют права прерывать битвы. Если бы не это, вы могли бы изменять ход истории, который торжественно предсказывают генералы, не имея иной возможности в ней фигурировать.

Эти слова следует произнести саркастическим тоном, поскольку среди зрителей всегда попадается кто-нибудь глупый. Режиссер снова садится, а генерал говорит, с торжественностью, подобающей церемонии присяги перед знаменем.

ГЕНЕРАЛ. Я – генерал ноль, избранный, чтобы вести эту битву, поскольку я имел лучшие оценки на курсе: 20 – по физической подготовке, 20 – по военному делу, 20 – по пунктуальности и 20 – по уважению к вышестоящим лицам. Остается ноль минут до часа ноль. Через ноль минут мои офицеры присоединятся здесь ко мне, чтобы обсудить план ноль, который позволит мне закончить эту войну, прежде чем уйти в отставку. Мне уже надоело слушать, как моя жена твердит...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проси отставки, милый, и брось свои фантазии. Послушай, лучше всего просить отставки сейчас, когда ты на высоком посту, чем ждать до конца сражения. Я предпочитаю живого отставного генерала пенсиону вдовы мертвого героя. Проси отставки, ведь ты еще не так уж стар и можешь стать судьей.

ГЕНЕРАЛ. Ну да, но ведь здесь – бесплатная машина, бензин за полцены, адъютант, официальные приглашения… и никто не будет отдавать мне честь на улице…

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. И что? Тебе все это еще не надоело? Послушай, милый, будь тем, кто ты есть, и никем другим. Проси отставки. Проси отставки, а я тебе буду готовить сосиски на завтрак, как ты любишь…

РЕЖИССЕР. Эта домашняя сцена выдает дурной вкус автора. Если бы у меня была свобода, на которую я имею право, я бы вырезал этот диалог, и пьеса продолжалась бы так…

ГЕНЕРАЛ. Пока отечество в опасности, мой долг – пожертвовать своей кровью до последней капли, чтобы спасти наш домашний очаг, наших жен и честь нашего оружия.

РЕЖИССЕР. Входит офицер из правой кулисы.

Входит офицер из правой кулисы и встает в профиль.

ОФИЦЕР (ноль-ноль). Прибыл офицер ноль-ноль согласно приказу прибыть в ноль часов для обсуждения плана ноль.

Входит другой офицер из правой кулисы.

ОФИЦЕР (ноль-ноль-ноль). Прибыл офицер ноль-ноль-ноль для изучения плана ноль.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проси отставки, милый, проси, пока есть время! Послушай, если ты проиграешь хоть одно сраженьице, тебе и вовсе отставки не дадут!

РЕЖИССЕР. Режиссер поднимается в ярости и кричит: «Ослы! Ослы! Остановить звук!»

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проси отставки, милый, проси отставки, пока…

РЕЖИССЕР. Прекратить! Женский голос умолкает. Режиссер в отчаянии взывает к зрителям: этот голос должен слышаться, только когда освещается правая сторона сцены, представляющая вражеский лагерь – или наш лагерь, смотря на какой стороне родился каждый из уважаемой публики. Сейчас он слышаться не должен. Лучше переместимся на левую сторону сцены. Свет на левую сторону!

Освещается левая сторона сцены.

Генерал, такой же, как и прежний генерал, сидит на возвышении, читая историю в картинках. Он очень удивлен тем, что его осветили, и говорит режиссеру...

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. В ремарках сказано: «постепенно освещается левая сторона сцены».

РЕЖИССЕР. Режиссер в ярости кричит: «Погасите свет! Тут сказано «постепенно»!» Свет гаснет. Режиссер читает точную ремарку.

Постепенно освещается левая сторона сцены. Теперь левая сторона сцены освещена. Режиссер описывает ее. В глубине сцены находится генерал, стоя в героической позе.

Этот генерал отличается от генерала, который находится напротив, поскольку домашние очаги, жены и честь оружия, которые он защищает, судя по газетам, ра-ди-каль-но отличаются от домашних очагов, жен и честей оружия, которые защищает другой генерал.

(Меняет тон).

Здесь я желал бы сделать замечание, что я – если бы мне дана была свобода, на которую я имею право, ведь я шесть лет продавал сосиски – сказал бы «чести оружия», а не «честей оружия».

Честь – лишь одна, как говорил мой покойный отец, уже почивший в бозе, контролер в акционерном обществе! Я работал мясником, специализируясь на сосисках из свинины и говядины, но мой отец работал в акционерном обществе! Вернемся к тексту: генералы, как видит уважаемая публика, отличаются друг от друга, ибо…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Наша цивилизация в опасности!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Враг хочет разрушить наши церкви!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Наши церквушечки…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. И основы… основы… основы…

ГОЛОС СУФЛЕРА. На которых покоится… покоится…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Спокойно…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Спокойнейше…

ГОЛОС СУФЛЕРА. На которых покоится… покоится…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Спокойнейше…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. За столом…

РЕЖИССЕР. Режиссер, сбитый с толку: по крайней мере, покоились основы во времена Круглого Стола, которые до сих пор являются благороднейшими…

СУФЛЕР, ПОКАЗЫВАЯСЬ ИЗ СВОЕЙ БУДКИ. Которых причащаются… причащаются…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Которыми угощаются…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Те же самые…

СУФЛЕР. Глухие! Вот глухие!

Суфлер, отчаявшись, уходит в будку.

РЕЖИССЕР. Из-за плохой акустики в этом театре текст несколько расходится с генералами. Это все потому, что автор не дал мне поставить спектакль по своему желанию! Автор пишет свои пьесы в своей стране или продает их в другую, в то время как режиссер ставит их в своей стране или… или… Уважаемая публика достаточно умна, чтобы понять мои слова…

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проси отставки, проси отставки, проси отставки, потому что мне уже надоели твои сражения… Проси отставки, если ты не попросишь ее сейчас, ее тебе и вовсе не дадут…

РЕЖИССЕР. Замолчите! Я уже сказал, чтобы вы замолчали! Вы перепутали свой выход!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Что значит – перепутала? Ничего я не перепутала! Уже тридцать лет, как мой муж получает приказы и не подал еще ни одной жалобы. У него есть право на две жалобы!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это неправда! Однажды на банкете полковника усадили на более важное место, чем меня, и я энергично пожаловался.

РЕЖИССЕР. Ради бога, замолчите! Трупам уже надоело оставаться на своих местах.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Трупы не могут жаловаться напрямую генералу! Если у них есть на что жаловаться, они должны делать это законным путем – сначала старшему по званию, который направит жалобу сержанту, который направит ее младшему капралу, который направит ее прапорщику, который направит ее капитану, который направит ее майору, который направит ее генералу, который положит ее в корзину для бумаг.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы, коллега, забыли о полковнике!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это не я, это суфлер.

СУФЛЕР. О чем это я забыл?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. О полковнике.

СУФЛЕР. О каком полковнике?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. О полковнике.

СУФЛЕР. Это не ко мне, это к ассистенту режиссера. Это он отвечает за реквизит.

АССИСТЕНТ. У меня в списке реквизита нет никакого полковника.

РЕЖИССЕР. Необходимо покончить с этой неразберихой! Трупы долго не выдержат в таких позах.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. То, что вы изволите так заботиться о комфорте трупов – это демагогия!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы так заняты трупами, как будто бы эти трупы – профессиональные офицеры!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. А это не так! Они – трупы!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. И прежде чем стать трупами, они были штатскими.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Дилетантами…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Презренными…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Бесполезными…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Предназначение которых – всего лишь трудиться для того, чтобы мы не умерли с голоду.

РЕЖИССЕР. Хватит! Текст внятно говорит, что этот инцидент уже выполнил положенную роль, и что теперь необходимо перейти к следующему инциденту. Где жены двух генералов? Мне нужна на сцене жена генерала, немедленно! Входит жена генерала, который находится справа.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Проси отставки, милый, немедленно проси отставки, иначе…

РЕЖИССЕР. Нет! Вы должны сказать следующее: «Сердце мое разбито, и душа исполнена горечи, но твой долг – спасти наше отечество, наш домашний очаг, наших жен и честь нашего оружия… иди!»

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Сердце мое разбито, и душа исполнена горечи… послушай, знаешь, что я увидела вчера в кондитерской, пока разгадывала кроссворд из газеты? Командира четвертого кавалерийского полка… И знаешь, кто с ним был? Жена командира третьего пехотного!!!

РЕЖИССЕР. Жена генерала подходит к генералу, находящемуся справа, и с любовью целует его, со словами: «Если ты останешься жив, отечество покроет тебя славой, а если будешь мертв, я буду чтить твою память. Иди!»

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Если ты останешься жив… что это такое? Ты собираешься идти в бой, не сменив рубашку?

РЕЖИССЕР. Здесь жена генерала приподнимает штанины мужа и смотрит на его носки, замечая…

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. И в носках из хлопка?

РЕЖИССЕР. Охваченная беспокойством, жена генерала в волнении обходит генерала, потом встает на колени и рассматривает его ботинки.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. А ботинки почистить? Адъютант! Вызовите адъютанта моего мужа!

СУФЛЕР. Адъютант этого генерала геройски погиб вчера, в 14 часов 16 минут.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Откуда вы знаете?

СУФЛЕР. Из текста. Это авторская ремарка.

РЕЖИССЕР. Сеньора, вы здесь для того, чтобы проститься со своим мужем, идущим в бой, а не чтобы обсуждать ботинки и рубашки.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. И ты задерживаешь начало плана ноль!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Ладно, ладно, ухожу. Если хочешь идти в носках из хлопка, я мешать не стану, но потом, если простудишься, не жалуйся!

РЕЖИССЕР. Жена генерала уходит, и свет, который освещал правую половину сцены, приглушается. Режиссер поворачивается к зрителям и просит извинения за то, что сейчас произойдет.

