Пускай сам дьявол выбирает между этими тремя...

(Пауза. Он меняет тон, саркастически передразнивая кого-то, о ком мы еще не знаем. Однако ясно, что речь идет о политическом антураже эпохи).

Впереди – Господь Всемогущий... Позади – Господь Всемогущий... Слева – Его Величество... Справа – Его Величество...

(Пауза. Возвращается к обычному тону).

А пока они шагают позади и впереди, слева и справа, мы все никак не сдвинемся с места!

Внезапно глубина сцены освещается. Видны фигуры, стоящие или сидящие, разных людей из народа, которые беседуют. Некоторые спят, растянувшись на полу. Старуха, сидящая на ящике, ищет вшей у молодой девушки.

(Проходит вперед и останавливается рядом с женщиной, еще молодой, которая спит на полу, прикрытая мешком).

Рита спит. Во сколько она пришла?

(Этот вопрос не обращен ни к кому).

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (вскакивает и, передразнивая дворянские манеры, притворяется, что вынимает часы из кармана несуществующего колета – неторопливый жест, исполненный преднамеренного сарказма). Ведомо мне, сеньор мой, что сеньора донна Рита пришла поздно. На моих золотых часах было почти пять. (Притворяется, что подносит часы поближе к глазам, чтобы лучше разглядеть. В гневе обрывает этот жест и сердито продолжает). У кого-нибудь тут есть часы? (Никто не отвечает, и он поворачивается к Мануэлу. Ироническим тоном). Дома мы их забыли...

МАНУЭЛ. Ладно. Ладно.

Первый человек из народа снова садится.

(Расталкивает женщину; та просыпается, садится, затем медленно поднимается).

Нам пора идти, жена.

РИТА. Уже?

МАНУЭЛ. Вспомни, мы должны уходить.

Вдали начинает слышаться барабанный бой. Кое-кто из народа проявляет некоторое оживление.

Что это?

Все поднимаются и боязливо прислушиваются. Некоторые хватают свои личные вещи – корзины, оборванные одеяла, тыкву и т.п. – и готовятся бежать. Другие, замерев, ждут, что звук барабанов объявит о приходе войск.

Шум удаляется. Все остаются на месте, притихшие, нерешительные.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Они не будут здесь проходить.

СТАРЫЙ СОЛДАТ.

В полку у Фрейре д'Андраде

Все эти песни сочинили.

О короле и о свободе –

Мы пели их в особом стиле.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Где вы это выучили?

СТАРЫЙ СОЛДАТ. В Кампу ди Урики[6] – уже прошло больше десяти лет – когда я был солдатом в полку Гомеша Фрейре...

Там, где видели, как ходил я на войну...

(Это голос человека, который воскрешает в памяти прошлое и тоскует по нему).

РИТА. С генералом?

СТАРЫЙ СОЛДАТ. Ну да, с генералом!

Люди начинают обращать внимание на этот диалог.

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Расскажите-ка нам...

3-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. На какой войне вы бывали?

СТАРУХА. Это на войне вы петь научились?

Старый солдат смеется.

А где же тогда?

Все собираются в кружок вокруг старого солдата, который отделяется от группы и выступает на просцениум, за ним следуют остальные.

СТАРЫЙ СОЛДАТ (смотрит вверх, пытаясь вспомнить). Дайте-ка, погляжу...

Однажды ночью, в июле, парни из местных казарм устроили праздник в честь Богоматери Милосердной.

Если бы вы видели... Ребята в форме, среди народа... А девчонки? Это уж точно (щиплет Риту за щеку) – там, где появлялся полк Гомеша Фрейре, в девчонках недостатка не бывало!

ЧЕЙ-ТО ГОЛОС. А он?

СТАРЫЙ СОЛДАТ. Он?

ДРУГОЙ ГОЛОС. Да генерал же!

СТАРЫЙ СОЛДАТ. Друг народа! Праведный человек! Такое он сотворил, что никто не мог с ним и сравниться...

(Говорит с энтузиазмом. Гомеш Фрейре – явно его герой).

МАНУЭЛ. Если бы он захотел...

Тяжелое молчание. Персонажи смотрят на свои руки и по сторонам. Они зашли слишком далеко и знают это. Снова слышится грохот барабанов, символ власти, которая всегда рядом и всегда готова вмешаться.

ВИСЕНТЕ. Если бы он захотел? Чего захотел? Не обрыдли вам еще эти генералы? Горны, барабаны, выстрелы, снова выстрелы... Ослы!

(Забирается на ящик. Говорит торопливо, его возбуждение становится все сильнее).

Ты, Жузе (показывает на одного из присутствующих) – у тебя семеро детей, они голодают и мерзнут, и ты приходишь в дом с пустыми руками. Думаешь, их Гомеш Фрейре станет одевать? (Показывает на другого). А ты – ты не ел со вчерашнего дня – и тебе уже не терпится на войну? Думаешь пулями голод утолить? Дураки! Ни у кого из вас нет крыши, чтобы укрыться зимой, никому из вас нет места, чтобы даже мертвым упасть – но, едва послышатся барабаны, нет ни одного среди вас, кто не захотел бы уйти вслед за солдатами. (Делает руками жест, будто бьет в барабан. Во весь голос, с торжеством). Тра-та-там! Тра-та-там! Тра-та-там, там, там! Дураки! Послушай (показывает на Старого солдата), если твой Гомеш Фрейре был так хорош, как ты говоришь, и если эти «ребята» из полка (слово «ребята» произносится с сарказмом) были такими, как ты тут расписываешь, объясни тогда, что ты делаешь здесь...

Старый солдат пожимает плечами.

Язык проглотил? Тогда я скажу! (Обращается ко всем. Громким, торжествующим голосом). Этот человек сидит здесь, потому что уже ни на что не годится. Слышите? Он здесь, потому что генералы им уже не интересуются. У них ведь одно желание – служить народу! Когда человек становится старым, когда уже не может с ружьем за плечами ходить по горам и по долам ради того, чтобы они обвешивались медалями, с ним обращаются, как в полиции с побродяжкой: бросают его на произвол судьбы и посылают просить милостыню у церковных дверей – авось Пречистая Дева над ним сжалится... (Старому солдату, с нарастающим возбуждением). Вот что они тебе говорят, твои разлюбезные генералы, и чем дальше, тем больше. Случается, что они встречают тебя на улице, несчастного, лишенного куска хлеба. Знаешь, что они тебе говорят? Знаешь? Они оборачиваются к своим женам и, чтобы оправдать свои пятьдесят рейсов милостыни, говорят им, что ты храбро сражался в Руссильонской кампании[7]. А ты? Умираешь с голоду, имея только пятьдесят рейсов и воспоминания о кампании. Но они... они-то идут домой набивать брюхо! Это уж будь спокоен...

СТАРЫЙ СОЛДАТ. Гомеш Фрейре не из таких.

ВИСЕНТЕ (с издевкой). Не из таких... Не из таких... А из каких же он? Из таких, каких не бывает? Он что, святой, твой генерал?..

СТАРЫЙ СОЛДАТ. Он не святой, это человек, как и все мы, но...

ВИСЕНТЕ. «Но»? Нет тут никаких «но». Есть люди и есть генералы. Или ты за одних, или за других. Вот уж и правда, безупречный генерал – даже не португалец... (Взбудоражен). Иноземствующий[8], вот он кто!

МАНУЭЛ (обращаясь ко всем). Иноземствующий он или нет, но он способен сражаться против господ с площади Россиу...

ВИСЕНТЕ. Но ведь он не сражается! Сами видите – не сражается! И знаешь, почему? (Поворачивается, обращаясь ко всем). Потому что он и сам из того же теста, потому что все эти люди одинаковы... Какие у одного интересы, такие и у другого, а интерес у них у всех один: чтобы народ вот так и жил... (Широко разводит руки, как бы охватывая всех присутствующих, всю сцену, всю эту нищету...)

ГОЛОС. Полиция!

Вся группа стремительно рассеивается, в то время как с левой стороны сцены входят двое полицейских, которые приближаются к Висенте. Тот со своего ящика продолжает кричать: «Бежим! Бежим! Полиция!», пока вся группа не исчезает. Пока народ разбегается, свет в глубине сцены тускнеет, а потом полностью пропадает. Полицейские приближаются к Висенте, который сходит с ящика и дружески приветствует их. Теперь свет на сцене направлен только на них троих.

ВИСЕНТЕ. Давненько вас не видал. Что поделываете?

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Все одно и то же: обходы, ярмарки, караул у ворот, то здесь, то там... и не пойми что еще. А ты?

ВИСЕНТЕ. Вот хожу, толкую про генерала, утром, днем и вечером... В глазах этой черни Фрейре – сам Господь Бог.

(Садится, снимает башмак и начинает поправлять его). Если не будем беседовать о здоровье, может быть, побеседуем о нашей...

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (подбирает потрепанную куклу, забытую при бегстве). Послушай, Висенте, тебе удалось вызвать к себе доверие среди народа?

ВИСЕНТЕ (не без печали). Это легко: я говорю им полуправду. Они мечтают о Гомеше Фрейре? Напоминаю им, что Гомеш Фрейре – генерал, и говорю им о войне. Разве есть тут кто-нибудь, кто не помнит войну? В жизни одна война идет за другой... Ненавидят французов и англичан? Называю Гомеша Фрейре иноземствующим...

Я же не говорю им, что, не будь он иноземствующим, был бы он таким, как... как остальные... был бы очередным сеньором с площади Россиу...

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. А ты веришь в него?

ВИСЕНТЕ. Нет. Я верю только в две штуки: деньги и силу. У генерала нет ни того, ни другого.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (явно смущен). И, значит, поэтому... (остальные смотрят ему в лицо)... поэтому, ну...

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Давай, договаривай до конца. Время идет, а мы тут на службе.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Я ничего еще не сказал...

ВИСЕНТЕ (надевает башмак и поднимается). Сказал, сказал. Ты решил задать мне вопрос, из-за денег ли я пошел против своих... Об этом ты собирался меня спросить или нет?

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. По правде говоря...

ВИСЕНТЕ. Так я отвечу тебе, друг мой. Отвечу по доброй воле.

(Начинает расхаживать перед полицейскими. Говорит, словно одержимый, с частыми паузами, по которым ясно, что не в первый раз он задумывается над этим).

Это правда, я родился здесь, и голод этих людей – это мой голод, но... правда и то, что я их ненавижу, что каждый раз, когда я вижу их, я вижу самого себя: грязного, оголодавшего, приговоренного к нужде несчастными обстоятельствами своего рождения.

(Продолжая говорить и строить гримасы, он поднимается, принимая позу римского сенатора. Останавливается на сцене, подражая манерам важной персоны, дворянина, как изображал бы его посредственный придворный актер).

Какая разница между мной и каким-нибудь идальго? Может быть, у меня какое-то другое лицо? Может, я глупее? Ниже? Выше? Может, у меня руки-ноги отличаются от рук и ног этих дворянчиков с трибун для боя быков?

(Шаги его становятся шире. Все его жесты давно отработаны. Чувствуется, что он провел немало часов, изучая привычки и манеры людей из общества, и что он желает быть среди них своим. Во время разговора он делает неторопливые, выверенные жесты, скопированные с какого-нибудь дворянина, которого он имел возможность наблюдать поблизости).

Нет, друзья мои. Единственное, что отличает меня от идальго, – то, что произошло много лет назад, и в чем нет моей вины: обстоятельства моего рождения.

(Пауза).

Я родился в двух шагах отсюда, в лавке старьевщика, куда не заходил ни один идальго. Когда я прохожу мимо ее двери, одному Богу известно, что я чувствую...

И вот почему я ненавижу этот сброд, к которому принадлежу – принадлежу, не желая того и не имея с ним ничего общего!

Но вам этого не понять...

(Он опускает голову. Внезапно смотрит на полицейских и понимает, что высказал то, чего не следовало бы говорить. Берет себя в руки. Овладевает собой. Начинает говорить с ироническим благочестием в голосе).

Я шучу, друзья мои. Хотите знать, почему я продаю своих братьев? Потому что я продаю их из любви к Господу нашему Иисусу Христу и к королю Жуану VI, который столько лет пребывает в Бразилии, заботясь о наших интересах. (Смеется).

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Когда ты рассуждаешь, ты прямо как доктор...

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Пора сказать ему, зачем мы пришли. Уже становится поздно...

Первый полицейский выступает вперед и кладет руку на плечо Висенте.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. У нас есть новости для тебя, дружище...

ВИСЕНТЕ. Я уже привык получать новости от вас... (С печалью и сарказмом).

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Весь день мы ходили и тебя искали.

ВИСЕНТЕ. Искали меня?

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Да, тебя, человек Божий. Это важнее, чем ты думаешь. Приказано доставить тебя прямо сейчас на аудиенцию (смеется) – угадай, с кем...

ВИСЕНТЕ. Лейтенант хочет поговорить со мной. (Пожимает плечами. Мысль о разговоре с лейтенантом его не прельщает).

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (смеется). Нет, не лейтенант. Это персона повыше.

ВИСЕНТЕ. Интендант? (Начинает проявлять интерес).

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Подымай выше!

ВИСЕНТЕ. Сам... (Теперь его интерес становится неподдельным).

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. И тоже нет! Ты будешь говорить с правителем королевства: это сеньор дон Мигел Перейра Форжаш. Дошло?

ВИСЕНТЕ. Правитель королевства! Зачем я ему нужен?

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Кто его знает... (Пожимает плечами, как бы говоря, что замыслы и намерения власть имущих невозможно понять).

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Может, хочет возложить на тебя особое поручение...

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Или сделать тебя нашим шефом...

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (смеется). Или орден тебе дать.

Висенте отворачивается от полицейских. Выходит на левую сторону сцены и останавливается. Говорит сам с собой.

ВИСЕНТЕ. Пахнет крупной рыбой... Если бы я знал, как заставить рыбу попасть в сети, я мог бы получить награду... или пост шефа полиции, кто знает?

Я – шеф полиции! Уже вижу, какие лица будут у народа...