Дамы и господа, за то, что произошло сейчас на этой сцене, вся ответственность лежит на авторе. Если бы я мог поставить эту пьесу согласно правилам классического театра, этого никогда бы не случилось. Виноват автор, и только автор. Он прячется за какой-то академической лошадью, которая позволяет ему сходить за интеллектуала с дипломом министерства образования, являться в ложи и переворачивать кверху дном традиционные ценности театра с абсолютным презрениям к его правилам. Я, мясник, производящий сосиски (из свинины и говядины), никогда бы такого не допустил. Я утверждаю это от своего имени и от имени великих представителей своего искусства: Мольера, автора «Ромео и Джульетты», Шекспира, бессмертного создателя «Мадам Баттерфляй», и других, многих других, которых нет нужды упоминать в этот трагический, скорбный момент, выявляющий, в каком кризисе находится театр! Автор этой пьесы позволяет себе использовать священные табу этой сцены для целей, которые считает связанными с политикой, или, по меньшей мере, имеющими к ней отношение. Но ведь театр – не политика, это искусство с большой буквы И. Да, театр – это искусство с большой буквы И, это красота, это чувствительность, это любовь, это чистота, это девственность, это Весна! Режиссер делает несколько грациозных прыжков по сцене, изображая гомосексуального поклонника искусства, и повторяет: красота, чувствительность, любовь, чистота, девственность…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это уважение…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. К иерархии.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. К порядку.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. К традициям.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. К комиссиям и накладным…

СУФЛЕР. К учреждениям! К учреждениям!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вот именно, к учреждениям.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. С позволения господина генерала, уже прошло пятнадцать минут после часа ноль, а господин генерал приказывал, чтобы обсуждение плана ноль было начато в ноль часов.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Генерал не может взять свое слово обратно, не нанося великого ущерба военной дисциплине. Если я сказал, что обсуждение плана ноль должно начаться в ноль часов, значит, обсуждение плана ноль начнется в ноль часов.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Значит, это может быть только завтра, господин генерал.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Сегодня.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Как же это – ведь сегодня уже ноль часов пятнадцать минут?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Переведем часы назад на пятнадцать минут.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Есть, господин генерал.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Есть, господин генерал.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, который час?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Ноль часов, господин генерал.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Таким образом, приказ исполнен, и, поскольку приказ исполнен, все в порядке. Начнем обсуждение.

РЕЖИССЕР. Освещается левая сторона сцены. Генерал, который находится слева, стоит в героической позе, готовый принять свой генеральный штаб. Из левой кулисы входит офицер ноль-ноль-ноль-ноль.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Представьтесь.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Офицер ноль-ноль-ноль-ноль. Сокращенно, Нолик.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Пароль?

ОФИЦЕР НОЛИК. Отечество в опасности. Отзыв?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Мотылек-лек-лек, где прервешь ты свой полет? Господа, отечество в опасности. Недавние сведения приводят меня к тому мнению, что враг собирается предпринять крупное наступление на севере, на юге, на востоке и на западе от наших позиций. Где ваш коллега?

ОФИЦЕР НОЛИК. Он должен сейчас подойти. Задержался.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. В целом мы хорошо информированы – из вчерашних газет – что враг готовится к наступлению.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. У нас три альтернативы: предпринять стратегическое отступление на ранее подготовленные позиции, оставить здесь экспедиционный корпус и отступить в составе генерального штаба на вышеупомянутые позиции, или… или…

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Или?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Или?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Учитывая обстоятельства, или предпринять стратегическое отступление на заранее обеспеченные позиции, или пожертвовать большей частью войск, чтобы спасти генеральный штаб, или…

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Или?

РЕЖИССЕР. Вбегает ассистент режиссера и передает режиссеру письмо.

АССИСТЕНТ. Я пришел передать это от имени автора. Кажется, это срочно.

РЕЖИССЕР. Режиссер читает вслух зрителям: «Дамы и господа: несмотря на то, что может показаться, эта пьеса – не шутка. Засим остаюсь, внимательный, почтительный и признательный, автор». Можете идти, ответа не будет. Ассистент режиссера уходит. Продолжим!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Или ввести в действие план ноль!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Или ввести в действие план, который сегодня мы будем называть планом ноль, по соображениям военного характера, а именно – военной безопасности.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Есть только одна проблема: в архивах генерального штаба не существует никакого плана ноль. Я искал там и «ноль», и «план», как в архивах, так и в телефонном справочнике, и ничего не нашел. Ваша задача, господа, – придумать план ноль.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Придумать план ноль!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Именно: придумать план ноль!

РЕЖИССЕР. Затемнение в правой части сцены и освещение на левую! С левой части сцены возникает офицер, который должен быть облечен в средневековую броню.

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Клянусь святым Георгием, что я не сложу меч, если меня не окружат в глубинах ада трое вражеских псов, или, по крайней мере, полтора! Здесь я стою, дамы и кавалеры, дабы защищать честь своей дамы, а также огнем и мечом стереть с лица земли врагов христианства! Итак, это вы – король, избранный Господом? Почему же вы выступаете в простой одежде, зная, что приближается час битвы, предшествующий часу поживы? Разве вы не знаете, благородный сеньор, что уже совсем скоро мы обогатимся почестями и капиталами за счет врагов веры? Но что я вижу? Трупы? Этим вы хотите сказать, что не ждете от меня спасения цивилизации? Господа! Я считаю себя оскорбленным, уязвленным, обиженным! Я выехал из дома верхом на своем верном скакуне, после того как поклялся, что вернусь туда лишь после того, как убью трех драконов, или, за неимением драконов, трех воинов, или пять женщин, или восемь детей… и ничего! Я не увидел ни одного дракона! Единственная женщина, которая мне встретилась, закатила мне оплеуху, такую, что я растянулся на полу. Мне понадобилось две кобылицы и пара волов, чтобы подняться. Дети? Они расползаются, как гусеницы, и под тяжестью своей брони я не могу их поймать. Теперь я вижу, что все враги мертвы. Что же я скажу дома? Да, что я скажу дома? Мой отец, писарь в палате, послал меня учиться на рыцаря, ожидая, что я добуду ему отставку и герб, а мне, поскольку я прапорщик, еще не дали такой возможности. Это все зависть. Да, да!

РЕЖИССЕР. Тогда разденьтесь и переоденьтесь в современную форму.

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Никогда! Автор безапелляционно заявил, что действие этой пьесы может разворачиваться в Средние века, как и в XVII веке, как и в наши дни, а я предпочитаю средневековые битвы, с конями, пиками, кавалерами, плюмажами, королями, звуками рога… Когда я учился в академии на капрала, меня заразили средневековым духом, и я всегда хотел принять участие в средневековой битве – всегда!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Представьтесь!

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Офицер ноль-ноль-ноль-ноль-ноль. Сокращенно – Котеночек.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы знаете, что нам делать?

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Да будет известно вашему превосходительству, что я прошел горы и долины в поисках славы, а потому немного задержался.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Мы пытаемся придумать план, который положит конец войне.

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Положит конец войне! Но ведь война – это честь, это слава, это смысл жизни мужчины! Мы рождены для войны! Мы существуем для войны! Положить конец войне – это оскорбление! Покончить с войной – это значит положить конец цивилизации! Чему мы учим детей в школах? Названиям сражений, именам героев, подвигам бородатых предков. И, кроме того, я ничего не умею делать, благородный сеньор, я ничему не учился, благородный сеньор, я никогда не ходил в школу, благородный сеньор, я едва умею писать, да и читаю с трудом. Самоучка, так сказать… Или я сделаю карьеру с помощью оружия, или сделаюсь режиссером, или у меня нет иного выхода, как устроиться носильщиком.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Приблизьтесь!

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Есть, благородный сеньор!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я объясню вам, что происходит. Отделение по репарациям и рекламациям жалуется на избыток воинских заслуг. Надо распределить четыреста семьдесят военных крестов – не считая иных наград – и этот процесс приходится организовывать всего двум чиновникам! Мы провели семь войн, и нам не хватает материалов для наград. Только недавно мы начали раздачу 70 медалей за храбрость. Нам поручено покончить с этим как можно скорее. За эту войну мы уже успели раздать 800 военных крестов с шестью пальмовыми ветвями, и 1400 – с двумя.

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. И больше их не будет, благородный сеньор?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Пиар. Знаете, народу это нравится. Они показывают их соседям, и у них всегда есть что-то ценное, что можно повесить на гвоздь. Для этого люди их и берут. Мы не можем играть в очко без карт и не можем вести войны без людей, понимаете?

ОФИЦЕР В СРЕДНЕВЕКОВОЙ БРОНЕ. Благородный сеньор, если вы говорите мне правду, давайте закончим войну!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Раз на раз не приходится! Не теряйте надежды…

РЕЖИССЕР. Затемнение на левую сторону и свет на правую!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. У меня есть одна идея!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хотя я считаю идеи весьма опасными, нежелательными и бесполезными – каждый раз, когда у кого-нибудь появляется идея, встает под угрозу мое жалование – но я расположен вас выслушать.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Идея по поводу плана ноль.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы сформулировали план?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Так точно, господин генерал!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Зачем же вы говорите, что у вас есть идея? Сформулировать план и иметь идею – это очень разные вещи. Мне значительно легче. Говорите!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Когда человеку отрубают голову, что происходит с телом?

СУФЛЕР. Его назначают генералом!

РЕЖИССЕР. Помолчите! Еще одна такая шуточка, и я вас уволю.

СУФЛЕР. Это вовсе не моя шутка. Это в тексте так.

РЕЖИССЕР. Молчите! Продолжаем!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Моя армия – учреждение военное, а не медицинское, но, по моему суждению, тело без головы имеет меньше возможностей для существования.

СУФЛЕР. И не может пребывать в рядах войск!

РЕЖИССЕР. Я сказал вам, молчать!

СУФЛЕР. Это я по тексту!

РЕЖИССЕР. Я тоже по тексту требую, чтобы вы молчали!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Будем считать, что мы их не слышали. Они же штатские. Каков ваш план?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Отрубить врагу голову!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Как?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Очень просто: для начала определим, кто командует вражеской армией, после этого организуем похищение этого героя и захватим его в плен посредством ночной вылазки!

ПРВАЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хм… Да… Это может возыметь действие.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Если ваше превосходительство мне позволит, я предложил бы, чтобы мы захватили в плен одного моего знакомого банкира…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Банкира? Зачем банкира?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Кажется, мы собирались захватить того, кто стоит во главе вражеских сил…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. И с каких пор мой коллега стал банкиром?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Господин генерал, разрешите сказать мне словечко моему коллеге наедине?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Сделайте одолжение.

РЕЖИССЕР. Два офицера правой армии отходят на первый план и беседуют.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Ты совсем дурак или на фронт захотел?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. А что?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Разве ты не понимаешь, что эти идиоты так же оболванены, как те, кто ими командует? Не понимаешь, что все это основано на ложных предпосылках? В которые они слепо верят?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Этого не может быть! В их возрасте…

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Если ты не заткнешься, тебя пошлют на фронт, не успеет дьявол глаза протереть. Сейчас ты вернешься к ним с сознанием, что во главе вражеских сил стоит вражеский генерал, слышишь?

РЕЖИССЕР. Пока двое офицеров возвращаются в свой генеральный штаб, автор привлекает внимание уважаемой публики к следующей сцене, которую считает чрезвычайно важной.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не принимайте меня за дурака! Из-за того, что сейчас случилось, у меня создалось впечатление, что вы, господа, принадлежите к определенным школам, о которых я слышал, согласно которым война – это не война, и которым кажется, что генералы – всего лишь инструменты на службе интересов, чуждых чести оружия. Ладно. Прежде всего я хочу сказать им, что это неправда. За тридцать лет службы в гарнизоне, парадов и почетных караулов, я никогда не контактировал с представителями тех интересов, о которых говорят эти господа. Никогда! Ни в личной жизни, ни по телефону, ни по телеграфу. Как бы то ни было, я хочу покончить с этим вопросом, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Я приказываю издать следующий приказ…

Запишите.

РЕЖИССЕР. Офицер ноль-ноль записывает.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. «С этих пор решительным образом устанавливается, что генералы – единственные начальники и главы своих армий, и, следовательно, что лишь они решают судьбы войны и отечества. Однако остается в силе установление о том, что генералы не служат иным интересам, кроме интересов чести и традиционных ценностей, на которые опирается цивилизация. Дата – сегодняшняя. Номер. Копия во все полки». Вам все ясно?

ПОДЧИНЕННЫЕ ОФИЦЕРЫ. Абсолютно!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. В таком случае, речь идет об организации ночной вылазки. Я желаю, чтобы мой коллега по ту сторону был захвачен в плен сегодня.

РЕЖИССЕР. Затемнение на правую сторону, свет на левую!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Все готово? В таком случае экспедиция может выходить.

РЕЖИССЕР. Полное затемнение. Неизвестно, что видит уважаемая публика и что происходит. Два генерала решают положить конец войне, захватив друг друга в плен. Через несколько секунд обе экспедиции выходят в путь. Здесь вы их видите. Справа и слева появляются две колонны солдат, осторожно выступающих и пересекающихся в центре, за спиной режиссера. Весь этот переход, как и внешность солдат, должны вызывать смех. Тем не менее оба генерала отдают своим людям приказы…

ГЕНЕРАЛЫ. Отечество в опасности! Враг цивилизации хочет разрушить вечные ценности, на которые опирается цивилизация. Отечество… Вечные ценности. Священная война. Отечество. Цивилизация… Ация… Енности… Йна… Ечество… Ечество… Йна… Ация… Енности… Йна… Ация… Ти… На… Во… Во… На…

РЕЖИССЕР. Солдаты встречаются в центре и с криками неожиданной радости обнимаются. Режиссер кричит им: «Что такое? Забыли, что вы солдаты? Вы тут что, на празднике?» Солдаты снова группируются и следуют в соответствующих направлениях. Генералы воодушевляют их.

ГЕНЕРАЛЫ. Они хотят изнасиловать наших жен, разорить наши церкви, растерзать наших детей, сжечь наши города! Эта война – священная война!

РЕЖИССЕР. Слышится голос одного из генералов, другой продолжает.

ГЕНЕРАЛЫ. Они хотят изнасиловать наши города, растерзать наши церкви, разорить наших жен, сжечь…

РЕЖИССЕР. Слышится голос другого генерала.

Я снова привлекаю внимание уважаемой публики к тому факту, который считаю важным. Ни текст, ни сценическое воплощение этой пьесы не принадлежат мне. Я с честью работаю мясником, который специализируется на изготовлении сосисок (из свинины и говядины), и я поступил в театр, чтобы смело, свободно, полно и публично выразить свою артистическую личность. Я пришел в театр, чтобы создавать искусство, а не для того, чтобы расширять свои комплексы!

(Меняет тон).

Оба патруля снова появляются на сцене, каждый из них ведет генерала. Они встречаются и отступают к своим линиям.

(Меняет тон).

Лично я считаю эту пьесу неприличной, злонамеренной и прежде всего лишенной красоты, которая является атрибутом подлинного искусства – искусства с большой буквы И, которое заставило меня сменить колбасы на кулисы! Свет на правую и левую сторону! Освещаются правая и левая сторона сцены. Генералы стоят в героических позах и держат речь.

ГЕНЕРАЛЫ. Они хотят сжечь наших детей, растерзать наши города, изнасиловать наши ценности… Где мой главный штаб?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ НА ПРАВОЙ СТОРОНЕ СЦЕНЫ. Офицер ноль-ноль к услугам вашего превосходительства.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ НА ПРАВОЙ СТОРОНЕ СЦЕНЫ. Офицер ноль-ноль-ноль прибыл!

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ НА ЛЕВОЙ СТОРОНЕ СЦЕНЫ. Офицер четыре ноля на службу явился.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК» НА ЛЕВОЙ СТОРОНЕ СЦЕНЫ. Офицер «Котеночек» рад служить Господу и чести!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Чем окончилась вылазка?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Где пленный?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Вылазка? Ну да… вылазка…

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НУЛЯ. Пленный… конечно же, пленный…

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Вылазка – это предприятие для героических натур!

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Пленный – это тот, которого… взяли в плен…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Так где же он?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Приведите его! Я хочу допросить его лично.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Все это так неожиданно… я не знаю, где он…

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Если позволит господин генерал, мы спросим у кого-нибудь, кто это знает.

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Господин генерал желает допросить его лично?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Мы выйдем на его поиски.

РЕЖИССЕР. Четыре офицера генеральных штабов двух армий выходят на передний план и обмениваются впечатлениями.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Где же пленный?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. А я что, знаю?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Должен же он где-нибудь быть!

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Что же произошло?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Понятия не имею!

РЕЖИССЕР. Кажется, вы весьма озадачены. Что же это такое?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Мы взяли в плен генерала, а он исчез…

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Мы оставили нашего генерала на посту, вернулись с вражеским генералом и не знаем, что с ним стряслось!

РЕЖИССЕР. Куда вы дели военнопленного по прибытии?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. В палатку нашего генерала.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Что самое необычайное – мы расположили его в палатке нашего генерала, и тот его не видел!

РЕЖИССЕР. Хорошо искали?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, где пленный?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Мы его потеряли!

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Даже Пречистая Дева нас не спасет!

РЕЖИССЕР. Должен быть какой-нибудь выход. Посмотрим, что говорит текст. Режиссер предлагает, чтобы вместо каждого из исчезнувших генералов допросили его. Это предложение принято, и его ведут к ним.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Не вижу другого решения. Если ваша милость не возражает…

ОФИЦЕР ЧЕТЫРЕ НОЛЯ. Это очень любезно с вашей стороны.

РЕЖИССЕР. Со стороны автора, со стороны автора. Единственный, кто за все это несет ответственность – это он. Теперь вот что: офицеры приносят стол и стул и располагаются в центре сцены. Нам потребовалось бы два стола, два стула и два допроса, но, поскольку зрители у нас умные, хватит одного допроса, одного стола и одного стула. Одна сцена представляет две сцены, один стул – два стула, и один стол – два стола. То, что будет происходить здесь – происходит в двух разных местах и в два разных момента. Начали!

ОФИЦЕРЫ, ВСЕ ОДНОВРЕМЕННО. Пленный, господин генерал!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Входите, дорогой друг, входите.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Мой дом – ваш дом, коллега.

РЕЖИССЕР. Генералы, удовлетворенные, подходят, и каждый из них протягивает руку режиссеру.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Кажется, мы с вами знакомы: не председательствовал ли дорогой коллега на Четырнадцатом мирном конгрессе два года назад?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы помните меня? Я был председателем президиума на мирном конгрессе два года назад…

РЕЖИССЕР (левому генералу). Уже два года!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Какая память! Тогда вы, коллега, были полнее…

РЕЖИССЕР (правому генералу). Вы были полнее!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Какая память! Мог ли кто-нибудь из нас тогда сказать, что мы вынуждены будем встретиться в таких обстоятельствах!

РЕЖИССЕР. Лучше бы в тех, чем в этих!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Как?

РЕЖИССЕР. Вы меня слышали!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Надеюсь, что вы, коллега, не имеете оснований жаловаться на мое гостеприимство! Прежде всего – военная этика, разве не так?

РЕЖИССЕР. Да уж какая там этика!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Прежде всего – esprit de corps[1]! Ха-ха-ха!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Honni soit qui mal y pense[2]! Ха-ха-ха!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Noblesse oblige[3]! Ха-ха-ха!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Tirez-vous les premiers, messieurs les anglais[4]! Ха-ха-ха!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. In hoc signo vinces[5]! Ха-ха-ха!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Alea jacta est[6]! Ха-ха-ха!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Во избежание моральной ответственности не отвлекайте водителя во время езды. Ха-ха-ха!

РЕЖИССЕР. Вы, коллега, культурный человек. Ха-ха-ха!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я прошел курс в военной школе.

РЕЖИССЕР. Ха-ха-ха!

СУФЛЕР. Ха-ха-ха!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, поскольку коллега был взят в плен, я рассчитываю, что наша небольшая война долго не продлится.