Лучше бы награду: экипаж, и слуг полным-полно... народ идет и стучится мне в двери (униженным голосом): «Сеньор, в нашем доме нет хлеба... Подайте милостыньку ради спасения души, у кого она имеется... Не забывайте, что и вам доводилось нищенствовать...»

(Снова привычным голосом).

И я им подам несколько монет из милосердия...

(Поворачивается к полицейским, шутливо).

Хотели бы вы, чтобы я стал вашим шефом?

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Другой жизни мы и не желали бы... Не стоит забывать, что это мы принесли добрые вести...

(Лукаво улыбается, предполагая, что если все так и случится, то он и сам окажется в привилегированном положении).

ВИСЕНТЕ (презрительно смеется). Ха, ха, ха! Тот, кто поднялся по жизненной лестнице, легко забывает о ее ступеньках… Горе тому, кто напоминает вельможе о его происхождении... С высоты могущества все, что остается внизу, видится смутно и туманно.

Олимп не предназначен для голодранцев-пастухов, которые имеют дерзость помнить обещания прошлого или вызывать в памяти начало своего восхождения...

(Смеется. Покровительственным тоном).

А я-то чуть не сказал вам, что предал своих... Никогда не должен говорить о предательстве тот, кто продвигается в жизни...

Тот, кто продвигается, друзья мои, покидает людей и приближается к Богу! Теперь его следует судить по иным законам...

Как же, по-вашему – если я буду шефом полиции, захочу ли я, чтобы вы были у меня под началом?

Вы, знающие, откуда я начинал?

(Смеется).

Идемте! Пойдемте же. Не подобает сеньору губернатору ждать человека, который служит ему так преданно...

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. И который такие речи произносит, будто адвокат… ты шутишь, Висенте.

Висенте громко смеется. Все трое поворачиваются спиной к публике и уверенно направляются в глубину сцены. Все трое должны действовать решительно, безо всяких сомнений, с неподдельным желанием взобраться повыше. Когда они находятся на полпути, глубина сцены освещается. С правой стороны сцены стоит дон Мигел Перейра Форжаш и смотрит на них, скрестив руки.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ваше превосходительство…

ДОН МИГЕЛ (прерывает его жестом). Этот человек надежен? Я могу доверять ему?

ВИСЕНТЕ (выходит и отвешивает глубокий поклон). Как Господу Богу, ваше превосходительство. Людей, столь честных и преданных королю, как я, в этом королевстве немного даже среди дворян…

ДОН МИГЕЛ. Дворян? (Притворяется, что не верит).

ВИСЕНТЕ. Дворян, ваше превосходительство! (Говорит с уверенностью и убежденностью человека, который изображает себя большим папистом, чем папа, зная, чем угодить). Я мог бы о многом рассказать изумительные вещи. Разумеется, только то, что выходит наружу. Французы вскружили столько голов... Теперь иноземствующих больше, чем португальцев... (C отвращением сплевывает).

ДОН МИГЕЛ. Что вы знаете о моем двоюродном брате?

ВИСЕНТЕ (с удивлением – возможно, выражая его тем, что он переводит взгляд со своего допросчика на двух полицейских, стоящих по обе стороны от него). О двоюродном брате вашего превосходительства?

ДОН МИГЕЛ. Я говорю о генерале Гомеше Фрейре д'Андраде.

ВИСЕНТЕ. Я человек из народа, ваше превосходительство...

(На середине фразы он берет паузу, чтобы изучить реакцию правителя, и начинает снова).

Я держусь о генерале Гомеше Фрейре такого же мнения, что и народ.

(Внимательно смотрит на дона Мигела, поскольку не уверен, что ему это понравится).

ДОН МИГЕЛ. И какого мнения о нем держится народ?

ВИСЕНТЕ. Ваше превосходительство, если оставить в стороне короля и вашу персону, никто так не любим народом, как двоюродный брат вашего превосходительства. Выдающийся военный, верноподданный...

(Это откровенная лесть).

Нет человека, на которого народ возлагал бы такие надежды, как на генерала...

ДОН МИГЕЛ. Какие надежды?

Висенте начинает понимать, что хвалить Гомеша Фрейре было ошибкой, но еще не знает, какой путь избрать.

ВИСЕНТЕ (внимательно изучив губернатора). Ваше превосходительство, я говорю... говорю... ваше превосходительство не может не знать, что я говорю о революции.

ДОН МИГЕЛ (с надеждой). И имя моего двоюродного брата связывают с революцией?

ВИСЕНТЕ (извиняющимся тоном). Народ говорит...

ДОН МИГЕЛ (с издевкой). Народ говорит... Кого интересует, что говорит народ?

ВИСЕНТЕ. Сказано, что глас народа – глас Божий... Но есть те, кто говорит и противоположное! Если хорошенько приглядеться, что может глас народа против гласа короля?

ГОЛОС (слышится из-за сцены и нарастает, пока его обладатель, принципал Соуза, приближается к присутствующим). Сказано у Экклезиаста: разделил Господь род человеческий на разные народы, и каждому из них дал властителя, чтобы править им...

Принципал Соуза появляется на сцене в своем торжественном одеянии.

Власть королевская – божественного происхождения, и потому она – а не народ – являет собой глас Божий.

ВИСЕНТЕ (смиренным тоном). Народ, ваше преподобие, Экклезиаста не читал, и происхождение власти мало его занимает. Интересуют его разве что цены на хлеб... Быть может, если научить этих людей читать, они познают и Экклезиаста...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. А может быть, и нет, сын мой: знание столь же преисполнено опасности, сколь и невежество! И то, и другое может оттолкнуть человека от Бога и от путей Его.

Я хорошо знаю, каким заманчивым слово «свобода» становится в устах демагогов, и я признаю даже, что суверену иногда приходится идти против установленного закона, но здесь толкование конкретного закона оправдано законом всеобщим, вверяющим ему всю необходимую власть во имя спасения государства...

Ты понимаешь, сын мой?

ВИСЕНТЕ. Я понимаю, ваше преподобие! (Говорит с иронией, как человек, только что принятый в труднодоступный клуб и немедленно приспособившийся к языку более давних его членов). Чем больше прожитых лет, тем все больше растет моя способность к пониманию...

ДОН МИГЕЛ (принципалу Соузе). Со всех сторон я слышу доклады, внушающие беспокойство, ваше преподобие. Народ открыто говорит о революции... В кабачках шепчут имя Гомеша Фрейре...

ВИСЕНТЕ. В Кайш-ду-Содре[9] есть кофейня, ваше превосходительство, где каждый день встречаются сторонники системы кортесов[10]...

ДОН МИГЕЛ. Восстание в Пернамбуку[11] воспламенило души.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Следует погасить огонь, преследуя поджигателей, сеньор регент. Если власть имеет божественное происхождение, тот, кто сражается против нее, тем самым подлежит проклятию, как твердил римлянам апостол Павел...

ДОН МИГЕЛ (Висенте). У меня есть поручение для вас. Мне нужно, чтобы вы стали в окрестностях Рату[12] известным человеком и проследили, кто ходит в дом моего двоюродного брата. Я желаю, чтобы каждое утро вы представляли мне список лиц, с которыми общается генерал. Список, в котором никого не следует упустить. Если вы исполните это поручение с усердием, к которому обязывает вас ваш долг и серьезность положения, обещаю, что вы не окончите свои дни в нищете. Вас интересует пост начальника полиции?

ВИСЕНТЕ. Меня интересует, ваше превосходительство, только возможность послужить королю и отечеству. Ничто иное меня не интересует. Сейчас – или позже, в качестве шефа полиции – это как будет... (Кланяется).

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (простирает руку в жесте, который, не будучи благословением, должен все же намекать на него). Иди, сын мой, и помоги нам в заботах о пастве, указав нам паршивых овец, прежде чем заразят они остальных.

Да защитит тебя Бог в твоей миссии.

Висенте снова кланяется и, окруженный по бокам двумя полицейскими, выступает на середину сцены, пока в глубине ее гаснет свет.

ВИСЕНТЕ (со смехом). А вы говорили – предательство...

(Снова смеется).

Как видите, о предательстве и речи не идет, совсем напротив – речь идет об усердии и преданности делу отечества и короля...

(Смеется).

Сам Бог со мной, слыхали? Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты...

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (с иронией). Ты сейчас о Боге или о себе?

Висенте смеется. Все трое выходят налево, в то время как принципал Соуза и дон Мигел выходят в центр, на авансцену. Они разговаривают.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Если служителю Божиему дозволено ненавидеть, то Господь простит однажды ту ненависть, которую я питаю к французам...

Вы видите, сеньор дон Мигел, как они превратили эту землю, населенную народом бедным, но счастливым, в притон бунтовщиков! В этих деревушках все ширится число людей, которые только и думают о том, как бы выучиться читать... Мне говорили, что они открыто говорят о гильотинах, и что народ распевает на улицах подрывные песни.

ДОН МИГЕЛ (доверительным тоном, как человек, лишенный иллюзий, который отдал все лучшее своему делу, но оказался непонятым и не пользуется доверием). Полиция то и дело срывает с церковных дверей революционные памфлеты... Кажется, что мир поражен безумием, ваше преподобие...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Большая часть ответственности за это возлежит на нас. Этой ночью мне снилось, что нас, правителей государства, избрал Господь, дабы поставить на линии фронта между добром и злом. Нам следует исполнить миссию, священную и тяжкую миссию: сохранить сад Господень на этом малом наделе португальском. В то время как Европа разрушается, наш народ должен по-прежнему видеть в небе Крест Урикский[13] (показывает на потолок).

ДОН МИГЕЛ. Если бы Европа слышала нас...

БЕРЕСФОРД (выходит вперед из глубины сцены, произнося свои слова). Европа... Европа... Оставьте ее в покое, она вовсе не теряется и не нуждается в ваших советах. (Приветствует обоих. Бересфорд одет в мундир, хотя и соответствующий уставу, но нарочито пышный и слегка поношенный). Ваши превосходительства, я здесь не для того, чтобы тратить время в философских беседах. Я собираюсь поговорить с вами о делах весьма серьезных.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (Бересфорд ему не нравится, и он обращается к маршалу без улыбки). Маршалу Бересфорду известно что-нибудь более серьезное, чем сохранение власти Господней?

БЕРЕСФОРД (пожимает плечами). Избавьте меня от ваших проповедей, ваше преподобие. Сегодня не воскресенье, и мой Господь не подчиняется Риму.

(Разговаривает с ним, будто с ребенком).

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (обращается к дону Мигелу, но видно, что метит в Бересфорда, на которого бросает взгляд, когда речь идет о регентском совете). Царство Божие подвергается разграблению, и врагов Господних можно повстречать не только на улице... Они находятся во дворцах и даже в нашем регентском совете. До чего дошел этот мир, если мне приходится давать убежище ереси, чтобы вести сражение с иными еретиками...

БЕРЕСФОРД. Сеньоры, оставим царство Божие до иных времен. То, что привело меня сюда, намного серьезнее.

Пока мы с вами беседуем, в это самое время в Лиссабоне открыто плетется заговор.

Через несколько минут сюда придет офицер, который повторит вашим превосходительствам то, что рассказал мне вчера вечером в моем доме.

Выслушайте внимательно то, что он скажет, потому что от решения, которое мы примем, зависит голова вашего превосходительства, сеньор дон Мигел, мои шестнадцать тысяч годового дохода и возможность принципала Соузы по-прежнему вмешиваться в дела этого королевства.

ДОН МИГЕЛ. Меня хотят убить?

(В его голосе нет страха, но нет и иронии).

БЕРЕСФОРД. Быть может, и не хотят, но им придется это сделать. Когда нажимают на курок, пуля неизбежно вылетит, даже если дуло закрыть рукой, или если вы, сеньор регент, трижды прочтете все молитвы по четкам, чтобы этому помешать.

(Бересфорд – человек практический, который объективно смотрит на реальность, и это чувствуется в его словах).

ДОН МИГЕЛ (про себя). Вечно эта французская революция...

(К остальным).

Мы должны остановить ход событий. Остановить с такой жестокостью, чтобы никто не решался снова вызывать их в этом королевстве... Если мы этого не сделаем, если мы проявим милосердие или щепетильность, рано или поздно мы вернемся к прежнему.

БЕРЕСФОРД. Я знаю имена некоторых заговорщиков, но не знаю, кто главарь...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Имя главаря интересует нас меньше всего. Никто не помнит имя трубача, повергшего стены Иерихона. Но Иерихон пал...

ДОН МИГЕЛ (Бересфорду). Кто этот офицер, который донес нам?

БЕРЕСФОРД. Некто Андраде Корву де Камоэнш. Дурной офицер, невежда, и, по-моему, даже вольный каменщик.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Но похоже, что он верный человек.

БЕРЕСФОРД (с презрением). Верный одному себе, как все ему подобные... Рассчитывает на повышение за свой донос, ведь за свои заслуги он повышения не получит.

(Улыбается).

Из тех, кого здесь называют «добрый малый»: хорошо одевается, любит удовольствия, и его познания так невелики, что, если бы король вернулся из Бразилии, то мог бы сделать его придворным шутом...

ДОН МИГЕЛ (Бересфорду). Недавно отсюда вышел один человек, который подтвердил все, что сказало ваше превосходительство... Некто Висенте...

БЕРЕСФОРД (смеется). Два доносчика: некто Корву и некто Висенте. Вот оно, оружие государства[14]...

ДОН МИГЕЛ. Он должен уже прибыть.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Пойдемте же, примем его.

Поворачиваются спиной к публике и направляются в глубину сцены, в то время как из левой кулисы входят Андраде Корву и Мораиш Сарменту, закутанные в плащи.

КОРВУ. Восемь сотен в год! Если у человека есть восемь сотен в год, он может стать фигурой в этом государстве…

МОРАИШ САРМЕНТУ. А я? Сколько дадут мне?

КОРВУ. Не принимайте всерьез то, что я вам говорю, капитан. Все это не что иное, как одна надежда. Вполне возможно, что мне ничего не дадут…

МОРАИШ САРМЕНТУ. Если у меня будет восемь сотен в год, мне больше не придется вышагивать в полку…

КОРВУ. Оставим мечты и пойдем. Их превосходительства, должно быть, уже ждут нас.