РЕЖИССЕР. Это зависит от автора…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы что-то сказали, коллега?

РЕЖИССЕР. Я сказал, что это зависит от автора.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Зависит от кого?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. От автора?

РЕЖИССЕР. От автора пьесы. Война может закончиться или продолжаться. Это зависит от него.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Коллега, вы обманываетесь. Офицер ноль-ноль!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Здесь, господин генерал.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Прочтите мой последний приказ.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. «С этих пор решительным образом устанавливается, что генералы – единственные начальники и главы своих армий, и, следовательно, что лишь они решают судьбу войны и отечества. Однако остается в силе установление о том, что генералы не служат иным интересам, кроме интересов чести и традиционных ценностей, на которые опирается цивилизация. Дата – сегодняшняя. Номер. Копия во все полки».

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вам нравится?

РЕЖИССЕР. Очень, в особенности последняя фраза. Я всегда считал, что речи и приказы по армии должны заканчиваться одной фразой признанного литературного достоинства, которая охватывает, которая вбирает, которая пробуждает самые тайные желания человеческой души! Ваша фраза замечательна!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Офицер ноль-ноль, прочтите мою последнюю фразу.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. «Копия во все полки».

РЕЖИССЕР. Замечательно.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Если позволит мой генерал, эта последняя фраза возбуждает высокое чувство проблемы расширения культуры, связанной с ней. Во все полки, заметьте, во все полки! Не в один или в два – а во все! Под этой формой бьется чувствительное сердце!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не хлебом единым жив человек!

РЕЖИССЕР. Какие прекрасные слова в устах генерала! Представьте герб, на котором изображена супруга генерала, выходящая на площадь, за ней следует денщик с сумкой для покупок, полной репы, а внизу – золоченая надпись: «Копия во все полки».

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Когда я был маленьким, меня уже тогда называли высоким.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Вы были маленьким, господин генерал?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Был!

РЕЖИССЕР. Какая искренность, какая откровенность! Господин генерал, вы можете быть причислены к избранным!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Назначенным, коллега, назначенным. Назначенным и получившим продвижение по службе.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, мой уважаемый коллега, наша профессиональная этика не позволяет мне допрашивать вас подробнее, поэтому разговор окончен.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы, коллега, должно быть, утомились. Лучше вам было бы пойти умыться, потому что ужин будет подан ровно в восемь. Ровно! Я очень придирчив в том, что касается времени. Еще мой отец, который был бригадиром, говорил: «Дисциплина начинается снизу!»

РЕЖИССЕР. «Копия во все полки!»

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Ужин ровно в восемь! Еще мой отец, который был бригадиром, говорил: «Дисциплина начинается снизу!»

РЕЖИССЕР. И, как следствие, родились вы, коллега!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Все-то вы шутите. Много вы шутите. Вам надо сказать это за столом.

РЕЖИССЕР. Режиссер выступает к рампе, за ним следуют офицеры, которым он предложил себя в качестве допрашиваемого. Полное затемнение в той зоне, где остаются генералы.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Что сказал этот парень?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Говори, подлец, какие слова произносил мой шеф?

РЕЖИССЕР. Вы из ополчения или из кадровой армии?

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Я из ополчения.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Я из кадровой армии, подлец, как все уважающие себя кавалеры. Именно поэтому кадровая армия выше, чем этот кавалер-недоучка. Там, откуда я пришел, четыре года учатся тому, что он выучил за три месяца. Я способен процитировать наизусть четыре дисциплинарных устава без единой ошибки! Четыре устава и три разных кодекса чести, со всеми примечаниями!

РЕЖИССЕР. Режиссер разевает рот перед эрудицией офицера «Котеночка», потом делает усилие, и ему удается закрыть рот.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Но что он сказал?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Отвечай, подлец!

РЕЖИССЕР. Режиссер говорит ополченцу: «Что он должен был сказать? Молол какую-то чушь». Потом кадровому офицеру: «Говорил то же, что сказали бы и вы, будь вы генералом».

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Но где тот генерал, которого мы взяли в плен? Если я его поймаю, я этого подлого пса превращу…

РЕЖИССЕР. Во что?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». В труп подлого пса! Но только куда он делся?

РЕЖИССЕР. Вы не знаете? Вы не понимаете, что случилось?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Выйди в отставку, милый, выйди в отставку, пока еще есть время.

РЕЖИССЕР. Из правой кулисы входит жена генерала с плетеной корзинкой, загруженной пакетами и свертками.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Выйди в отставку, милый, выйди в отставку, пока еще есть время. Ты уже отдал отечеству все, что должен был отдать, все! Отечество перед тобой в долгу, как ни перед кем другим! В долгу!

РЕЖИССЕР. Жена генерала ставит плетеную корзинку, извлекает оттуда рулон туалетной бумаги и разворачивает его.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Я принесла тут список того, чем тебе обязано отечество, милый. Если бы ты не следовал своему благородному призванию в вооруженных силах, ты был бы уже богатым и важным…

СУФЛЕР. Ха-ха-ха!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Кто это смеется? Я хочу знать, кто смеется!

СУФЛЕР. Это я, от имени автора.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Приведите сюда этого автора! Сейчас же! Я хочу привести его к моему мужу! Я его за волосы притащу – будет знать, как смеяться. Держу пари, что он коммунист и убийца! У меня есть доказательства, что он из тех, кто свою бабушку в масле зажарит и к тому же не снимает шляпу перед национальным знаменем! Неопровержимые доказательства! Он и шляпы-то не носит, лишь бы не снимать ее перед знаменем! Как его там зовут? Я хочу знать, как его зовут, чтобы отдали приказ о его аресте! Нет такого права, чтобы полиция позволяла авторам разгуливать по улицам. В наше время, если женщина не будет осторожна, ее изнасилует какой-нибудь автор. У меня есть неопровержимые доказательства того, что эти авторы пишут книги – книги! – и насилуют женщин! Неопровержимые! Кто он такой? Я хочу знать, кто…

СУФЛЕР. Успокойтесь, госпожа. Автора здесь нет, и он не собирается вас насиловать.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Почему это? Я что, безобразнее других? Из-за этих авторов мир уже не такой, как прежде!

СУФЛЕР. Читайте свою туалетную бумагу и оставьте автора в покое.

РЕЖИССЕР. Из левой кулисы входит ассистент режиссера, очень обеспокоенный, с письмом в руке.

АССИСТЕНТ. Еще одно письмо от автора…

РЕЖИССЕР. И я бросил свое ремесло мясника, чтобы выступать тут по приказу автора! Подумать только! Изучает письмо, открыв конверт, и читает: «Дамы и господа, я снова хочу заявить, что эта пьеса является сатирической и посредством шутки обращается к предмету весьма серьезному. Остаюсь, автор».

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. У меня тут список тех жертв, которые он принес ради отечества. Сейчас я зачитаю его, и вы увидите, что он более чем заслужил отставку. Более чем заслужил!

РЕЖИССЕР. Читайте, госпожа генеральша, и довольно преувеличений!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Двадцать три года он был субалтерн-офицером в провинциальном городке. Провинциальном! И никаких партнеров для канасты, и никаких высокопоставленных друзей, подобающих моему общественному положению! В двадцать три года он получил тяжкое ранение в указательный палец правой руки из-за преданности отечеству и любви к исполнению долга. Он встретился с главнокомандующим своего полка и отдал ему честь с таким пылом и энтузиазмом, что ударился пальцем о козырек и повредил его. В результате – два месяца с рукой на перевязке и Военный крест с двумя пальмовыми ветвями. Вы сами видите, справедливо ли это – стоит ли какой-то военный крест поврежденного пальца! В двадцать пять лет он принял участие в Четырнадцатом техническом конгрессе по запуску ручных гранат, и ему дали второй военный крест, но не возместили стоимость новой формы, которую ему пришлось покупать. Неблагодарные! В сорок лет его повысили по службе и дали ему первый «мерседес», но вы сами видите, может ли это возместить изжогу после сорока лет поездок на ранчо! Вспомните, что тебе сказал врач: «Если вы снова поедете на ранчо, вам гарантирована язва». Если бы ты не последовал моему совету и не поручил ополченцам ездить на ранчо, в эту минуту ты был бы уже мертвым!

РЕЖИССЕР. Вбегает ассистент режиссера с рулоном туалетной бумаги в руке и кричит…

АССИСТЕНТ. Я перепутал указания! Перепутал ее рулон с рулоном жены другого…

РЕЖИССЕР. Мы перепутали рулоны. Ассистент режиссера меняет рулоны местами и выходит. Жена генерала продолжает читать.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. В сорок лет его повысили по службе и дали ему первый «мерседес», но вы сами видите, может ли это возместить… Это я уже читала!

РЕЖИССЕР. Посмотрите дальше.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Если бы ты не последовал моему совету и не поручил ополченцам… Это я тоже читала!

РЕЖИССЕР. Ассистент!

АССИСТЕНТ. Здесь!

РЕЖИССЕР. Вы дали ей другой рулон?

АССИСТЕНТ. Дал, дал.

РЕЖИССЕР. Так как же вы объясните, что они одинаковые?

АССИСТЕНТ. Понятия не имею!

СУФЛЕР. Объяснение здесь, посмотрите в текст.

РЕЖИССЕР. Читайте.

СУФЛЕР. «Рулоны одинаковые, потому что… потому что все одинаково».

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Что? С чем?

СУФЛЕР. Те… те лица, о которых идет речь, жены генералов, написавшие эти списки.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. В таком случае не должно быть… все одинаково, должны быть… они одинаковы.

СУФЛЕР. Автор имеет в виду, что вся тонкость состоит в понимании, что их не две, а только одна.

РЕЖИССЕР. Лучше сменим тему.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Проси отставки, милый, проси отставки, пока не поздно. Хочешь, чтобы я прочла тебе итоги того, что ты сделал для отечества? Парадов: 111, церемоний присяги: 40, банкетов: 184, устных рассуждений: 450, письменных рассуждений: 1, деклараций верности военному министру: 819. Думаешь, что этого не хватает для мужчины? Тебе нужен список ранений? Раненый палец, ревматизм, шесть мозолей от сапог и изжога в желудке! И взамен – пальмовые листья? Ради чего?

РЕЖИССЕР. Но что вы делаете здесь?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Разумеется, то же, что и вы! Зарабатываю на жизнь!

РЕЖИССЕР. Здесь, я имею в виду. На фронте, а не в театре.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Мы с мужем собираемся на пикник.

РЕЖИССЕР. Ваш муж слева или справа?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Мой муж – генерал и главнокомандующий армии.

РЕЖИССЕР. Их здесь двое. Который из них ваш?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Тот, что защищает цивилизацию, приличия, мораль и Бога.

РЕЖИССЕР. Они оба это защищают. Ваш – справа или слева?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. В вас я не нуждаюсь. Я уже много раз приходила сюда одна.

РЕЖИССЕР. Жена генерала подходит к своему мужу. Свет, направленный на зону, где пребывает генерал, который находится справа, приглушается. Жена генерала садится на пол и начинает вынимать разные предметы из корзинки. Офицер «Котеночек» бежит к режиссеру.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Ну что, подлец? Ты считаешь, что она – его дама сердца – не заметит подмену?

РЕЖИССЕР. Какую подмену?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Подмену генералов!

РЕЖИССЕР. Будьте уверены, ничего не случится.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Ничего не случится!

РЕЖИССЕР. Нет. В тексте это ясно утверждается.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Но супруга этого человека, женщина, которая выбрала его, чтобы сопровождать от мысли к мысли, от стола к столу, от магазина к магазину, в течение всей жизни, наполненной жертвами на благо отечества в провинциальных местностях – и она не заметит подмену сразу же? Женщина, которая спала с ним всю жизнь, не увидит, что это не ее муж?

РЕЖИССЕР. Нет.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Как это может быть? Есть же определенные интимные детали, определенные…

СУФЛЕР. Эти интимные детали в данном случае неприменимы. Он сам сказал: «Дисциплина начинается снизу».

РЕЖИССЕР. «Копия во все полки».

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Вы оскорбляете даму.

РЕЖИССЕР. Даму? Женщину, которая ставит себя достаточно низко, чтобы обручиться с мертвым грузом – с индивидуумом, который посвятил свою жизнь чужой смерти, который годами живет, ничего не производя, ничего не делая, за счет народа, который и так бедствует…

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Замолчите! А честь?

РЕЖИССЕР. Честь состоит для человека в том, чтобы жить и быть полезным.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Коммунист!

РЕЖИССЕР. Режиссер подходит к рампе и обращается к зрителям. Даю слово чести – клянусь душой своей тети Карлоты, которая делала лучшие бисквиты в округе – что я не коммунист! Это автор написал эту пьесу, чтобы развлечься и чтобы сойти за коммуниста! Это несправедливо и неразумно! Помимо дурных намерений, автор еще и дурно владеет драматургией: он рассуждает о жене генерала, помещая ее в фарс. Если бы я был свободен в том, на что дают мне право шесть лет, которые я продавал сосиски и четыре года, которые я ставил пьесы…

СУФЛЕР. Проваливал пьесы.

РЕЖИССЕР. Что?

СУФЛЕР. Извините, ошибся.

РЕЖИССЕР. …Я бы избавился от этого недостатка! От этого и от остальных! Клянусь, что я бы такого не позволил, эта пьеса превратилась бы в апологию ценностей, которые защищает уважаемая публика! Она преобразилась бы в достойную пьесу для театра, который защищаем мы, культурные режиссеры. Театра, изобилующего традициями, которые идут от троянцев, от ассирийцев, от… от других… театра, достойного вас, уважаемая публика, тех, кто ценит генералов, героев, салюты, парады… вы, уважаемые зрители, должны выйти отсюда с желанием отправить своих сыновей на войну, поджечь свои дома, пролить свою кровь – все ради отечества!

СУФЛЕР. Хватит!

РЕЖИССЕР. Что хватит?

СУФЛЕР. Зрители уже знают, что сделали бы вы, будь вы автором. Теперь они хотят знать, что будет делать генерал с женой своего коллеги. Свет на правую сторону!

РЕЖИССЕР. Здесь я приказываю! Свет на левую сторону! Освещается зона, где находится генерал, который слева. На переднем плане жена генерала, который находится справа, одетая в пальто. На заднем плане генерал застегивает штаны.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Нет, нет и нет! Я уже сказала, что эти кальсоны не твои! Думаешь, что женщина может прожить всю жизнь с мужчиной и не знать цвет его кальсон? Я хочу знать, где ты достал эти кальсоны!

РЕЖИССЕР. Затемнение на левую сторону! Затемнение на левую сторону!

СУФЛЕР. Разве я не говорил, что свет должен быть на правой стороне? Вы приказали зажечь свет на минуту раньше!

РЕЖИССЕР. Свет на правую сторону! Свет на правую сторону! Освещается правая зона. На полу сидят генерал, который находится справа, и его супруга, за пикником.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Уже попробовал?

РЕЖИССЕР. Генерал подносит ко рту бутерброд.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Отличный. С чем он?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. С паштетом из Почетного Легиона.

ГЕНЕРАЛ. А какие есть еще?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Паштет из воинской доблести и две банки консервированных военных крестов в масле.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Пища, достойная военного!

СУФЛЕР. Достойная ли, не знаю, но единственная, на которую он имеет право, ведь это единственное, что он производит.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Что это вы говорите?

СУФЛЕР. Вы не можете говорить со мной, ведь я суфлер, а если актеры начнут разговаривать с суфлером, пропадет театральная иллюзия.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Что такое театральная иллюзия?

СУФЛЕР. Я не отвечаю на ваши вопросы.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Почему?

СУФЛЕР. Потому что, если я буду отвечать на ваши вопросы, вы начнете понимать, что происходит перед вами, бросите свое дело, и пьеса закончится раньше финала, написанного автором.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не понимаю.

СУФЛЕР. И не можете понять.

РЕЖИССЕР. Прекратите! Мне не нужны тут дискуссии. Жена генерала, который справа, вдруг приподнимает штанины мужа и видит, что он в шерстяных носках.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Когда это ты сменил носки?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я не менял носков.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Да сменил, сменил…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я говорю, что не менял.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. И ты считаешь, что женщина, которая долгие годы живет с мужем, не знает, из шерсти его носки или из хлопка? Я хочу знать, где это ты раздобыл носки, которые у тебя на ногах!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я сказал тебе, что не менял носков!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Я не уйду отсюда, пока не узнаю, кто тебе дал эти шерстяные носки.

РЕЖИССЕР. Полное затемнение! Полное затемнение! Приглушается свет, направленный туда, где находится генерал, который справа. Режиссер выступает к рампе, за ним следуют все офицеры. Дорогие друзья, происходят очень любопытные вещи: обе они убеждены, что их мужья ошибаются!

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Почему, подлец?

РЕЖИССЕР. Одна из них – потому что у ее мужа были носки из хлопка, а теперь из шерсти; а другая – потому что у ее мужа были синие кальсоны, а сейчас он в белых кальсонах! Между прочим, мне кажется, это не такой уж тяжелый случай, но в пьесах, где выступают генералы, надо заботиться о том, чтобы одежда, не только верхняя, по возможности отличалась одна от другой.

СУФЛЕР. Из чего сделаны его кальсоны?

РЕЖИССЕР. Чьи?

СУФЛЕР. Того, который похож на консервную банку.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Если это обо мне, выйди из своей берлоги и повтори это мне в лицо!

СУФЛЕР. Из чего сделаны ваши кальсоны?

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Мои кальсоны?

СУФЛЕР. Да, ваши кальсоны.

ОФИЦЕР «КОТЕНОЧЕК». Я не ношу кальсон.

РЕЖИССЕР. Замолчите все! Генералы должны оставаться на месте, весьма озабоченные, их жены – у ног мужей, а мы, чтобы пьеса могла продолжаться, должны отправить их прочь отсюда. Лучшее, что тут можно сделать – идите в свои траншеи и пальните пару раз. Выстрелов не надо. Достаточно ракет. Они подумают, что на них собираются напасть, и отошлют своих жен прочь, это как пить дать. Вперед! Все вперед! Мне нужны ракеты!

Офицеры уходят, а режиссер выступает к рампе и снова объявляет публике: эта пьеса должна закончиться, потому что автор намеревается практически исчерпать тему.

Слышатся звуки ракет, и режиссер прерывает речь. Два генерала, с криками, бегом, появляются у рампы, за ними следуют жены.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я не имею права! Я пал жертвой измены политиков! Я просил подкреплений, и мне их не дали! Мы должны…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …сражаться против врага, превосходящего нас в десять раз…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без защиты с воздуха…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без боеприпасов…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без… без пушек…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без ружей…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без пистолетов…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без складных ножей…

РЕЖИССЕР. Между тем жены отходят в глубину сцены и убеждаются, что врага не видно, и что во время этой бури в стакане воды ничего не происходит, но генералы продолжают.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без бритвенных лезвий…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …без карандашных точилок…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. … без перьев, чтобы подписать почетную капитуляцию…

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Послушай, милый – врага не видно…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Ты уверена?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. У меня такое впечатление, что и атаки-то не было.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. А что же было?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Может быть, это был лагерь в какой-то деревне…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Ты уверена, что никакой враг не приближается?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Уверена.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. А под кроватью смотрела?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Смотрела!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, как я и говорил, пока хоть один из нас останется в живых, мы не сдадимся!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Им придется переступить через мой труп!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Через твой?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Через трупы моих солдат!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Уходи, милая. Я не хочу, чтобы ты была здесь. Враг с минуты на минуту атакует, и ты знаешь, что он делает с женщинами…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Лучше, чтобы ты шла домой, милая. Скоро уже начнется атака, и ты знаешь, как враг поступает с женщинами…

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Но то, что, как говорят, он делает с женщинами – это правда?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Да.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Тогда я остаюсь!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Нет! Я тебе тысячу раз говорил: когда я веду сражение, то не желаю, чтобы меня отвлекали! Это моя служба! Ты когда-нибудь видела, чтобы мужчины приводили своих жен в канцелярию?