Андраде Корву делает шаг, но его друг хватает его за руку и удерживает.

МОРАИШ САРМЕНТУ (чувствуется, что он обеспокоен). Меня одно заботит…

КОРВУ (с нетерпением). Что же?

МОРАИШ САРМЕНТУ. Что о нас будут говорить.

КОРВУ (быстро, с явным нетерпением). Что сделано, то сделано. В любом случае, капитан, не забывайте: наверняка мы получим повышение, если им придет в голову, что мы сумеем хладнокровно признать все, что угодно…

(Улыбается).

Послушайте, друг мой, с сегодняшнего дня нам нужно только одно: быть большими роялистами, чем сам король. Тогда все поймут, что мы действуем из любви к отечеству и королю…

МОРАИШ САРМЕНТУ. Многие станут сомневаться…

КОРВУ. Тех, кто станет сомневаться, мы назовем якобинцами!

МОРАИШ САРМЕНТУ. Нас будут звать доносчиками…

КОРВУ. А мы скажем, что они – предатели отечества.

МОРАИШ САРМЕНТУ. С нами не станут разговаривать…

КОРВУ. Совсем наоборот: это мы с ними не станем разговаривать…

МОРАИШ САРМЕНТУ. А наши дети…

КОРВУ. Возьмут фамилии матерей и станут тратить денежки отцов… Видите, как все просто? Друг мой, вы позабудете, чем купили свое положение, если у вас будет восемь сотен ежегодного пенсиона…

Пойдемте. Мы уже опаздываем.

Сцена освещается. Дон Мигел Форжаш, Бересфорд и принципал Соуза сидят на трех тяжелых и богатых стульях, похожих на троны.

БЕРЕСФОРД. Капитан Андраде Корву, о котором я вам говорил, ваши превосходительства.

Правители королевства внимательно оглядывают вызванных, но не приветствуют их ни одним жестом.

КОРВУ. Ваши превосходительства, я привел с собой патриота, способного засвидетельствовать то, о чем мы говорили вчера с сеньором маршалом.

ДОН МИГЕЛ (смеется). «Патриоты» редко ходят поодиночке... (Слово «патриот» произносятся с иронией). Они всегда защищают себя и ходят группой, так хорошо они знают друг друга... Скажите мне, сеньор капитан, как зовут вашего друга-«патриота»?

КОРВУ. Педру Пинту де Мораиш Сарменту, капитан.

БЕРЕСФОРД. И кто сказал ему, что я нуждаюсь в свидетельствах, чтобы поверить в то, что вы рассказали мне вчера?

КОРВУ. Два заявления весят больше, чем одно.

ДОН МИГЕЛ (к правителям). Эти «патриоты», в конце концов, всегда судят о других по себе... Когда они хотят, чтобы поверили в их слова, они всегда приводят в качестве доказательства кулак и свидетельство другого... (Капитану). Стало быть, два заявления весят больше, чем одно? Сеньор капитан, разве это не оправдание системы кортесов?

КОРВУ. Ваше превосходительство, я говорю о свидетельствах простых людей. Очевидно, что одно свидетельство человека знатного аннулирует все остальные...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. И один король наделен подобной знатностью, которую может ему даровать лишь Спаситель...

ДОН МИГЕЛ. Ваше имя мне знакомо. Кто-то говорил мне, что вы, сеньор капитан, изрядно проявили себя в масонской ложе под названием «Добродетель»... на улице Святого Бенедикта.

КОРВУ. Я никогда не делал секрета из того, что действительно сбился с пути...

ДОН МИГЕЛ. Сейчас у вас есть случай показать нам, что вы вышли на верную дорогу. Король великодушен к своим верноподданным, но неумолим с теми, кто сбивается с пути... Расскажите о том, что вы знаете.

КОРВУ. Сеньор, два дня назад мой друг Мораиш Сарменту зашел в погребок Марраре и встретил некоего Калейруша, который показал ему прокламацию против короля, сеньора маршала и общественных работ...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Эта прокламация касается церкви, сын мой?

МОРАИШ САРМЕНТУ. Нет, ваше преподобие, такого я не видел...

КОРВУ. Но она касается вашего превосходительства как правителя королевства...

БЕРЕСФОРД (правителям). К несчастью, ему не удалось достать эту прокламацию...

ДОН МИГЕЛ. Ее необходимо достать любой ценой. Что еще вам известно, капитан?

КОРВУ. Известно, кто вовлечен в заговор, ваше превосходительство.

ДОН МИГЕЛ. А кто им руководит?

КОРВУ. Не знаю, ваше превосходительство.

БЕРЕСФОРД (правителям). Мы можем узнать это лишь через посредство этих двух... «патриотов». Я думаю, нам нужно потребовать, чтобы они достали нам прокламацию...

ДОН МИГЕЛ (капитанам). Я не хочу делать тайну из того, что известно о вас. Как вы, сеньор капитан Корву, так и вы, сеньор капитан Мораиш Сарменту, принадлежите к масонам и, таким образом, находитесь в деликатном положении. (Поднимается и ходит из стороны в сторону). Чтобы снова обрести доверие правительства, вы должны служить с таким же рвением, с каким служили своим ложам. Разумеется, вам будет нетрудно это сделать... особенно если вы будете знать, что вас ожидает не только доверие короля, но и кое-что более существенное... (Снова садится).

БЕРЕСФОРД. Принесите нам прокламацию... достаньте ее во что бы то ни стало...

КОРВУ. Калейруш родом из Сантарема, ваше превосходительство. Я знаю его друга, некоего Жуана де Са Перейра, с которым легко управиться: возможно, ему это удастся...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. По крайней мере, сеньор капитан, должно удаться. Меня не интересует, каким образом должны понести кару враги Господа – интересует лишь, кто они.

БЕРЕСФОРД. Не будем терять время, сеньоры. Момент серьезный, и дело правое. Идите.

Корву и Мораиш Сарменту выходят в левую кулису.

(Принципалу Соузе, шутливым тоном. Бересфорд никогда не упускает случая подразнить принципала).

Нельзя сказать, ваше преподобие, чтобы нам не хватало рук на этом поле...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Таковы честные португальцы в текущие времена...

БЕРЕСФОРД (смеется). Мимо нас...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (не понимая слов маршала). Мимо нас?

БЕРЕСФОРД. Я только завершил вашу фразу, ваше преподобие. Надеюсь, что вы не питаете иллюзий относительно восстания, которое готовится! Это время, ваше преподобие, время течет мимо нас. Старое всегда отступает перед новым, а новое всегда разрушает старое...

(Он изрекает это с юмором, притворяясь, что не понимает ироничности своих комментариев, тем самым оправдывая перед остальными отсутствие своих ответов).

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Готовится заговор против короля, а ваше превосходительство изволит шутить!

БЕРЕСФОРД (смеется). Я не шучу, ваше преподобие, не шучу... Изволит шутить среди нас только ваше преподобие... к тому же с огнем!

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Вы говорите так, чтобы вас нельзя было понять.

БЕРЕСФОРД. Разумеется, вы предпочли бы, чтобы я выражался на латыни?

ДОН МИГЕЛ (властно). Сеньоры! Спокойствие этого королевства и миссия, которую доверил нам король, не позволяет нам тратить время на пустые беседы.

Готовится заговор, рассчитанный на то, чтобы поставить под удар все устройство общества, в котором мы живем. Если мы не примем необходимых предосторожностей, вскоре у нас на улицах будут беспорядки, а в душах анархия!

БЕРЕСФОРД. И нас уже не будет здесь, чтобы присутствовать на этом спектакле...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Господь Бог наш не допустит, чтобы обрушилась Его власть!

БЕРЕСФОРД (смеется). Как все-таки мельчают души от жизни в мелком государстве!

(Тон маршала – всегда игривый. Чувствуется, что он не принимает Португалию всерьез, а потому расположен сотрудничать с остальными лишь поневоле, чтобы достигнуть собственных целей).

Скажите мне, ваше преподобие, где был Господь Бог наш в 1793 году, когда французы укоротили на голову представителя власти Его?

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Ваше превосходительство! Ваши шуточки заходят слишком далеко!

Принципал Соуза никогда не перестает спорить с маршалом. Бересфорд защищается тем, что отказывает ему в серьезности, необходимой для дискуссии.

БЕРЕСФОРД. В этом совете только я могу позволить себе роскошь шутить! Если бы встала под вопрос власть Господа Бога нашего, ваши превосходительства как представители этой власти подверглись бы ее судьбе... но я – всего лишь иностранный специалист – вернулся бы в исходное положение... и возвратился бы в свою страну, где еретики, ваше преподобие, слегка умеряют власть Господа с целью избежать гильотины. (Поднимается и направляется к левой стороне сцены). Как видите, ваше преподобие, я единственный из присутствующих, кто может позволить себе роскошь шутить...

(Стоя у окна, Бересфорд созерцает португальский пейзаж и описывает красоты природы своей страны. Эта ситуация сама по себе является критикой Португалии, и можно сделать вывод, что он презирает эту страну. Смотрит в окно на улицу).

Прекрасный день! Когда в моей стране выдается подобный день, там выезжают верхом. Луга так зелены, ваши превосходительства, что под конец устают глаза. А деревья... кто не видел деревьев моей страны, тот никогда не видел деревьев...

ДОН МИГЕЛ. Здесь тоже можно выехать верхом...

БЕРЕСФОРД. Да, здесь тоже можно выехать верхом, но луга сухие, ваше превосходительство, а деревья такие чахлые, будто все их посадил принципал Соуза...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (в ярости). Тогда почему вы не уедете отсюда? Почему не вернетесь к своим лугам и своим деревьям?

БЕРЕСФОРД. Потому что я не собираюсь возвращаться, не обеспечив себе будущее и не возместив тем самым свои жертвы в настоящем, ваше превосходительство.

(Говорит он медленно. Он помнит о том, что оставил за спиной).

Я из той страны, где законы гуманны, люди культурны, а жизнь исполнена чувства... Из той страны, где человек живет, как человек...

(Пауза).

А я здесь, среди вас, обсуждаю мертвую философию и готовлю казни!

(Пожимает плечами и поворачивается к остальным регентам).

Чем вы могли бы возместить, сеньоры, все, что мне пришлось покинуть ради того, чтобы вам служить? Почестями? Кому они нужны? Вашей мерзкой армии? Вашим докторам теологии?

(Смеется).

Титулами? Но кто такой маркиз де Кампу-Майор за пределами таверны Марраре?

(Смеется. В этой фразе маршала чувствуется яростный сарказм, который унижает присутствующих, этот город и эту страну в целом, низводя до статуса ничтожной провинции).

Нет, ваши превосходительства, нет! Я претендую лишь на одно: чтобы вы мне платили – и можете презрительно пожимать плечами. И чтобы платили хорошо! Настолько хорошо, чтобы, вернувшись в свою страну, я мог оглянуться назад, не жалея, что напрасно терял здесь годы.

Я здесь ради тех же мотивов, которые заставляли вас проводить годы в лесах Бразилии, и по этим же мотивам я – самый верный и преданный из вассалов этого королевства. Требуется уверовать в божественную власть короля? Ну вот, маршал Бересфорд верит в божественную власть короля. Требуется присутствовать на молебнах «Te Deum» у принципала Соузы? Ну вот, маршал Бересфорд, маркиз де Кампу-Майор, присутствует на всех «Te Deum», сколько их нужно – до тех пор, пока в конце года ему платят столько, чтобы однажды он мог позволить себе жить как джентльмен в своей стране!

ДОН МИГЕЛ (с презрением пожимает плечами). Наемник!

БЕРЕСФОРД (смеется). Я меняю свои услуги на деньги, ваше превосходительство. Кто-то меняет их на годы у власти, кто-то – на нечто другое. Вы должны понять, сеньоры, что здесь не мое отечество, и вовсе не из патриотизма я занимаюсь реорганизацией вашей армии. Но... оставим бесполезные беседы! Меня сейчас не интересует, что движет каждым из нас, побуждая действовать тем или иным образом. То, что меня интересует – как лучше всего подавить назревающее восстание.

(Улыбается).

Сеньоры, клянусь вам своими шестнадцатью тысячами годового дохода, я сделаю все необходимое, чтобы получать их и дальше!

ДОН МИГЕЛ. Я рассчитываю на вас, ваше превосходительство!

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Я не делаю секрета из того, что вы не нравитесь мне, сеньор маршал, но знаю, что в данный момент ваше содействие необходимо. (Дону Мигелу). Кто же руководит заговором, сеньор правитель?

ДОН МИГЕЛ (смеется). Какая в том важность? Этот вопрос, ваше преподобие, недостоин государственного деятеля. Человек, не облеченный никакой ответственностью, может, так сказать, любопытствовать, кто руководит заговором, но государственный деятель – вовсе нет.

Перед лицом заговора государственный деятель потирает руки, ваше преподобие, и благодарит Господа за возможность уничтожить любых врагов Бога и государства. (Поднимается).

Вопрос таков: кто должен быть или кто достоин быть руководителем заговора?

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. И вы приговорите невиновного?

(Принципал Соуза, который полностью раскроется лишь во втором акте, сейчас желает только пощадить свою совесть, чтобы другие убедили его в необходимости принять меры, которые и так уже решено принять).

ДОН МИГЕЛ. Невиновных нет, ваше преподобие. В политике кто не с нами, тот против нас.

Из левой кулисы входит Висенте.

ВИСЕНТЕ. Сеньоры! Сеньоры! Вчера вечером еще десять человек пришли в дом...

ДОН МИГЕЛ. Осторожнее!

ВИСЕНТЕ (в замешательстве поглядывает на него). Пришли еще десять человек в тот дом, за которым мне поручено наблюдать...

ДОН МИГЕЛ. Вы знаете имена?

ВИСЕНТЕ. Только семь, сеньор.

ДОН МИГЕЛ (Висенте). Хорошо. Продолжайте.