РЕЖИССЕР. Идите, дамы, идите отсюда, иначе эта пьеса не закончится. Господа зрители заплатили, чтобы увидеть одноактную пьесу, а эта пьеса уже кажется длинноватой. Нам скоро придется брать с них деньги за второй билет. Идите, идите.

Жены генералов уходят, и генералы приближаются к режиссеру.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Можно вас на два слова?

РЕЖИССЕР. Разумеется.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Друг мой, кто режиссер этой пьесы?

РЕЖИССЕР. Я.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы гарантируете мне, что это останется между нами?

РЕЖИССЕР. Будьте уверены.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Со мной случилось нечто странное…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я озабочен тем, что со мной случилось…

РЕЖИССЕР. И что же это?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Представьте себе, я всегда носил носки из хлопка.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Уже двадцать лет я ношу синие кальсоны. Не смейтесь. Каждый носит такие кальсоны, какие ему нравятся…

РЕЖИССЕР. И что же? Что произошло?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Внезапно я оказался в шерстяных носках!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. В один прекрасный день моя жена увидела, что у меня белые кальсоны!

РЕЖИССЕР. Бывает.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы не думаете, что это ошибка ассистента?

РЕЖИССЕР. Ассистента?!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Да… вы не думаете, что он заменил мне носки из хлопка шерстяными так, чтобы я не заметил?

РЕЖИССЕР. Нет! Что за мысль!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не позаботится ли господин режиссер о том, чтобы я поговорил с ассистентом? Только чтобы задать ему несколько вопросов?

РЕЖИССЕР. Что ж, спрашивайте на здоровье… Ассистент! Ассистент!

АССИСТЕНТ. Здесь!

РЕЖИССЕР. Подойдите сюда, чтобы ответить господину генералу.

АССИСТЕНТ. Господину генералу!

РЕЖИССЕР. Да. Он хочет задать вам несколько вопросов.

АССИСТЕНТ. Я освобожден от службы.

РЕЖИССЕР. Замолчите.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы случайно не заходили на сцену и не снимали с меня кальсоны?..

АССИСТЕНТ. Нет!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. …Так, чтобы я не заметил?

АССИСТЕНТ. Нет! Нет! Нет! Я не из таких, слышите?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не волнуйтесь, не волнуйтесь. Позвольте задать вам еще один вопрос… может быть, вы видели вон у того человека синие кальсоны… забрали их у этого человека и нарядили в них другого?

АССИСТЕНТ. Зачем?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Понятия не имею! Чтобы… чтобы перепутать!

РЕЖИССЕР. Но какая разница между тем и другим?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Существенная разница. Если бы он снял с меня кальсоны, я был бы уверен, что кальсоны подменены. Если он не снимал с меня кальсоны, значит, они на месте, а я не на месте. Я хочу сказать вот что: в первом случае у правильного генерала подменили бы кальсоны, а во втором – подменили бы генерала, а кальсоны были бы правильными.

РЕЖИССЕР. Быть или не быть…

СУФЛЕР. …в кальсонах…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это жизненно важный вопрос для моей армии!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я нахожусь в состоянии перемирия и могу сказать то же самое. Решение проблемы моих носков жизненно важно для моей армии!

РЕЖИССЕР. Признаюсь, не понимаю, почему…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Мой уважаемый коллега уже объяснил: или я генерал, который перепутал носки, или эта пара носков перепутала генерала. Представьте себе, что в моих носках вместо одного генерала находится другой! Это тяжелый случай и против устава.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Замените носки кальсонами, и будет мой случай, ни убавить ни прибавить.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Например: как я должен тогда узнавать, имею ли я право на Военный крест с двумя пальмовыми ветвями или с тремя?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Например: кто спит с моей женой? Я или… другой?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Проблема очень серьезная: человек, который сейчас находится в носках из хлопка, надетых на мои ноги, принимает почести как генерал, а может быть, он всего лишь… капитан!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы понимаете… Прошу простить меня, что я говорю об этом, но в армии существуют вопросы чести. Если это я сплю со своей женой, то все в порядке, но если это не я, то я должен развестись. Это вопрос чести армии.

РЕЖИССЕР. Это вопрос совести.

СУФЛЕР. Совести… у военных!

РЕЖИССЕР. Сделайте мне одолжение, замолчите уже.

СУФЛЕР. Я только повинуюсь автору.

РЕЖИССЕР. Сколько раз вам объяснять, что я тоже повинуюсь автору? Знайте себе молчите. Я должен решить серьезный вопрос, вопрос генеральской совести.

СУФЛЕР. Это невозможно.

РЕЖИССЕР. Почему невозможно?

СУФЛЕР. Автор не уточняет. Он написал на полях текста: «Уточнений не требуется, чтобы зрители пришли к собственным заключениям по этому вопросу».

РЕЖИССЕР. Друзья моя, я считаю: первое, что нужно сделать – это закончить войну. Как только наступит мир, у нас будет время размышлять над всем этим и решать проблему, сколько нам угодно. Давайте-ка, сдавайтесь друг другу, обменяйтесь гирляндами и цветочными венками – или что там еще положено по уставу – организуйте парады в честь восстановления порядка и пойдемте со мной.

Все трупы, находящиеся на сцене, поднимаются, они живы и улыбаются, но на их лицах дурацкое выражение, обозначающее, что они умирают и живут по приказу того, кто находится сейчас в этих кальсонах.

Уважаемые зрители, если вы хотите воспользоваться случаем и блеснуть на сцене, благоволите изменить выражение лица. Выйдите точно так же, с выражением лица, которое используется обычно, и вы можете принять участие в грандиозном шествии в честь победы, а в данном случае – капитуляции. Господа актеры, немедленно соберитесь в глубине зала. Скорее! Мы начнем победное шествие. Через несколько минут генералы принесут цветочные венки на могилы соответствующих неизвестных солдат. Ассистент!

АССИСТЕНТ. Здесь!

РЕЖИССЕР. Принесите сюда вечный огонь для неизвестного солдата одной армии, а туда – для неизвестного солдата другой армии! Осветитель! Направьте на сцену свет, в половину силы, и зажгите прожекторы, которые будут изображать вечные огни для неизвестных солдат. А вернее, для одного и того же солдата. Кажется, освещение идеальное для патриотической церемонии. Музыка! Мне нужна музыка! Ассистент!

АССИСТЕНТ. Здесь!

РЕЖИССЕР. Принесите сюда триумфальную арку, чтобы обе армии торжествовали сколько влезет! Уважаемая публика, неизвестные солдаты не приглашены, поскольку, как очевидно, они для этого недостаточно мертвы, но не отчаивайтесь. Они станут мертвыми в ходе следующей войны.

Из правой кулисы входят супруги генералов в смешных роскошных платьях – как можно более смешных – и с бигуди на головах. Они подходят, с наградами на груди и платочками в руках.

СУФЛЕР. Нужно выставить смехотворной смерть и все, что относится к смерти, чтобы прославить жизнь и все, что относится к жизни.

РЕЖИССЕР. Замолчите! Это фарс, а не серьезная пьеса!

СУФЛЕР. Молчу.

РЕЖИССЕР. Жены генералов выходят на возвышение в церемониальных костюмах и смотрят на начало парада. Музыка усиливается, становится более воинственной. Жены генералов поднимают платочки к глазам и смахивают слезы. Режиссер время от времени превращается в комментатора. Ассистент!

АССИСТЕНТ. Здесь!

РЕЖИССЕР. Карандаш и блокнот! В эту минуту – я репортер из крупной столичной газеты.

Принимает из рук ассистента карандаш и блокнот и бежит к женам генералов, пока суфлер выходит из будки и встает перед зрителями. Уважаемые дамы, с вашего позволения, я репортер «Ежедневника», «Ежевечерника» и «Ночника» – что вы изволите ощущать в этот героический момент, когда наши сердца возвышены патриотическим зудом?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Ощущаю холод. Я совсем замерзла.

РЕЖИССЕР. Репортер пишет: «С чувством в голосе супруга генерала заявила, что завтра, как и вчера, и сегодня, она готова пожертвовать всем ради отечества».

А вы – о чем вы изволите думать?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. О кальсонах моего мужа. Вот где их теперь искать?

РЕЖИССЕР. С чувством в голосе супруга генерала заявила, что думает о военной форме своего мужа, о той форме, которую он всегда чтил и всегда ставил выше собственных интересов.

СУФЛЕР. Необходимо выставить в смешном виде врагов человека, профессионалов смерти, чтобы прославить жизнь и все, что отдает ей должное.

РЕЖИССЕР. Режиссер кладет блокнот и карандаш, бежит к рампе и говорит в глубину зала. Свет в зал! Вы готовы к шествию? Отлично! Солдат, идущий впереди, бьет в барабан. Через два-три метра после него идет генерал в кальсонах, с видом героическим, но усталым.

Нет! Ничего подобного! Вы помните последнюю фотографию в газетах? Вот и примите такую же позу! Выражение лица суровое, но человечное, героическое, но исполненное силы! Вот так-то лучше! Господа, теперь вы маршируете, повинуясь то моим приказам, то приказам суфлера.

СУФЛЕР. Господа актеры, вам предстоит преодолеть тридцать метров, чтобы добраться до сцены! Нужно, чтобы на этих тридцати метрах зрители увидели все смехотворное и преступное в персонажах, которых вы представляете.

РЕЖИССЕР. Внимание! Когда я скажу «три», первая армия выступит прямо на сцену.

Раз! Два! Три! Вперед! Обычным шагом марш!

Это и к вам относится, господин генерал! Вперед! Маршируйте изящнее! Энергичнее!

Улицы покрыты цветами! Женщины бросают из окон розы, гвоздики, бумажки! Посмотрите наверх, и пусть ваши глаза наполнятся мечтой! Все это – вам, за то, что вы сражались!

СУФЛЕР. Господа актеры, до сцены осталось двадцать метров! У вас за спиной остаются поля, залитые кровью персонажей, которых вы изображаете! Единственные цветы, которые сейчас растут на земле – это кресты, сделанные из ветвей и стволов деревьев! Убийца, шагающий перед войском, жил в свое удовольствие: никогда ничего не делал, никогда ничего не производил, никогда ничего не умел – только убивать!

РЕЖИССЕР. Пришел час победы! Маршируем энергично, изящно, гордо! Раз! Два! Раз! Два!

СУФЛЕР. Покажите уважаемым зрителям, что такое война! Хромайте! Осмеивайте все, что вам приказывают уважать. Вот этот господин – тот, что изображает здесь генерала – покажите, что такое генерал: номер, который прячется под формой, чтобы скрыть свое бессилие и свою бесполезность! Профессионал, который посвятил свою жизнь смерти!

РЕЖИССЕР. Левой! Правой! Левой! Правой!

Сегодня прекрасный день! Небо покрывает город лазурной мантией. Солнце…

СУФЛЕР. …согревает поля, влажные от крови, покинутые поля, где уже не растет пшеница… Господа, вы уже почти на сцене… покажите, что такое война, покажите, что вы актеры…

РЕЖИССЕР. Маршируем изящнее! Веселее! Друзья, вы достойны ваших предков! Вы стяжали честь и должны нести ее в петлице, как гвоздику!

СУФЛЕР. Честь умереть молодыми, не успев полюбить, честь убивать, чтобы исполнить приказ, честь разрушать любовь…

РЕЖИССЕР. Стой!

Актеры останавливаются перед сценой. Прерывается музыка. Режиссер, очень озабоченный, сверяется с текстом.

СУФЛЕР. Убийцы, для того, чтобы обмануть нас, чтобы попытаться оправдать себя, чтобы жить в мире с тем, что они называют совестью, навязывают нам собственные кодексы, основанные на концепции чести, прогнившей в течение веков. Необходимо осмеять их и разрушить, чтобы прославить жизнь!

АССИСТЕНТ. Еще одно письмо от автора! Еще одно письмо от автора!

РЕЖИССЕР. Дайте сюда.

Принимает письмо от ассистента и читает. «Господа актеры: хоть я и не могу присутствовать на этом представлении, я знаю, что вы закончили маршировать вдоль прохода, повинуясь приказам то режиссера, то суфлера. Я также знаю, что уважаемые зрители пребывают в смятении, но это смятение причинено мной намеренно, а не из-за ваших действий. Но все равно уважаемые зрители не могут жаловаться. Я ограничился тем, что воссоздал их состояние духа, когда они присутствуют на любой военной церемонии. Тот, кто присутствует на параде, присяге перед знаменем или какой-то другой церемонии, которую проводят бесчеловечные, знает, что этот ритуал – составная часть культа смерти. Ружья нужны для того, чтобы убивать. Военную дисциплину придумали, чтобы убивать. Однако это – самое смертельное оружие, потому что оно убивает самого человека, связывает его, дает ему чувство, что он не отвечает ни за что, убаюкивает его совесть. Тот, кто присутствует на церемонии, которую проводят бесчеловечные, все это знает».

СУФЛЕР. Но он позволяет увлечь себя боем барабанов, зрелищем мужества, развевающимися знаменами.

РЕЖИССЕР. Но он позволяет увлечь себя звуками – даже не содержанием – бесед, символизмом ритуалов, чтобы в мире, который мы сотворили, появилось иррациональное.

СУФЛЕР. Каждый раз, когда человек отдает честь профессиональному служителю смерти, он нажимает на курок. Каждый раз, когда человек замирает по стойке «смирно», он совершает самоубийство.

РЕЖИССЕР. Господа актеры, ваша профессия состоит в том, чтобы оживить литературных персонажей или персонажей пьес, которых вы представляете. Сейчас я попрошу вас о противоположном: оживить все самое глубокое и человечное внутри каждого из вас, чтобы обесценить знамена, развевающиеся снаружи, чтобы физически выразить средствами вашего искусства, используя все, что в вашей власти, истинное, разумное и достойное, что находится в каждом из вас.

СУФЛЕР. Автор хочет, чтобы вы выразили самих себя, пребывающих в положении персонажей этого фарса. Каждый из вас должен забыть о персонаже, которого играет, и стать самим собой в положении этого персонажа – самим собой, со своими личными проблемами, личными заботами, личным раскаянием.

РЕЖИССЕР. У кого-то из вас было поле. Он ушел на войну, и на этом поле больше ничего не вырастет.

СУФЛЕР. Кто-то из вас занимался учебой. Он ушел на войну, а теперь слишком поздно начинать учиться заново.

РЕЖИССЕР. У кого-то из вас была мать, которую он никогда больше не увидит.

СУФЛЕР. Кто-то из вас увидит свою жену в постели с другим.

РЕЖИССЕР. У кого-то из вас был сын, и этого сына убили гранатой, когда он был рядом с вами.

СУФЛЕР. Кто-то из вас убил сына того, с кем он был рядом, и этот сын – все равно что его сын, с такими же глазами, с такой же улыбкой, с такими же надеждами.

РЕЖИССЕР. Все вы совершали убийства. Тот, у которого было поле, встретит труп человека, которого убил, когда будет засеивать его.

СУФЛЕР. Тот, кто занимался учебой, встретит труп человека, которого убил, на своей учебной скамье.

РЕЖИССЕР. Тот, кто больше не увидит свою мать, встретит труп человека, которого убил, когда будет копать ей могилу.

СУФЛЕР. Тот, кто встретит свою жену в постели с другим, убедится, что этот другой – человек, которого он убил.

РЕЖИССЕР. Тот, кто потерял сына, проведет остаток жизни, глядя, как растет другой – сын другого – того, которого он убил.

СУФЛЕР. Никто из вас не сможет сбежать от трупов, которые превратили его в труп. Он будет встречать их в глазах своих друзей, в своем отражении, когда подойдет к зеркалу побриться, в небе, в море, повсюду.

РЕЖИССЕР. Сначала вам говорили, что вся ответственность возложена на генерала. Через два месяца все забыли даже имя генерала – но вас по-прежнему преследовали люди, которых вы убили, и даже если вы забывали о них, никто из вас не мог сбежать от убийц, в которых превратились вы. Никто не может бежать от того, что сотворил сам.

СУФЛЕР. Даже генералы. Здесь только они могут назвать себя последовательными. Вы, господа, изображаете людей непоследовательных – людей, которые убивали людей. Однако генералы последовательны: они посвятили свои жизни смерти, и вот они убивают.

РЕЖИССЕР. Актеров, которые представляют роли генералов, тем не менее, я прошу о том же, о чем и остальных. Прошу, чтобы они все больше становились генералами, все сильнее посвящали себя делу смерти.

СУФЛЕР. Господа актеры, жизненный путь персонажей, которых вы сейчас представляете, смехотворен в глазах любого более-менее разумного человека. Они никогда и ничего не производят. Никогда не делают ничего полезного. Они проводят свою жизнь, рассказывая грубые анекдоты в полковых столовых, отдавая честь другим и упражняясь в бессмысленной и смехотворной власти над теми, кому не позволяется вести с ними дискуссии. Эта власть не вытекает из обязанностей, возложенных на их плечи. Ваша власть заключается в вашей фуражке – или, в данном случае, в ваших носках и кальсонах. Если вы их снимете, то потеряете и власть!

РЕЖИССЕР. Персонажи, которых вы представляете, клянутся честью, что будут исполнять отданные им приказы, какими бы они ни были.

СУФЛЕР. Персонажи, которых вы представляете, клянутся честью, что будут повиноваться чему бы то ни было.

РЕЖИССЕР. Персонажи, которых вы представляете, клянутся честью, что посвятят свою жизнь отечеству, право оно или неправо, в каких бы руках оно ни находилось, каким бы оно ни было.

СУФЛЕР. Господа актеры, персонажи, которых вы представляете, – безымянные профессионалы, которые посвятили свою жизнь смерти. Они античеловечны, и они – единственные триумфаторы на войне, которая разыгрывалась на этой сцене. Через несколько секунд будет разыграна большая церемония в честь заключения мира, и вы должны будете возложить венки цветов к могилам неизвестных солдат. Исполняйте ваши роли сознательно, как можно сильнее осмеивайте ваших персонажей, разрушая их в глазах зрителей, заставляя их контрастировать в их смехотворности и бесчеловечности с вашими коллегами, которые им подчиняются.

РЕЖИССЕР. Я должен пояснить, что все еще продолжаю читать письмо автора. Если в этом зале находится какой-либо представитель власти или какой-либо генерал, пусть он не приписывает мне ничего из того, что произошло или будет происходить на этой сцене. Я невиновен! Я проработал шесть лет, изготавливая сосиски (из свинины и говядины) и посвятил себя театру, чтобы выразить свободно, полно, щедро и искренне – и публично, на что я имею неоспоримое право – свою артистическую личность! Для меня это искусство с большой буквы И, и я не вижу ничего в войнах, в грязных солдатах и… в свинстве… Но… я ничего не имею против генералов. Я даже считаю, что они очень красивы в своих звездах. Их следует тщательно распределить по ложам и партеру, поскольку они так красивы.

СУФЛЕР. Читайте письмо автора и замолчите.

РЕЖИССЕР. Молчу, если вы так хотите!

«По мотивам, которые легко понять, господа актеры, я хочу усложнить вашу миссию. Прошу извинить меня и приписывать это поведение моему желанию. Через несколько секунд вы должны выйти на сцену, пройти под триумфальной аркой, возложить цветы к могиле неизвестного солдата и пройти шествием мимо почетных трибун. Музыка, аплодисменты, цветы и высокопарные речи составляют часть этого ритуала. Они предназначены, чтобы создать то эмоциональное состояние – почти мистическое – которое побуждает людей относить убийц к героям, считать честью гибель в бою и держаться мнения, что послужной список человека для общества полезнее, чем существование этого человека. Музыка, аплодисменты, цветы и речи встретят вас, господа актеры, на сцене. Необходимо, чтобы два актера, исполняющие роли генералов, купались во всем этом, что должно выражаться в их походке и выражении лиц; они достигли кульминации своей карьеры; и необходимо, чтобы актеры, исполняющие роли солдат, были переполнены страданием и болью всех людей, которые идут в бой. Необходимо, чтобы эта сцена вызывала смех, ведь эта пьеса должна внести вклад в разрушение мифа о генералах. Необходимо, чтобы, пока неизвестные убийцы осмеивали неизвестных убитых, неизвестные убитые осмеивали неизвестных убийц. Господа актеры, неизвестные убитые – это вы. С приветом, автор».