(Когда Висенте уходит в левую кулису, продолжает, обращаясь к регентам).

Вопрос, который мы должны решить, ваше превосходительство, тем не менее, очень прост. Он состоит только в том, придем ли мы к согласию по поводу персоны, которую нам будет удобно объявить руководителем заговора.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Мне не по душе выносить приговор невиновному.

БЕРЕСФОРД. Все в ваших руках, ваше преподобие – вы можете не выносить приговора невиновному…

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Как?

(Наивность принципала Соузы отнюдь не простодушна. Этот прелат всегда защищает себя, пытаясь демонстрировать, что он стоит в стороне от политики и от решений, в которых принимает участие).

БЕРЕСФОРД (улыбаясь). Назвать того, у кого в душе зреет семя якобинства...

Если грешит тот, кто не внемлет слову Божиему, тем паче грешит тот, кто не принимает или оспаривает власть Божию... Вашим преподобием совсем недавно было сказано, что власть короля исходит от Бога...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Действительно...

БЕРЕСФОРД (смеется). Даже наемники разбираются в теологии... И, между прочим, чаще в ней нуждаются. Совести человеческой, ваше преподобие, хватает полудюжины духовных снадобий.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Опять ваше превосходительство шутит! (Пауза). Скажите мне: у вас кто-то уже есть на примете?

ДОН МИГЕЛ. Проблема деликатная.

БЕРЕСФОРД (поднимается и ходит из стороны в сторону). Мне поручено реорганизовать армию, и, таким образом, мой враг – тот, кто мне это усложняет.

(Говорит сам с собой. Свет, направленный на дона Мигела и принципала Соузу, начинает тускнеть, пока не погаснет, сосредоточиваясь на Бересфорде).

Кроме того, мой враг – тот, кто может заменить меня в организации армии... и тогда прощайте, мои шестнадцать тысяч. Скажем, если я прекрасный сержант и дурной офицер, который умеет организовывать армию, но не командовать на поле боя.

Достаточно, чтобы на поверхность вышел офицер с блестящим прошлым, и он сбросит меня с престола...

Нельзя забывать, что я окружен врагами: священники ненавидят меня, потому что я не принадлежу к их конфессии; знать – потому что я не уступаю ей привилегий; народ – потому что ставит меня в один ряд со знатью, и все без исключения – потому что я иностранец...

Даже дон Мигел видит во мне только ограничение своей власти...

В этой стране интриг и измен люди понимают друг друга, лишь когда желают погубить общего врага, и я могу превратиться в этого врага, если не буду осторожен.

(Пауза. Усталым тоном, который выдает, что Бересфорд уже не раз думал об этом).

Итак, об этом неосторожно говорить вслух, но я не сомневаюсь, что существует португалец, способный сбросить меня с престола...

(Снова говорит, обращаясь к дону Мигелу и принципалу Соузе, которые внезапно снова освещаются).

Сеньоры, нам нужен человек, обладающий престижем в армии. Считаю, что нам подойдет офицер в высоком звании и с хорошим военным прошлым. Однако я не знаю, кого конкретно можно было бы вам указать.

Садится. Из правой кулисы входит Андраде Корву, закутанный в плащ.

КОРВУ. Ваши превосходительства, в провинцию уже выехали эмиссары заговорщиков, и я знаю, что число вовлеченных в заговор лиц возросло.

Итак, я, всегда верный королю, продолжаю исполнять поручение, которым меня наделили...

(Выходит в левую кулису).

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Но, сеньоры регенты, не имея доказательств, не имея ничего, чтобы указать на виновность обвиняемого, где мы найдем офицеров, чтобы арестовать его, и судей, чтобы вынести приговор?

ДОН МИГЕЛ. Ничего нет проще, ваше преподобие. Чтобы публика не понимала происходящего, суд будет тайным, а чтобы избежать королевского помилования, казнь последует немедленно за приговором.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. А судьи?

ДОН МИГЕЛ. Ваше преподобие, юридические доказательства относятся к области разума, и если, оставаясь в этих владениях, мы не сможем вынести приговор, тогда мы переместим суд во владения чувств, которым не нужны ни доказательства, ни опора на разум.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. И к кому мы обратимся?

ДОН МИГЕЛ. К «патриотам», ваше преподобие. Они всегда готовы обвинить того, кого не понимают, и расценить свое эмоциональное состояние как рациональное. Государственные деятели обращаются к подобным людям всякий раз, когда им больше некуда обратиться...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Но... разве они засвидетельствуют это?

ДОН МИГЕЛ. Все, что угодно, ваше преподобие, все, что угодно! Между прочим, их услуги не будут бесплатными... К тому, кто судит заговорщика, отходит имущество приговоренного... Остальных, ваше преподобие, ждут назначения и повышения... Король щедр!

БЕРЕСФОРД (с издевкой). Вы увидите, ваше преподобие, что у нас хватит рук и на этом поле, и хватит лучших поместий, чтобы обещать всем, кто будет сотрудничать с нами...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Разве не лучше было бы посадить всех заговорщиков на один фрегат и послать их...

Из правой кулисы входит Мораиш Сарменту, прерывающий принципала.

МОРАИШ САРМЕНТУ. Ваши превосходительства, цель заговора – внедрить в этом королевстве систему кортесов!

Доносчики набивают цену своим услугам, преувеличивая серьезность заговора.

ДОН МИГЕЛ (после минутного удивления). Вот вам, ваше преподобие, и ответ на ваш вопрос. Нет! Нет и нет! Посадить этих людей на фрегат – значит придать всему этому вид насилия и несправедливости, которые лишь послужат планам их приверженцев. Надо разделаться с этой гангреной раз и навсегда. Ваше преподобие, есть ли у вас на примете человек, которого для пользы Бога и государства было бы удобнее ликвидировать?

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. В эти времена существует множество врагов Господа. Они говорят о Боге с иронией, а церковь Его для них – мертвая буква...

Хуже всего, сеньоры правители, эти вольные каменщики... Никто не внес в распространение этой гангрены большего вклада, чем они. Кто главный среди масонов?

Входит Висенте из левой кулисы.

ВИСЕНТЕ. Великое множество заговорщиков – офицеры, но многие из гражданских лиц смотрят на восстание с энтузиазмом...

Входит Корву из правой кулисы.

КОРВУ. В том состоянии, в котором находится королевство, достаточно крикнуть на улице, чтобы огонь распространился от севера к югу...

ВИСЕНТЕ. И чтобы кровь потекла по улицам. Чтобы каждое дерево стало виселицей, каждая пещера – тюрьмой...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Страшно... (Дону Мигелу). Сеньор регент, мне страшно. Уже два дня я почти не сплю, а когда забываюсь сном, меня преследуют ужасные образы: я представляю себя обвиняемым перед лицом трибунала, который не питает ко мне уважения. Нечестивые пальцы трогают мою одежду. Три раза мне снилось, что я в Кампу де Сант’Ана[15], поднимаюсь на эшафот и из-за криков народа не могу даже услышать приговор...

БЕРЕСФОРД (обращаясь к Висенте и Корву). Главари? Кто главари?!

КОРВУ. Говорят – то один, то другой, но никто не знает наверняка.

БЕРЕСФОРД. Я хочу знать главарей. Купите, кого угодно, продайте души дьяволу, но принесите нам имена главарей...

Корву и Висенте выходят.

ДОН МИГЕЛ. Мне тоже страшно, сеньоры, но меня страшит иное, чем вас. Меня мало волнует богатство или жизнь, и я отдал бы, если нужно, все свое благополучие ради своей земли. Отечество, ваши превосходительства, для меня не пустое слово... Если я о чем-то и мечтаю, если государственному деятелю дозволено мечтать – то лишь о том, чтобы не умереть раньше, чем я уничтожу раз и навсегда семена анархии и якобинства... Я мечтаю о Португалии преуспевающей и счастливой, о простом народе, добром и обнадеженном, который живет, обрабатывая и защищая эту землю, устремив взор свой к Господу.

Я мечтаю о гордой знати, которая из своих домов управляет этой избранной землей. Вижу клир, дворянство и народ, сознающих свою миссию, которая встроена в традиционную структуру королевства... Не стану отрицать, ваши превосходительства, что я не принадлежу к людям своего времени.

Мир, в котором невооруженным глазом нельзя отличить прелата от дворянина и дворянина от простолюдина – не тот мир, в котором мне хотелось бы жить.

Как можно жить, ваши превосходительства, там, где хозяин таверны на углу может обсуждать мнение короля? Я не считаю возможным жить там, где мое мнение весит столько же, сколько мнение какого-нибудь смутьяна.

Я спрашиваю вас, сеньоры: каким доверием, какими почестями, каким положением пользовались бы мы, если бы народ мог выбирать себе начальников?

БЕРЕСФОРД. У нас есть повод кого-нибудь распять, так выберем же того, кого стоило бы распять... Есть у вас кто-нибудь на примете, ваше превосходительство?

ДОН МИГЕЛ (взволнованный, выходит на авансцену). Я человек кабинетный. Я не обладаю качествами, необходимыми, чтобы говорить с народом...

(Начинает усиливаться свет, направленный на него, и тускнеть свет над Бересфордом и принципалом Соузой).

Военные действия внушают мне отвращение, и если бы начали обсуждать мои приказы, я оказался бы политически ликвидирован...

Народ никогда не любил меня и не полюбит. Тот, кого любит народ, – мой личный враг.

(Пауза).

В том состоянии, в котором находится королевство, достаточно появления человека, способного говорить с народом, чтобы свести на нет труды всей моей жизни... И если кто-то окажется способным на это...

Входят Корву и Висенте, соответственно из левой и правой кулисы.

ВИСЕНТЕ. Ваши превосходительства, все говорят лишь об одном человеке...

КОРВУ. Лишь одно имя на устах у всего народа.

Появляется Мораиш Сарменту, который входит из глубины сцены.

МОРАИШ САРМЕНТУ. Сеньоры правители, везде, где строятся заговоры, слышится лишь одно имя.

КОРВУ (разводит руки драматическим жестом, как будто сделал важное и вдохновленное свыше открытие). Это имя – генерал Гомеш Фрейре д'Андраде!

Свет освещает Бересфорда и принципала Соузу.

Вдали слышится бой барабанов, очень тихий.

ДОН МИГЕЛ. Сеньоры правители, вот он, руководитель восстания.

Заметим, что у него ни в чем нет недостатка: он трезв, умен, его боготворит народ, это блестящий военный, гроссмейстер масонской ложи, и он, сеньоры, принадлежит к иноземствующим...

БЕРЕСФОРД. Речь идет о природном враге регентского совета.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Сам Бог указал нам его имя.

ДОН МИГЕЛ (улыбаясь). Бог и я, сеньоры! Бог и я...

КОРВУ. Но, сеньоры, не существует никаких доказательств, что генерал – руководитель заговора. Все, что говорят, может оказаться лишь слухами...

ДОН МИГЕЛ. Замолчите! Где ваша преданность королю, капитан?

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Я еще помню, с каким предубеждением несколько лет назад, в Кампу д'Урики, Гомеш Фрейре относился к моему брату Родригу!

ДОН МИГЕЛ (ходит по сцене из стороны в сторону решительными шагами). Если бы я мог высказать ненависть, которую питаю...

БЕРЕСФОРД. Маркиз де Кампу-Майор тоже имеет причины ненавидеть Гомеша Фрейре...

ДОН МИГЕЛ. Итак, сеньоры, за дело! Чтобы страна не поднялась на защиту обвиняемых, следует подготовиться заблаговременно. Сеньоры, есть люди, которых охватывает великий патриотический пыл, когда их интересы оказываются в опасности. Нужно вызвать подобный пыл. Нужно заставить монахов по всей стране кричать с каждой кафедры о врагах Бога. Нужно, чтобы в каждом полку нашелся офицер, который скажет солдатам, что отечество находится под угрозой со стороны внутренних врагов. Нужно распорядиться, чтобы на улице били в барабаны, создавая атмосферу страха.

Эмоциональное состояние, сеньоры регенты, зависит от музыки, которую приходится слушать. Чтобы его поддерживать, оркестры должны играть без передышки.

Я хочу, чтобы церковные колокола били набат, чтобы звучали барабаны, фанфары, в казармах шли парады, с кафедры взывали монахи, чтобы у каждого деревенского жителя в руках было знамя!

Начинает входить народ из правой и левой кулисы. Барабаны бьют непрерывно.

Я хочу, чтобы вся страна запела хором. Помните, сеньоры, что одна передышка может разрушить все наши планы!

Справа появляется кафедра, на которую восходит принципал Соуза. Начинает слышаться набат.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (с кафедры). Дети мои, дети мои, отечество в опасности! Враги Господни готовят тьму, разрушение ваших домашних очагов, насилие над вашими дочерьми, гибель короля!

К барабанам присоединяются фанфары, и сцена заполняется солдатами.

ДОН МИГЕЛ. Португальцы, не время предаваться размышлениям! Пожертвуем все, даже совесть нашу, на алтарь отечества.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Смерть врагам Христовым!

ДОН МИГЕЛ. Смерть предателю Гомешу Фрейре д'Андраде!

Свет приглушается. Персонажи остаются в полумраке, они воздевают руки и машут в воздухе знаменами. Еще какое-то время слышатся колокола и барабаны.

ЗАНАВЕС

АКТ ВТОРОЙ

Когда открывается занавес, сцена находится в затемнении. Единственный персонаж, на которого направлен яркий свет, находится в центре авансцены. Это человек из народа, с которого начинался первый акт.

Второй акт начинается в точности так же, как и первый. Актеры должны занимать в начале акта те же места, на которых находились и в первом, чтобы зрители понимали: это не случайное совпадение.

МАНУЭЛ. Что я могу поделать? Да, что я могу поделать?

(Делает два шага в глубину сцены. Останавливается).

Всякий раз, когда появляется надежда, барабаны заглушают ее голос...

Всякий раз, едва кто-то крикнет, колокола бьют набат...

(Пауза).

И все обрушивается на нас: король, полиция, голод...

(Поднимает руки к небу).

Даже Бог!