Режиссер складывает письмо, рвет его и кладет в бумажник, комментируя: сохраню это на будущее – если меня арестуют, я всегда смогу доказать, что ограничивался исполнением инструкций автора.

А теперь – победное шествие!

Когда я скажу «три», обе армии снова маршируют, поднимаются на сцену, переходят ее перед трибуной, проходят под триумфальной аркой и становятся с обеих сторон от сцены, по стойке «смирно», ожидая, чтобы генералы возложили цветы к могилам неизвестных солдат.

Осветитель! Звукорежиссер! Ассистент! Когда я скажу «три», мне понадобится воинственная музыка и освещенная сцена. И еще: когда армии будут проходить перед трибуной, нужно, чтобы ассистенты режиссера бросали в них цветы с колосников. Цветы и конфетти. Все готово?

СУФЛЕР. Я буду исполнять роль честного радиокомментатора, который по неизвестным причинам еще не арестован.

РЕЖИССЕР. Все готово? Раз! Два! Три!

СУФЛЕР. Дамы и господа, я нахожусь в эту минуту на Поле Славы, на Проспекте Трупов! Передо мной – бесчисленное множество людей, которые лихорадочно аплодируют солдатам, вернувшимся с поля битвы. Я вижу руки, которые несколько месяцев назад махали на прощанье сыновьям, и которые теперь обнимут их, превратившихся в убийц. Я вижу мир, который пришлось добывать оружием против профессиональных убийц, и в своей наивности люди были до того одурачены, чтобы убедить себя, что их мертвые сыновья были героями. Передо мной выступают армии. Мальчишки, еще юные, лишенные настоящего и будущего. Мальчишки, которые еще не жили, но уже убивали. Отечество переживает сейчас минуту славы. Поля не засеяны. Школы закрыты. Промышленность разрушена. Не хватает хлеба. Больным не хватает лекарств. Больницы переполнены ранеными. Бесспорно, мы переживаем сейчас минуту славы. Внимание! Генералы сейчас возложат цветы на могилы неизвестных солдат. Остановите музыку.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Смирно!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Смирно!

СУФЛЕР. Происходит нечто аномальное! Супруги генералов спускаются по проспекту и приближаются к вечным огням в честь неизвестных солдат.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Милая, я должна признать, что у моего мужа прекрасный голос!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Ладно уж, а у моего…

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Послушай, милая, сейчас, когда мы снова живем в мире, нам придется снова наносить друг другу визиты.

СУФЛЕР. Внимание! Супруги генералов вынимают из сумочек сигареты и зажигают их от вечного огня!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Милая, нас никто не видит?

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Что тут такого? Всю свою жизнь мы живем за их счет! Если бы не они, кто бы платил за наши покупки? Если бы эти людишки не были настроены умирать, кем были бы наши мужья? Мой бы и в носильщики не сгодился! Всю свою жизнь мы живем за их счет, и никто никогда ничего не говорит, так что им сейчас говорить? Если мы живем за их счет, пока они живы, почему бы нам не продолжать это сейчас, когда они мертвы?

РЕЖИССЕР. Внимание, супруги генералов возвращаются на трибуну. Генералы подходят к могилам неизвестных солдат. Отдают честь друг другу. Наклоняются. Возлагают венки рядом друг с другом.

СУФЛЕР. Господа актеры, вы должны делать персонажей, которых представляете, как можно более смехотворными. Следующая беседа ведется генералами на корточках.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Коллега, вы не надели случайно мои носки? Я замечаю определенное сходство…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Коллега, а знаете, что еще могло случиться? Не надели ли вы случайно мои кальсоны?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Тоже возможно.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Как это могло случиться? Вы никогда не бывали у меня в плену, коллега?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Я – нет. А вы, коллега, у меня?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Нет.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Если только…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы ведь думаете о том же, о чем и я?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Думаю.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хотите сказать, что мы перепутали армии и сами не заметили этого? Моя жена клянется, что на ее муже были синие кальсоны…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. А моя – что ее муж был в носках из хлопка…

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Итак, вы, коллега, – это я.

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. А я, коллега, – это вы.

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Мы перепутали армии и не заметили!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Какая честь для корпорации! Наша служба была столь совершенной, что армии могли перепутать генералов, а генералы – армии, и они сами этого не заметили!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Замечательно!

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Восхитительно!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Что же теперь?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Теперь лучше будет продолжать дальше. Если когда-нибудь мы захотим поменяться снова, то поменяемся. В сущности, какая нам разница?

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Никакой. Вы правы.

СУФЛЕР. Внимание! Генералы берутся за руки, поднимаются и направляются к трибуне, где зачитывают их речи в честь победы.

РЕЖИССЕР. Конфетти!

СУФЛЕР. Они уже на трибуне, и генералы провозглашают…

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Окончена священная война!

ЛЕВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Священная война окончена!

СУФЛЕР. Офицеры принимают команду над солдатами и отдают приказ о демобилизации.

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Завершена священная война. Теперь, господа, отправляйтесь по домам и попытайтесь вновь отстроить ваш разрушенный домашний очаг.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Милый, я не успела сообщить тебе великолепную новость! У нас новый дом, его выделило государство – с центральным отоплением и всем остальным!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Многие из вас будут бродить по улицам в поисках работы, а работы не будет.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Милый, как ты думаешь, тебя повысят по службе?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это гарантировано!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Голод станет вашим постоянным спутником.

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. А кормить тебя будут как следует?

ПРАВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Это как дважды два – четыре!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ. Однако все эти жертвы принесены ради отечества. Это не жертвы – это почести!

ЖЕНА ГЕНЕРАЛА. Милый, я не знаю, что сталось бы с нами без отечества. Знаешь, так хорошо, когда в твоем распоряжении отечество!

ОФИЦЕР НОЛЬ-НОЛЬ-НОЛЬ. Вы демобилизованы!

РЕЖИССЕР. Солдаты, генералы и супруги генералов уходят со сцены, в ее глубину.

Осветитель, приглушите свет и оставьте только свет, направленный на меня.

СУФЛЕР. Я могу уходить?

РЕЖИССЕР. Можете.

СУФЛЕР. Доброй ночи.

РЕЖИССЕР. Доброй ночи и до завтра.

Дамы и господа, пьеса окончена. Как я уже несколько раз имел случай вам сказать, я не несу ни малейшей ответственности за то, что происходило здесь. Ответственность за этот спектакль несет автор и только автор. Что до меня, то, прежде чем закроется занавес, я хочу уверить вас, что я никогда не поставил бы эту пьесу в такой форме. Шесть лет, которые я провел, продавая сосиски (из свинины и говядины), дали мне прочную социальную базу, которая не дает мне превратить сцену в витрину торговли идеями, оптом и в розницу. Для меня искусство – это совсем другое. Я могу дать вам только один совет: забудьте об этой пьесе как можно скорее.

Разве это не мило – чтобы ваш сын попал в Военную академию?

Носил фуражку?

Разве это не прекрасно – чтобы в вашей гостиной на почетном месте висел портрет сына, погибшего за отечество?

Разве не прекрасно?

АССИСТЕНТ. Телеграмма от автора! Телеграмма от автора!

РЕЖИССЕР. Пьеса окончена! Дайте сюда.

«Копия во все полки».

Вот черт.

Занавес!

Из примечаний автора к первому изданию

Я считаю необходимым сверить часы. Считаю необходимым разрушить миф о Роланде-Сиде-Зигфриде-Истребителе Мавров – истребляет ли он мавров, иудеев, христиан, коммунистов или антикоммунистов. Существование мавров, иудеев, христиан, коммунистов или антикоммунистов – не преступление; преступление – это существование профессиональных легальных убийц. Преступление – навязывать ценности одной эпохи другой. Преступление – раздувать мифы, которые оправдывают убийц в их собственных глазах и мешают жертвам убийц видеть их такими, каковы они есть. «Священная война» – первый из театральных текстов, которые я намерен опубликовать на темы своего времени. Речь идет о тексте ангажированном – как и я – во имя человека и, таким образом, во имя жизни. Когда я читал его в первый раз полудюжине друзей, которым читаю все, что пишу для театра, появилось мнение, что контраст между фарсовым тоном первой части и дидактическим тоном второй разбивает его единство, мешая быть источником искусства, которым он является. Я много думал над этим возражением и пришел к заключению, что невозможно эффективно вступить в общение в театре, когда это общение не может классифицироваться как произведение искусства, но в конечном счете я не изменил текст. Если продолжать фарсовый тон до конца, это помешает зрителю вывести из первоначального фарса необходимые заключения и позволит классифицировать все это как «пародию без последствий», оказавшись таким образом в удобной и уютной позиции нейтрального наблюдателя. С другой стороны, я считаю, что этот текст имеет собственное структурное единство, которое станет очевидным, когда превратится в зрелище, которое имеет целью создать. Поскольку, к счастью, он будет поставлен на сцене в другой стране, у меня будет случай проверить, прав ли я или нет. Очевидно, если я окажусь неправ, то изменю финал.

---

[1] Корпоративный дух (фр.)

[2] Пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает (фр.) - девиз английского Ордена Подвязки.

[3] Положение обязывает (фр.)

[4] Стреляйте первыми, господа англичане (фр.) - фраза французского командира маркиза д’Отероша в битве при Фонтенуа (1745 г.)

[5] Сим победиши (лат.) – фраза императора Константина, увидевшего в небе знамение креста (312 год).

[6] Жребий брошен (лат.) – фраза Юлия Цезаря при переходе Рубикона (49 год до н.э.).