(Роняет руки в жесте отчаяния).

И мы остаемся в худшем положении, чем раньше... Если у нас были голод и надежда, остаемся мы с одним голодом... Если когда-то мы верили в самих себя, кончается тем, что мы не верим ни во что...

(После этого Мануэл начинает одновременно играть две роли. Он переходит из одной в другую быстрыми, энергичными движениями, чтобы публика понимала, что происходит. Смиренным, дрожащим голосом).

Подайте милостыню ради спасения души, у кого она имеется, мой сеньор... Я тоже человек, я тоже голоден, у меня есть дети, которые хотят вырасти, у меня есть глаза, чтобы видеть свет луны, голос, чтобы говорить о своих чувствах, спина, которая гнется все ниже... Подайте милостыню ради спасения души, у кого она имеется, сеньор...

(Протягивает руку. Резким движением принимает позу того человека, к которому обращался. Имитирует благородную осанку. Говорит жестко и резко).

Вот тебе пятьдесят рейсов, человече, и замолчи. Не прикасайся ко мне. Подставь руку... и уходи! А причитания свои брось! Меня незачем поучать, в чем состоит мой христианский долг; я люблю ближнего своего, как самого себя.

(Делает жест, будто роняет монету в руку бедняка).

Посторонись! Дай мне пройти.

(Одним прыжком возвращается в изначальную позу, протягивает руку и снова говорит прежним голосом).

Премного благодарен вам, мой сеньор!

(Кланяется).

Премного благодарен, мой сеньор, что вы изволите любить меня, как самого себя.

(Притворяется, что изучает воображаемую монету, которую получил. Говорит с иронией, но эта фраза должна быть произнесена вслед воображаемому персонажу, который удаляется).

В Судный день Господь Бог наш воздаст вам сторицей за эти пятьдесят рейсов...

(Снова кланяется и остается склоненным вперед, провожая взглядом удаляющегося персонажа. Наконец он выпрямляется и остается застывшим на сцене в позе глубокого размышления. Теперь он говорит сам с собой, как обычно).

Сегодня на рассвете взяли Гомеша Фрейре... Отвели его под конвоем в Сан-Жулиан да Барра[16]. Оттуда ему живым не выйти!

(В сторону сцены).

Что еще вы знаете об аресте генерала?

Освещается глубина сцены, где находятся остальные люди из народа, размещенные в точности так же, как в сцене, открывающей первый акт.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Генерала? (Смеется). Ну и запоздала ваша милость!

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. В этом городе всю ночь напролет хватали людей...

3-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (с другого края сцены). Казармы уже подняты по тревоге, и здесь, в окрестностях Рату, солдат больше, чем камней...

СТАРЫЙ СОЛДАТ (явно подавлен). Взяли генерала... Для нас эта ночь станет еще темнее...

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (пророческим тоном, печально). Это ненадолго, друг. Жди света костров...

СТАРЫЙ СОЛДАТ. И что же теперь?

Этот вопрос повисает в воздухе на несколько секунд, ожидая ответа. Никто не отзывается. Вместо ответа с правой стороны сцены входят двое полицейских.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (как будто удивлен тем, что видит, сколько собралось народу). Погляди-ка на это!

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Вон отсюда! Эй, вы, все вон отсюда! Не знаете, что ли: собрания запрещены!

Народ поднимается и начинает не торопясь покидать сцену. Они пали духом. Можно сказать, что арест Гомеша Фрейре лишил их воли к жизни.

МАНУЭЛ (направляется, чтобы уйти со сцены). Видно, только в тюрьмах можно собираться?

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ступай, ступай, хватит вопросов!

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. А с женой своей я спать могу, или это тоже считается собранием?

2-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ (своему товарищу). Не отвечай ему!

(К народу).

Живо, а не то сами увидите, что с вами будет!

Все расходятся, одни в правую кулису, другие в левую. Освещение в глубине сцены постепенно исчезает. Мануэл и Рита задерживаются и выходят на середину авансцены.

МАНУЭЛ. А я разгружал баржи и весь день ни о чем не знал!

РИТА (с чувством). Я видела, как генерал выходил из дома. К нему вломились и не дали времени даже одеться. Когда он выходил, то все еще надевал сапоги.

(Пауза. В голосе Риты отчаяние и мятеж).

Его жена осталась плакать до утра. Выходя в дверь, он слышал ее рыдания.

Мне хотелось бежать, броситься прочь, по этим улицам, и кинуться в Тежу![17]

(Резким движением прижимается к груди мужа. Это спонтанный жест, подсказанный внезапным порывом, который Мануэл, очевидно, понимает, и он проводит рукой по волосам жены).

Никогда не путайся в такие дела, Мануэл! Ты никогда не должен путаться с ними. Лучше мне видеть, как ты голодаешь, чем лишиться тебя.

(Пауза).

Как она плакала, святый Боже! Казалось, это раненое животное кричит на обочине...

Входит 1-й полицейский.

1-й ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ну? Не слышали моего приказа?

Полицейский уходит. Рита и Мануэл следуют за ним.

РИТА. Кажется, я все еще слышу ее...

Рита уходит. На середине сцены, в ярком освещении, на грубо сколоченном стуле сидит Матилда де Мелу – женщина средних лет, одетая в черное и растрепанная. Она говорит сама с собой. Возможно, она начала монолог еще до того, как появилась на сцене.

МАТИЛДА. Их учат быть храбрыми, чтобы однажды увидеть, как их осудят за трусость! Учат быть справедливыми, чтобы они жили в мире, где правит несправедливость!

Учат быть верными, чтобы за эту верность однажды послали их на эшафот!

(Поднимается).

Разве не было бы гуманнее и честнее, чтобы их учили с малых лет примиряться с лицемерием этого мира?

(Пауза).

Кто счастливее: тот, кто борется за достойную жизнь и заканчивает свои дни на эшафоте, или тот, кто живет спокойно, не зная совести, и заканчивает свои дни, уважаемый всеми?

(Идет в левую сторону, где освещается старый комод. В ее голосе обида).

Если бы мой сын был жив, мне бы следовало сделать из него человека благонамеренного, из тех, кто ходит в театры и наблюдает за тем, что происходит на сцене, с плотоядными улыбками, притворяясь, что не имеет к этому отношения!

(Пауза. С решимостью в голосе. Она пытается убедить себя).

Мне бы следовало выучить его...

Выучить обманывать, больше заботиться о кошельке, чем о душе.

(Открывает ящик комода и вынимает из него старую военную форму Гомеша Фрейре).

Если бы мой сын был жив... Он должен был бы умереть от старости и ожирения, со спокойной совестью и с грудью в медалях!

(Вешает на стул форму Гомеша Фрейре).

Таким мог бы стать и мой муж...

(Гладит форму, смотря на нее, и мы понимаем, что она говорила не о сыне, а о самом Гомеше Фрейре).

Если бы он не был до такой степени человеком...

(Пауза).

Мы могли бы сейчас оставаться здесь, слушая крики торговцев, которые звучат, как музыка, там, на улице...

(Пауза).

Мы открыли бы окно утреннему солнцу и грелись бы вдвоем...

(Пауза).

Он дал бы мне руку, я дала бы ему свою, и мы оставались бы здесь, беседовали...

Говорили бы о сражениях, в которых он побывал...

Вспоминали бы наш отель в Париже... прогулки вдоль Сены... счастливые дни, когда мы жили вместе... время, когда мы мечтали вернуться в эту злополучную страну...

(С нежностью проводит рукой по форме).

Мы могли бы жить здесь, забытые этими людьми, исполненными ненависти.

(Выходит на левую сторону сцены).

Это было бы так легко... Настолько легче, чем все это...

(Делает жест, как будто закрывает окно).

Мы закрыли бы окна. Заперли бы дверь. Будто снова оказались бы там, вдали от мелких интриг, среди которых люди теряются и теряют жизнь...

(Пауза).

Но этого быть не могло, и теперь я одна. Одна, окруженная врагами, в стране, враждебной всему великому, в стране, где срубают деревья, чтобы они не бросали тень на кусты...

(Начинает плакать).

Телом я в Рату, а душою – в Сан-Жулиан да Барра, но, пока есть еще жизнь в этих усталых ногах... и сила в этих руках, дарованных мне Богом...

(Начиная с этой фразы, ее интонации становятся энергичными, даже яростными. Она выпрямляется. Кажется, становится выше ростом).

Пока у меня есть голос, чтобы кричать... Я буду биться во все двери, взывать ко всем сторонам, вымаливать, если нужно, жизнь человека, которому я обязана жизнью!

(Падает на колени, опираясь руками на стул, и, рыдая, зарывается головой в форму Гомеша Фрейре).

С левой стороны сцены появляется Антониу де Соуза Фалкан.

СОУЗА ФАЛКАН. Матилда, я не знаю, что вам сказать, не знаю, что мне думать. Я знаю только, что сердце мое увяло, хотя уже много лет я знал, что однажды скажу вам это.

(Пауза. Удрученно).

Королевство попало в руки мелких людей, которые хранят душу в брюхе и возводят полицейские уставы в священный принцип… Я же говорил вам, чтобы вы не возвращались!.. Матилда, каждый раз, когда прибывает кто-то извне, здешнее королевство содрогается!

Короли с площади Россиу живут всеобщим страхом, и тот, кто способен крикнуть, что они голые…

МАТИЛДА (поднимает голову). Антониу, вы всегда были его лучшим другом, вы столько лет его знаете – и вы знаете, что он ничего не кричал. Послушайте, он же из дома не выходил, опасаясь, что народ призовет его.

Клянусь вам, что он никогда не замышлял заговора!

СОУЗА ФАЛКАН (его уныние очевидно. Можно выразить это опущенными плечами и бессильно повисшими руками). Вся его жизнь была сплошным заговором против всего, что представляют собой эти люди!

МАТИЛДА. Бог не допустит, чтобы они причинили ему зло!

СОУЗА ФАЛКАН. Бог?! Эти люди измыслили Бога по своему образу и подобию!..

Бог этого королевства – почтенный дворянин, который по-дружески общается с Понтием Пилатом.

(Подходит к Матилде).

Он живет в богато украшенном поместье и раздает милостыню по воскресеньям ради любви к Богу.

(Встает рядом с Матилдой).

До того уже привык он ступать по коврам, что у него распухли бы ноги, если бы он вернулся на дороги Галилеи! Бог этого королевства, Матилда, не хочет слушать разговоры о Боге, и если бы ему задал вопрос кто-то, сбившийся с пути, он ушел бы в такие глубокие и сложные объяснения, что никто бы его не понял…

МАТИЛДА (поднимаясь). Итак, Антониу, я должна обратиться к людям.

СОУЗА ФАЛКАН. В этом королевстве люди сотворили Бога по своему образу и подобию, а затем сотворили себя по образу и подобию этого Бога.

МАТИЛДА. Они должны выслушать меня!

СОУЗА ФАЛКАН (печально). Они слышат только свой собственный голос!

Матилда направляется к комоду; пока она говорит, вынимает из ящика шаль, которую набрасывает на плечи.

МАТИЛДА. Тогда я буду голосом их совести. Никому не удается прожить, не слушая голос совести, Антониу.

СОУЗА ФАЛКАН. Я тоже узнаю его. Хотя надежды нет, я притворюсь, что она есть. Это мой долг перед ним и перед собой. Идемте.

МАТИЛДА (опираясь на руку Соузы Фалкана). Что он делает сейчас, запертый в камере Сан-Жулиан да Барра? Я пытаюсь угадать его движения и его мысли.

Он тревожится обо мне.

Он знает, что я никогда не оставлю его одного, и это главная его боль – сознание, что он причиняет мне боль.

СОУЗА ФАЛКАН (с нежностью). Всех нас, по крайней мере однажды, призывают сыграть роль, которая выше нас. Эта минута оправдывает остаток нашей жизни, который мы тратим, разыгрывая роли, недостойные нас. Пришел наш час, Матилда.

Идемте.

Они выходят на авансцену, в то время как комод и стул постепенно скрываются в темноте. На полпути Соуза Фалкан останавливается и выходит в левую сторону. Матилда остается в одиночестве, в центре авансцены.

В ее следующем монологе нет ничего героического. В нем только печаль, скорбная печаль.

МАТИЛДА. Вслед за моим мужем я в одиночку обошла половину дорог Европы, и никогда не чувствовала себя так, как сейчас...

Я хочу защитить все, что у меня есть, и не знаю, с чего начать...

Это судьба всех женщин. У нас есть сын, мы хотим, чтобы он превзошел нас, чтобы он кем-то стал, и не знаем, с чего начать...

(Пауза).

Мы приходим в дом мужчины, уставшего от каждодневных сражений, утомленного постепенным умиранием, хотим возродить его, чтобы наша нежность пришла в его сердце, и не знаем, с чего начать...

(Пауза).

Мы просыпаемся среди ночи, отдаемся нашему мужчине, который не спит, и его взгляд направлен неизвестно на что, мы хотим дать ему руку, увидеть то, что видит он, и не знаем, с чего начать...

(Пауза).

Однажды мы видим, как наш мужчина грезит о другом мире – мы знаем, что эти грезы могут положить конец покою, которого мы так желаем, но все равно хотим сказать ему, чтобы он следовал своим путем, что мы пойдем с ним до конца, и не знаем, с чего начать... Но ведь надо начать! Если бы я была в Сан-Жулиан да Барра, он бы уже отдал жизнь за меня.

(Пауза. Просто).

Я буду сражаться с ними. А что бы сделал он, будь он здесь – кто знает? Быть может, услышит Бог. Должен же Он кого-то слышать.

(Чувствует, что приняла решение. Медленно, размеренным движением, поворачивается в глубину сцены).

Уильям Бересфорд!

(Это имя произносится так, как обращаются к маршалу).

В глубине сцены появляется Бересфорд, руки его сложены на груди.

Я – Матилда де Мелу, родом из Сейи, местности такой бедной и такой маленькой, что вы, сеньор, наверняка о ней никогда не слышали.

(Она говорит о себе просто, но не без гордости. Она знает, что Бересфорд ненавидит Гомеша Фрейре и не хочет, чтобы этот разговор унизил Гомеша Фрейре, хотя эта возможность не мешает ей говорить).

Детство мое прошло среди деревьев и скал, в той бедности, которую богатые считают святой, а бедные проклинают. С детских лет меня учили превыше всего любить Бога.

(Пауза).

Мне это давалось легко – не потому, что я ценила величие Бога, но потому, что воспринимала себя как ничтожную малость.

(Пауза).

Я выросла. Стала женщиной, вышла замуж и чуть не умерла, стиснутая среди стен без окон, за которыми можно было бы увидеть мир.

(Пауза).

В конце концов, я пришла к вере в то, что мир – это моя деревня, что Бог – брат короля, и что неурожай – следствие грехов человеческих...

(Пауза. Эта пауза для Матилды четко разделяет два периода ее жизни; теперь она говорит быстро, восторженно).

Однажды в мою жизнь вошел один человек. Вошел так, что завладел ею. Вокруг меня стали рушиться стены. Все кругом, стоило ему взглянуть на это и показать на это, вдруг теряло свою незначительность и приближалось к Богу, сеньор, – приближалось к Богу, чтобы явить величие Его творения!

(Пауза).

Я отдала ему все, что у меня было: тело, которое, несмотря на супружество, оставалось сухим, как колодец в конце лета, душу, которая так и не зацвела, стиснутая. Я прожила с ним самые счастливые годы своей жизни. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что я никогда не знала иной жизни.

Если кто-нибудь на этом свете обладал всем, то это была я.

(Пауза).

Я жена генерала Гомеша Фрейре д'Андраде.

БЕРЕСФОРД. И чего вы ожидаете от меня?

(Бересфорд не принимает всерьез ни эту страну, ни ее учреждения, и его тон неизменно насмешлив).

МАТИЛДА. Того, чего могла бы ожидать женщина, если она любит, будь вы, сеньор, арестованы в вашей стране португальцем, назначенным главнокомандующим британской армией.

БЕРЕСФОРД (с откровенной иронией). Вам кажется вероятной эта гипотеза?

МАТИЛДА. Я обманула бы, если бы сказала «да». Однако для мужчины мерилом является не численность армии, которой он служит, но мотивы, которые побуждают его служить ей. Мой муж никогда не знал, сколько солдат у него за спиной, и если бы он однажды оглянулся, – то лишь для того, чтобы увидеть меня.

БЕРЕСФОРД (шутливо; надо отметить, что Матилда забавляет маршала). Итак, вы пришли просить у меня милости?

МАТИЛДА. Я пришла, чтобы просить у вас свободы. Мне безразлично, будет ли она дана из любезности, из милости или по каким-либо другим мотивам.

Женщин, сеньор, мало интересует, справедливо ли дело, которое побуждает мужчин покидать их. Несправедливость, тирания – все это чувствует лишь тот, кто выходит на улицу: мужчина или тот, кто хочет быть мужчиной.

(Пауза).

Какое мне дело до того, что король – тиран, страна несчастна и управляется дурно?

Какое мне дело, что тюрьмы переполнены, что армия получает жалованье, а народ умирает от голода?

(Эти слова сказаны с вызовом, хотя и не соответствуют реальности. Произнося их, Матилда бросает вызов собственной совести. Пауза).

Мне нужен мой муж! Мне нужен мой муж здесь, рядом со мной! Я хочу окончить свои дни в покое!

(Пауза; овладевает собой).

Женщины, сеньор маршал, всегда расположены сотрудничать с тиранией, чтобы их мужчины оставались дома.

(Пауза).

Будь это не так, в Европе уже не осталось бы королей...

БЕРЕСФОРД (смеется). Что бы сказал генерал Гомеш Фрейре, если бы это услышал?

(Враг Бересфорда, вечный и единственный, – Гомеш Фрейре. Если его удается унизить перед его женой, тем лучше это для Бересфорда).

МАТИЛДА (устыженная). Я предпочла бы этого не знать.

БЕРЕСФОРД. Значит, чтобы его спасти, вы продаете его честь?

МАТИЛДА. Свою честь, а не его.

БЕРЕСФОРД. А почему вы думаете, что я должен исполнить вашу просьбу?

МАТИЛДА. Потому что вы командующий армией, регент королевства и... потому что вы знаете, что он не совершал никакого преступления.

БЕРЕСФОРД. Само существование определенного рода людей – уже преступление.

Вдали начинают слышаться колокола.

МАТИЛДА (в экзальтации). Потому что они говорят правду? Потому что они видят сквозь завесу лицемерия, за которой сильные мира сего прячут беспокойство о своих интересах?

Звон колоколов все усиливается.

БЕРЕСФОРД (улыбаясь). Потому что... они неудобны, сеньора!

МАТИЛДА (с горечью). Неудобен всякий, кто не путает волю Божию с волей короля...

(Пауза).

Или видит дальше, чем медали на груди...

(Пауза).

Или смотрит вам в лицо и улыбается...

БЕРЕСФОРД (с иронией). Или тот, кто по своему рождению и положению обязан защищать определенные интересы, а защищает другие... и это – случай генерала, сеньора.

За сценой слышится шепот людей.

МАТИЛДА. Что вы собираетесь сделать с ним, сеньор маршал?

БЕРЕСФОРД (разводит руками, в знак того, что не может ответить на вопрос). Судить его и... свершить правосудие!

МАТИЛДА (в отчаянии, как будто эта мысль пришла к ней впервые). Они хотят убить его! Скажите мне, сеньор маршал, ради Бога, скажите: они хотят убить его?

Шум голосов приближается. Ясно слышатся слова на латыни.

БЕРЕСФОРД. Никто не может ответить вам на этот вопрос. Есть разбирательства, которые порождают разбирательства, и...

На сцену входит священник, за которым следует служка, звоня в колокольчик, и несколько людей из народа.

Люди начинают собираться вокруг него.

МАТИЛДА (в крайней экзальтации). Не убивайте его, сеньор маршал! Отправьте его на войну, позвольте ему умереть как мужчине, погибнуть от руки врагов, в которых он сможет признать врагов!

(Воздевает руки к небу).

Сеньор, если помните вы о кресте, позвольте моему мужу умереть с высоко поднятой головой! Я ничего не прошу для себя. Но обменяйте мою жизнь на его жизнь!

Пусть я буду страдать, пусть я буду убита, корчась от боли и покинутая всеми, но ему даруйте смерть, которая не убьет его позором!

СВЯЩЕННИК (читает бумагу). Приказ принципалов Лиссабонского патриархата об оказании милости при раскрытии заговора. Nas Primari Precbiteri, Et Diaconi Sanctae Lisbonensis Ecclesiae Principales Sede Patriarchali Vacante[18].

Дошло до нашего сведения с несомненной верностью, что объявились безумцы столь легкомысленные и дерзкие, что посмели замыслить безумный и отвратительный план установить революционное правительство, зная, что всякое благо исходит нам от Бога, и, какие бы средства ни потребовались для этого, остается ясным, что должен Он руководить нашими милостивыми деяниями. И потому считаем мы должным приказать…

Входит еще больше людей из народа, которые располагаются между Матилдой де Мелу и Бересфордом, скрывая за собой последнего.

Чтобы в день воскресный во всех приходах сего патриархата и церквях монастырей пели или читали там, где нет возможности петь, после часа девятого[19], вотивную мессу[20] Пречистой Деве, «Pro Gratiorum Actione»[21], а кроме того, в конце гимн «Te Deum Laudamus»[22] с показом Святых Даров; равным образом читать в этот же день на всех мессах молитву «Pro Gratiorum Actione».

МАТИЛДА. Но ведь их еще не судили! Что же это за Бог у вас, который приговаривает, прежде чем выслушать? Что вы за люди, сеньоры, и что это за королевство, родиться в котором – несчастье? Сеньор маршал, сколько стоит для вас жизнь человека?

Священник, за которым все еще следует служка, звонящий в колокольчик, останавливается и выходит в левую кулису, в то время как люди из народа садятся кружком на пол и начинают есть.

Бересфорд отвечает, уже из-за сцены.

БЕРЕСФОРД. Какого человека, сеньора?

МАТИЛДА. Любого человека.

БЕРЕСФОРД. Это зависит от его значимости, его влияния, от тех преимуществ или неудобств, которые повлечет для меня его смерть.

МАТИЛДА. И больше ничего?

БЕРЕСФОРД. Ничего, что следовало бы принять во внимание, сеньора.

Матилда закрывает лицо руками.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. В дни торжественной мессы в церковь ходят богачи.

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (вспоминая). На пасху у дверей кафедрального собора можно собрать достаточно, чтобы питаться три дня.

Во время следующего диалога народ открыто выражает полное равнодушие к происходящему. Несколько позже это впечатление будет исправлено, здесь оно должно выражаться в той медлительности, с которой произносятся фразы, и в тех паузах, которые их разделяют. Может даже показаться, что эти фразы произносятся специально для того, чтобы Матилда их слышала.

Матилда отнимает руки от лица, наблюдает за народом и решительным жестом приближается к нему.

МАТИЛДА. Знает ли меня здесь кто-нибудь?

(Показывает на одного из людей).

Вот вы знаете, кто я такая. Я подавала вам милостыню бесчисленное множество раз.

Человек, к которому обращается Матилда, поднимается.

Каждый раз, когда вы стучали в мою дверь, вы уносили с собой что-нибудь из моего дома.

(Показывает на его ноги).

Эти штаны, они почти не ношены, я узнаю – их дала вам я. Они принадлежали генералу Гомешу Фрейре д'Андраде.

Человек из народа молча стоит, разведя руки и глядя на свои штаны.

Он носил их дома, в Париже. Совсем недавно он спрашивал меня о них...

Проходит несколько мгновений, ни от кого не слышится ни слова.

(Пытается вызвать какую-нибудь реакцию среди народа). Вы знаете, что с ним случилось? Знаете, что он в Сан-Жулиан да Барра, что его посадили в камеру?.. Не знаете? Вы должны знать! Это вы хлопали ему на улице, когда он проходил... Это вы спрашивали его: «Так что же, мой генерал, когда же все произойдет?»

Теперь я спрашиваю вас: «когда же все произойдет»? До каких пор вы будете допускать, чтобы он был заточен в темницу, теряя остатки веры в народ этой страны?

Несколько секунд никто не отвечает.

Люди из народа начинают переговариваться, как будто не слышали Матилду. Обыденность их разговора явно отражается в той медлительности, с которой произносятся слова.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Жуан, передай-ка сюда нож.

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (передает ему короткий нож для хлеба). Проржавел. Больше месяца его не чистил.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Для хлеба сойдет.

СТАРЫЙ СОЛДАТ (потягивается). Пора уж мне идти. Где проходит патруль? Знает кто-нибудь?

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. По окраинам Рату. Иди через казармы, и чтобы никого с тобой не было.

МАТИЛДА (поведение народа явно приводит ее в отчаяние). Никто не слышит меня? Вы что, слепы и глухи, вы не понимаете, что происходит вокруг?

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА (как будто только что вспомнил о важной новости; еще раз прорывается то напряжение, с которым он старается игнорировать присутствие Матилды). Только что вспомнил – сейчас удивлю вас новостями.

(Смеется).

Вы не поверите!

(Смеется).

Висенте – вы помните Висенте? Его сделали шефом полиции. Видел его сегодня, в мундире, и за ним следовали два сбира! Это правда! Клянусь вам, правда! Так на меня поглядел, будто в жизни меня не видел. Протянул руку и отвесил мне оплеуху!

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Это был он?

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Он самый, говорю же я вам. Никогда не забуду эту рожу.

Матилда, глубоко обескураженная, начинает отделяться от группы и приближается к левой стороне сцены.

МАНУЭЛ. Ничего удивительного. Бог пишет наискосок по прямым линиям. Разве не так следует сказать?

Матилда в слезах идет к левой кулисе, но Мануэл зовет ее, не поворачивая головы и не делая никакого жеста.

Сеньора!

Матилда останавливается и поворачивается к группе, не уверенная в том, что ее позвали.

Я с вами говорю, сеньора.

(Теперь Мануэл обнаруживает, что сознает присутствие Матилды, и как было умышленным его молчание, так умышленно сейчас он его нарушил.

Все еще не поворачивая головы, он чистит нож, пока говорит; и все же важно, что он не делает ни малейшего движения, чтобы повернуться к ней).

Все-таки негоже, чтобы вы ушли без ответа.

Матилда оборачивается, чтобы приблизиться к группе, которая, кажется, не обращает на нее внимания. Она ступает короткими, робкими шажками. Она не знает, почему ее позвали.

(Продолжает, теперь обращаясь к Рите).

Принеси для нее ящик, Рита.

Рита вскакивает, находит ящик, который ставит рядом с Матилдой, помогает ей сесть и одновременно говорит.

РИТА. С той ночи я думаю только о вас. Я оставалась на улице, когда взяли генерала. Видела, как он выходил из дома...

Потом он прошел через дверь, и я слышала, как вы плачете... Я даже рассказала мужу...

Матилда садится и прячет лицо в ладонях. Рита снова садится. Прежде чем сесть, Рита колеблется и смотрит на Мануэла, будто просит извинения за то, что заговорила с Матилдой.

МАНУЭЛ (поднимается и говорит с нежностью в голосе). Все мы тут знаем, кто вы, сеньора, и никто из нас не слеп и не глух...

(Пристально наблюдает за ней).

Сколько времени вы уже не ели, сеньора?

Матилда пожимает плечами. Мануэл запускает руку в мешок, ничего не находит и смотрит на других. Один из них поднимается и с яблоком в руке приближается к Матилде.

Съешьте яблоко, сеньора донна Матилда. Увидите, оно пойдет вам на пользу.

Матилда отказывается от яблока.

Вы сейчас спрашивали нас, что мы собираемся делать, чтобы освободить генерала...

Даже намекали, будто мы в ответе за то, что его посадили, что это мы верили в него...

Посмотрите на нас, сеньора донна Матилда. Откройте глаза пошире и взгляните, кто мы и до чего мы опустились.

(Подходит к старику и подхватывает его под мышки).

Вот он так болен, что не может ходить по улице... Чтобы он держался на ногах, его приходится прислонять к стене...

(Подходит к другому; он очень бережно обращается с теми людьми, на которых показывает).

У него два обрубка вместо рук...

(Горький смешок).

Это все его достояние… Добывает свой хлеб тем, что выставляет свои раны на базаре...

(Пауза).

Вот этому досталось дурацкое лицо, чтобы над ним смеялись другие...

(Передразнивает умственно отсталого).

Мы смолоду знаем, что болезни, нужда и горе вызывают смех у тех, кому повезло больше...

(Пристально смотрит на Матилду. Теперь в его словах слышится обвинение).

Вы, сеньора, пришли сейчас к нам, потому что не знаете, куда еще вам податься...

(Пауза. Жестикулирует, когда заговорит).

Но мы проводим всю жизнь, взывая к вам, потому что тоже не знаем, к кому нам обратиться! И что же вы даете нам, сеньоры, что вы даете, когда мы стучимся в двери ада, когда наши дети закутаны в тряпье, когда мы так изголодались, что хлеб сам по себе не насытит нас?(Пауза).

Пятьдесят рейсов, сеньоры! Вы даете нам пятьдесят рейсов и говорите, чтобы мы были терпеливы!

(Опускает руку в кошелек и вынимает монету).

Рита!

Рита поднимается и приближается к нему.

(Передает ей монету).

Дай это сеньоре донне Матилде и отошли ее прочь. Если она вернется, скажи ей, чтобы была терпелива. Нам не нужны нищие у дверей!

(К народу).

Когда мы нуждаемся в них, они дают нам пятьдесят рейсов! Когда они нуждаются в нас, они просят у нас всю жизнь!

(Его слова становятся все более взволнованными).

Когда идет война, когда враг у ворот – караул, это наша общая земля, и мы все должны ее защищать; но разбили врага, пришло время урожая, и заходит речь о том, чтобы вкусить плодов нашей общей земли – тут уж нет! Тут уж земля принадлежит только им!

(Он остается стоять, скрестив руки и повернувшись спиной к Матилде. Замолкает, явно усталый, и его голова падает на грудь).

Несколько секунд никто не заговаривает.

Рита!

Рита, которая остается на месте, подавленная, с монетой в руке, показывает, что услышала.

Не надо давать ей монету.

(Матилде, после паузы).

Извините за то, как я с вами обошелся.

(Медленно оборачивается и смотрит Матилде в лицо).

Вы, сеньора, не заслуживаете тех слов, которые я произнес, но и я не заслуживаю того, чтобы их произносить...

Сами видите, мы оба потерялись в пути, и мы далеки от того, что мы есть и чем должны быть!

(Смотрит на небо. В Мануэле проявляется мечтатель, преобладающий в тех редких случаях, когда он позволяет себе роскошь мечтать).

Вот и рассвет...

(Глубоко вздыхает, наполняя легкие воздухом).

Небо такое звездное и такое чистое, что стоит вдохнуть – и мы чувствуем себя другими!

(Пауза. Следующая фраза переполнена энтузиазмом).

Ах, сеньора! Если бы генерал был этой ночью здесь, он поднял бы нас и повел бы за собой на край света!

(Пауза. Он описывает видение, которое зачаровывает его, и, быть может, не впервые).

Что за странную армию мы представляли бы собой! Изломанные, хромые, без оружия и без барабанов, переполненные верой, а за нами – кровавый след, который только зимние дожди могли бы смыть с дороги: след нашей собственной крови, сеньора, кровь наших ран, наших усталых ног, наших опустошенных душ...

(Пауза. Снова возвращается к реальности – внезапный, неожиданный перелом).

Но генерала крепко держат в Сан-Жулиан да Барра, а нас... нас крепко держит наша нищета, наш страх, наше невежество...

(Пауза).

Мы не можем помочь, сеньора. Бог не дал нам орехов, а люди вырвали у нас зубы...

(Улыбается).

И нет у нас ни зубов, ни орехов.

(Пророческим, грустным тоном, будто прося извинения за свои слова).

Завтра, когда мы начнем славить Бога за арест генерала, мы будем просить милостыню у церковных дверей...

(Пауза).

Послезавтра, сеньора, наши души выстудит огонь костров... Нам придется даже аплодировать...

(Пауза).

Не держите на нас зла, сеньора, вина в том не наша...

Матилда, которая оказалась уже на авансцене, останавливается и оборачивается к Рите.

МАТИЛДА. Мою монету, Рита!

Рита медлит и смотрит на Мануэла.

МАНУЭЛ (после краткого замешательства, Рите). Дай ей, жена.

(Матилде).

Это не милостыня. Я даю вам ее, чтобы вы повесили ее на грудь, как медаль. Я дал бы вам тридцать, если бы у меня столько было – за тридцать монет продается душа. Тот, кто платит их и тот, кто принимает, теряет право на надежду, сеньора.

Рита передает монету Матилде, порывистым движением целует ее и бежит обратно к своим. Свет, освещающий народ, медленно сходит на нет, и освещенной остается только Матилда. Антониу де Соуза Фалкан появляется из правой кулисы.

СОУЗА ФАЛКАН (говорит, входя на сцену). Матилда, я был бы ничтожеством, если бы скрыл от вас правду. Кто сопровождал Гомеша Фрейре во всех сражениях его жизни, имеет право присутствовать до конца и стоять рядом в его последнем бою.

МАТИЛДА. Какие новости вы принесли, Антониу?

СОУЗА ФАЛКАН. Их много, и они такие дурные, что, едва я загляну в свое сердце, то думаю лишь о них.

МАТИЛДА (в сильной тревоге). Они позволят мне увидеть его? Скажите, что они позволят мне увидеть его!

СОУЗА ФАЛКАН. Я ничего не могу скрывать от вас, Матилда. Они отдали приказ, чтобы с ним не виделся никто.

МАТИЛДА. Как это может быть: все другие могут говорить с кем угодно, и только он один лишен возможности видеть своих родных и лучших друзей?

СОУЗА ФАЛКАН (монотонным голосом). Когда его привели в Сан-Жулиан да Барра, то сразу же поместили в темницу, и он оставался там весь день, в темноте, пока не наступила ночь, и тогда официальные лица послали ему из сострадания тюфяк и два одеяла...

Только через шесть дней ему выделили деньги на пропитание.

Матилда, сложив ладони, в тоске падает на колени.

Когда он заболел, они позвали врача, и тот определил: болезнь произошла от того, что ему не позволили бриться.

Комендант крепости просил разрешения купить безопасные бритвы. Ему не разрешили...

МАТИЛДА (кричит, скорее гневно, чем удивленно). Да что же это за люди?!

СОУЗА ФАЛКАН (продолжает все тем же тоном. Можно подумать, что он не услышал Матилду). Комендант крепости вызвался присутствовать при его бритье. Ему не разрешили. Он попросил отставки. Ему отказали.

Он связался с Бересфордом, и дон Мигел Перейра Форжаш сразу же написал маршалу, выражая удивление по поводу того, что он общался с государственным преступником.

(Приближается к Матилде и помогает ей подняться).

Ему не позволили вызвать адвоката и предъявили 12 пунктов обвинения, по которым он должен был защищаться сам.

Матилда бесцельно бродит по сцене. В голосе слышится тоска.

МАТИЛДА. О, мой муж! о, мой муж, который никогда не сражался с подобными людьми... брошенный в темницу, тот, кто всегда воевал в открытом поле... Схвачен, как собака... (Плачет. Голос ее становится тише. Пробуждение образов прошлого подпитывает ее печаль).

Никто не лечит его... там, в одиночестве, покинутый. Это я всегда заботилась о его одежде – вы это знаете, Антониу? Я готовила его любимые блюда...

СОУЗА ФАЛКАН (почти в слезах). Матилда...

МАТИЛДА. Он готов был есть курицу хоть каждый день, но не любил рис. Любил жареное, из печи...

СОУЗА ФАЛКАН (понизив голос). Матилда...

МАТИЛДА. Но он редко ел курицу. Иногда у нас не бывало денег и на хлеб... ведь однажды – я так хорошо это помню! – в Париже он продал две медали, потому что в доме не было ни гроша...

(Поднимает лицо и смотрит на Соузу Фалкана. В следующих фразах Матилды – особенная радость: в ее памяти оживают счастливые времена, которые уже прошли. Улыбается).

Знаете, что он сделал с этими деньгами? Купил мне зеленую юбку. Сказал мне, что это для тех времен, когда мы вернемся в Португалию...

(Пауза).

Это было зимой. Падал снег.

(Пауза).

Я никогда ее не надевала...

(Пожимает плечами).

Случая не было – не знаю, почему...

СОУЗА ФАЛКАН. Послушайте, друг мой...

МАТИЛДА. Может быть, настанет день, когда он выйдет из крепости, и я его встречу, когда он дойдет до дома – в своей зеленой юбке...

(Это почти ребяческая попытка убедить себя, что она снова увидит генерала).

Как вы думаете, Антониу? Думаете, придет этот день?

СОУЗА ФАЛКАН (голос его дрожит). Это хорошая мысль, Матилда. Думаю, это его очень порадует...

МАТИЛДА. И я пожарю ему курицу, в печи, как он любит...

СОУЗА ФАЛКАН. Да, Матилда.

МАТИЛДА (проходят несколько мгновений тишины. Она возвращается к реальности. В ее голосе появляется оттенок грусти, она знает, что надеяться не на что). Я не знаю, как благодарить вас за все, что вы сделали для нас, Антониу: друг в важном и в мелочах – в тех мелочах, которые понимают только истинные друзья. Присутствовать при смерти нашего сына и... сейчас делать вид, что вы верите, будто мне еще выпадет случай надеть зеленую юбку!

Хоть я и не верю в это, я благодарна вам и за то, и за другое.

(Останавливается. Стоит спиной к Соузе Фалкану).

Мы оба знаем, что он не выйдет живым из Сан-Жулиан да Барра. Его не могут выпустить, Антониу. Где бы они его ни встретили, он напоминал бы им о том, кто они такие – и никто из них не рискнет повстречать на углу собственную совесть.

СОУЗА ФАЛКАН (говорит лишь для того, чтобы не молчать. Он знает, что ничего не может поделать, но не желает признавать это перед Матилдой). Может быть, все еще есть надежда...

МАТИЛДА. Спасибо, друг мой. Спасибо за то, что хотите мне дать ее, но нет: в этих краях надежда – пустое слово.

(Пауза).

Я должна продолжать, как если бы она оставалась. Я – его жена, Антониу, а он... он мой муж.

Пока нас не убили, те из нас, кто остались на свободе, должны бороться.

СОУЗА ФАЛКАН. Но как, Матилда? Как можно бороться против ночи?

МАТИЛДА (с энергией человека, чьи силы подходят к концу). Мы поговорим с доном Мигелом Форжашем.

СОУЗА ФАЛКАН. Он нас не примет! Я знаю его много лет. Он холодный, бесчеловечный и расчетливый. Он ненавидит Гомеша Фрейре застарелой, всеохватной ненавистью, которая ничего не прощает, ничего!

Вспомните, что они двоюродные братья и старые товарищи по оружию...

Один – честный, открытый, верный.

Другой – олицетворение посредственности, сознающей это и злопамятной.

Гомеш Фрейре помиловал бы дона Мигела Форжаша, но дон Мигел Форжаш повесит Гомеша Фрейре.

Бесполезно стучаться в его дверь.

МАТИЛДА. Христианин не закроет дверь перед несчастной, которая пришла вымаливать у него жизнь своего мужа... ему придется мне открыть.

СОУЗА ФАЛКАН (желчно). Дон Мигел – воскресный христианин, Матилда. Будьте уверены, каждый день он подает бедняку хлеба, чтобы тот продержался в живых, пока не умрет от голода...

МАТИЛДА. Но мы должны идти, Антониу.

СОУЗА ФАЛКАН. Он нас не примет.

МАТИЛДА. В таком случае мы пойдем затем, чтобы он нас не принял. (Как будто делает открытие). Все равно, Антониу! Пойдемте, чтобы он нас не принял.

Она протягивает руку, чтобы Соуза Фалкан дал ей опереться на свою, и оба направляются к центру сцены. Останавливаются на полпути. Из глубины сцены появляется слуга, который встает перед ними.

Скажите сеньору правителю, что у него просят аудиенции Матилда де Мелу и Антониу де Соуза Фалкан.

(Матилда продолжает, словно в бреду, обращаясь к Соузе Фалкану, в то время как слуга удаляется).

Нужно, чтобы люди определяли себя тем, за что их будут судить.

Нужно, чтобы он не принял нас – тем самым мы обяжем его определить себя, свое место на скамье подсудимых, чтобы судья знал, за что их осудить...

СОУЗА ФАЛКАН (уныло). Какой судья?

МАТИЛДА. Я, Гомеш Фрейре, слуга, он сам, жизнь... (Делает широкий жест, подразумевающий, что каждый человек постоянно находится перед судом).

СЛУГА (снова появляется). Его превосходительство не принимает любовниц предателей и тех, кто дружен с врагами короля.

СОУЗА ФАЛКАН (как безумный, бежит в глубину сцены). Собака! Трус! Убийца! Возьми шпагу, и я сражусь с тобой, как с мужчиной!

(Все его подавленное отчаяние с тех пор, как был арестован Гомеш Фрейре, выходит на поверхность. Бежит в глубину сцены, будто охваченный болью).

Ты не спрячешься за своей должностью!

Я знаю, кто ты такой!

Слуга исчезает, и Соуза Фалкан с криками следует за ним, пока оба не исчезают.

Собака! Убийца!

Матилда де Мелу выступает на авансцену. Отчетливо видно, что она унижена ответом губернатора, и на ней проступает печать страданий последних дней.

МАТИЛДА (говорит очень медленно, голос ее наполнен эмоциями). Матилда, любовница предателя... Вот как мы с тобой заканчиваем жизнь... Ты, самый открытый из всех людей, заканчиваешь ее на эшафоте с ярлыком предателя.

(Сильная любовь, которая соединяет Матилду и Гомеша Фрейре, объясняет все ее реакции. Для Матилды весь остальной мир был только противником, который преследовал их обоих. Лишь через некоторое время, в ходе беседы с принципалом Соузой, она начнет осознавать положение генерала в отношении к событиям в стране.

Все это следует выразить ее жестами и тоном голоса).

А я... та, что родилась, став твоей женой, умираю твоей (со слезами) любовницей! Они не приняли меня, любовь моя.

(Пауза).

Они не хотят ничего сделать для нас...

(Пауза).

Мы подходим к концу жизни – они убивают нас и не считают достойными объяснений...

Они относятся к нам так, будто мы никогда и не существовали...

(Разжимает руку и смотрит на монету, которую дал ей Мануэл).

Мы всегда жили, не имея ничего; мы отдавали все, что имели – ты и я – все, что мы имели, и вот под конец у нас нет ничего...

Дошло до того, что мне подали милостыню!

(Берет монету двумя пальцами и рассматривает).

Видишь? Они дали мне эту монету. Это одна из тридцати монет, за которые покупают и продают души... В этом королевстве души ценятся не слишком дорого, любовь моя!

(Снова рассматривает монету).

Одна из тридцати монет!

(Выпрямляется. Часть ее прежней энергии возвращается. Как будто она снова становится женщиной, которая сопровождала Гомеша Фрейре на полях сражений Европы. Говорит через сцену).

Сеньор принципал, велико ли ваше состояние?

(Протягивает руку с монетой).

Сколько таких монет находится в сундуках вашей церкви? Тридцать, шестьдесят, девяносто?

На середине сцены появляется в ярком освещении принципал Соуза. Он в праздничном облачении и сидит на стуле, который появлялся в первом акте.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (покровительственным тоном человека, который привык к человеческим слабостям и умеет – благодарение Богу – оказать им снисхождение). Видя, в каком состоянии духа вы находитесь, я прощаю вам эти слова. Войдите, дочь моя, войдите в дом сей (делает приглашающий жест; из него следует, что принципал приглашает Матилду войти в местную церковь), где вы встретите смирение, столь вам необходимое...

МАТИЛДА. Я – любовница предателя, и даже у предателей есть честь, сеньор!

Перед нами заперто столько дверей, что начинаешь опасаться дверей, которые открываются перед нами…

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Бог открывает любую дверь...

МАТИЛДА (взволнована, показывает за сцену, в сторону крепости, никогда не покидающей ее мыслей). Тогда пускай Он откроет двери крепости Сан-Жулиан да Барра, если это возможно! Пускай распахнет ее настежь, чтобы все видели, кто там находится!

(Берет себя в руки).

Вы, сеньор, как правитель королевства распорядились арестовать и приговорить невиновного...

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (примирительным тоном). Государственные соображения...

МАТИЛДА. Я знаю этот аргумент. Именно им оправдали осуждение Христа!

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (в волнении). Замолчите! Есть уста, которые не вправе произносить это имя!

МАТИЛДА (с нарастающей язвительностью). И это мои уста, я знаю!

Я – любовница мужчины и не имею права произносить имя Христа, но вы, сеньор, тот, кто приговаривает невиновных и советует им смириться,

(пауза)

кто подает милостыню беднякам и обрекает на гибель силу, что собирается покончить с бедностью,

(пауза)

вы, сеньор, тот, кто обличает ложь именем Христа и лжет во имя государства,

(пауза)

кто продает Христа ежедневно, ежечасно, чтобы сохранить власть, которой никогда не искал Христос,

(пауза)

вы, сеньор, с полным правом произносите Его имя!

(Язвительно смеется).

Скажите мне: вы и Ему посоветовали бы смириться?

«Прости нам, Господи, долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».

Скольким должникам простили вы, сеньор, за вашу жизнь?

(Смеется).

Вы как правитель простили бы Христа за то, что Он сделал и чему Он учил?

(С горечью).

Сколько задолжал вам Христос? Вы уже подвели итоги?

(Пауза).

Итак, я пришла сюда, чтобы молить вас, от имени вашего кредитора, Гомеша Фрейре д'Андраде, который там, внизу, заключенный в Сан-Жулиан да Барра, ожидает, когда вы, сеньор, заплатите свой долг.

Принципал Соуза подавлен. Он отзывается, но скорее для того, чтобы прервать Матилду, чем из удивления.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Свой долг?

МАТИЛДА (властно). Замолчите! Сейчас приказываю я! Столько раз, открывая рот, вы закрывали уши, и столько раз повторяли одно и то же, забывая, что ваши слова слушают, и что они обязывают произносящего! Каждому приходит время подводить итоги.

(Пауза).

Вы еще помните слова Господа своего?

«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть».

Ваш кредитор Гомеш Фрейре д'Андраде желает знать, кому вы служите!

(Пауза).

«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

Ваш кредитор Гомеш Фрейре д'Андраде находится в темнице за правду, и он хочет знать: какими делами вы, сеньор, признаете его право на эту любовь?

(Пауза).

«Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное».

Сеньор, арестованные еще не приговорены, а в церквах уже читают «Te Deum»!

Ваш кредитор Гомеш Фрейре д'Андраде требует, чтобы ваша праведность превзошла праведность книжников и фарисеев!

«Вы слышали, что сказано древним: «не убивай, кто же убьет, подлежит суду».

Ваш кредитор Гомеш Фрейре д'Андраде умрет по приказу регентского совета, в который входите и вы – будет ли знать ваша левая рука, что делает правая?

(Подступает к нему).

Я здесь, чтобы требовать у вас расчета!

Она застывает на сцене, в позе, которую можно назвать героической. Принципал продолжает молчать, глаза его направлены в пол. Из правой кулисы входит монах ордена иеронимитов Диогу де Мелу и Менесеш.

БРАТ ДИОГУ. Я ходил исповедовать генерала в Сан-Жулиан да Барра.

МАТИЛДА (бежит к монаху). Как он? Брат Диогу, как он? Он говорил обо мне? Что он сказал? Ради бога, расскажите мне все... все... (Падает на колени перед монахом).

БРАТ ДИОГУ. Если существуют святые, то Гомеш Фрейре – один из них... (Это утверждение обращено к Матилде и принципалу Соузе одновременно).

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (покровительственным тоном). Все, что можно сказать этой женщине, лишь усиливает ее страдания.

Я слушаю ее, моля Бога, чтобы он даровал мне терпение не отвечать ей...

БРАТ ДИОГУ (с удивлением). Бог пришел на Землю, чтобы ответить на все вопросы, ваше преподобие.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (властно). Чтобы выслушать слово Господне, нужно быть готовым.

БРАТ ДИОГУ. Быть может, вы правы, ваше преподобие, но я не такой человек, чтобы разводить тонкости. Если позволите, я удалюсь.

(Кланяется и направляется к правой стороне сцены. Прежде чем уйти, оборачивается к Матилде, которая остается на коленях, и говорит прежним тоном, будто не слышал принципала Соузу).

Когда генерал прощался со мной, он просил передать вам, сеньора, что он постоянно думает о вас.

Бог даровал вам великое благо – жить рядом с таким человеком, как генерал Гомеш Фрейре.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Брат Диогу!

БРАТ ДИОГУ. Милосердие Божие безгранично. Оно так велико, что люди не могут воспринимать его. Пусть будет, что будет, но не судите о Боге по людям, говорящим от Его имени.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА (поднимается в величайшем волнении). Уходите!

БРАТ ДИОГУ (Матилде). Не поступайте с Богом так, как поступают люди с генералом Гомешем Фрейре: не судите Его прежде, чем выслушать. Бог нуждается в этом праве все больше.

Выходит в правую кулису. Принципал Соуза остается стоять с разведенными руками, охваченный гневом. Матилда медленно поднимается.

МАТИЛДА (начинает говорить, медленно, тщательно взвешивая слова). Столь великое презрение питаю я к вам, столь бесконечно мое отвращение, что из одного милосердия я не стану говорить вам слова, которые лежат у меня на сердце.

Иуда, предавший Христа единожды, окончил свои дни, повесившись на смоковнице, но ваше преподобие, предавая ежедневно, окончит свои дни со всеми почестями, которые дарует это королевство лицемерам, отказывая в них праведникам.

Мой муж умрет там, внизу, у моря, слушая шум ветра, но ваше преподобие в свой смертный час среди звуков латыни услышит его проклятия.

Вы слышали когда-нибудь проклятие мужчины, ваше преподобие? Настоящего мужчины, который способен идти пешком по дорогам Галилеи? Способен провести сорок дней в пустыне или сто пятьдесят – в темнице? Так слушайте!

(На несколько мгновений застывает, будто прислушиваясь к отдаленному шуму).

Вы ведь не знаете, откуда исходят проклятия, правда? Они могут исходить как с неба, так и из Сан-Жулиан да Барра...

Итак, вы доживете до конца своих дней, не зная об этом... и по мере того, как будете вы стариться, по мере того, как ваше лицемерие доведет вас до самой смерти в убеждении, что вы были христианином, звук этих проклятий будет нарастать, пока не достигнет ваших ушей, пока вы не сможете слышать ничего иного.

И будете слышать вы его в шуме ветра за окнами... в стуке церковных дверей... в голосах детей, просящих милостыню...

(Мятежно).

Так проклинаю вас я, Матилда де Мелу, жена Гомеша Фрейре д'Андраде, сегодня, 18 октября 1817 года.

Принципал Соуза садится на стул. Издалека, очень далеко, начинает слышаться шепот множества голосов, прерываемый время от времени речью на латыни.

Каждый из нас – Христос, ваше преподобие, и все мы сначала надеемся, что в каждом из нас узнают Христа.

В одних эту надежду убивает жизнь, другие убивают ее сами, говоря от имени Христа и считая Его уже погибшим...

Но есть те, кто избегает этого, ваше преподобие, кто до конца жизни несет в себе нетронутого Христа, такого же, как в день своего рождения.

Они умирают на виселице или гниют в тюрьмах, чтобы их присутствие не мешало бюрократии Божией!

(Матилда устала. Ее голос дрожит. Можно сказать, она уже не понимает, что говорит. Иногда ей трудно выбирать слова).

Уже четыре дня я не ложилась и не ощущала в своей руке дружеской руки...

Вы слушаете мою речь, но я уже не знаю, что говорю.

Я хочу замолчать и не могу. Если я замолчу, я увижу его перед собой, одинокого, в надежде на то, что я ищу его...

Я не молюсь, ведь он жил так близко к Богу, что нет нужды указывать ему путь...

(В этой фразе отражается критика по адресу принципала, и она произносится с вызовом).

Я размышляю со слезами на глазах, и я хотела бы быть рядом с ним.

Всегда быть рядом с ним, и сейчас, когда мы должны стоять рука об руку, я стою здесь, вдали от него, только с безмерной тоской по его голосу...

(Закрывает лицо руками).

По его телу...

Матилда падает на колени. Шепот множества голосов приближается, падая размеренной каденцией. Можно определить, что это пение. Из левой кулисы появляется Антониу де Соуза Фалкан.

СОУЗА ФАЛКАН (печаль чувствуется во всех его словах и жестах). Арестованные вышли на дорогу в Кампу де Сант’Ана, Матилда. Мы должны идти.

С высоты гор мы сможем увидеть костер в Сан-Жулиан да Барра.

Как если бы мы были с ним до конца...

МАТИЛДА (на коленях, обращается к принципалу Соузе; она в последний раз молит о жизни генерала, но эта просьба ломает всю ее предыдущую речь; однако это естественный жест, продиктованный отчаянием). Спасите его... спасите его... Еще есть время... почта, лошадь, можно добраться туда за полчаса... Спасите мою любовь, сеньор, моя любовь... это все, что у меня есть...

Входит дон Мигел Перейра Форжаш и становится рядом с принципалом Соузой. Вначале он смущен, но постепенно овладевает собой.

ДОН МИГЕЛ. В Лиссабоне всю ночь будет вонять горелым мясом, ваше преподобие, и эта вонь останется в памяти на много лет... Едва им придет в голову обсуждать наши приказы, они вспомнят эту вонь...

(Гневно).

Правда, экзекуция продлится до ночи – хорошо, что светит луна...

МАТИЛДА (начинает говорить в смятении, но постепенно овладевает собой). Люди сотворили Бога по своему образу и подобию, а затем сотворили себя по образу и подобию этого Бога...

Кто говорил мне это? Уже не знаю... Только знаю, что мне нужно идти в горы вместе с Антониу.

Дай мне сил, Боже, ведь мои уже кончаются – и спаси его, Боже, а я уже не могу.

Свет, направленный на принципала Соузу, постепенно гаснет. Возникает освещенный крест на половине высоты сцены. Матилда говорит в сторону креста.

Господи, ты дал мне самую лучшую жизнь, какой я только могла пожелать.

Ты дал мне мужчину, который любил меня, и которого любила я, мужчину, который заполнял счастьем все мои дни и которого я делала счастливым. Больше я не прошу у Тебя ничего, и наши расчеты окончены.

Но расчеты моего мужа еще не закрыты.

(Начиная с этой фразы, она говорит с нарастающим драматическим напряжением).

Ты дал ему пять талантов, и он обратил их в десять.

И посмотри, Господи, как за это его убивают без жалости и милосердия, после терзаний, о которых я не хочу даже думать.

Нет, Господи, Ты не можешь оставить его сейчас!

Ты не отдашь человека на растерзание псам после целой жизни трудов и усталости, лишь потому, что это время возбудило в нем голод и жажду справедливости!

На сцене начинают появляться разные люди из народа, которые садятся спиной к публике.

Нет!

Ты сказал однажды, что тот, кто дает напиться бедняку, дает напиться Тебе...

Ведь мой муж хотел утолить голод и жажду всех бедняков, и его арестовали по приказу тех, кто владеет родниками!

Входят другие люди из народа, которые присоединяются к остальным.

Он арестован, Господи, и ждет, когда торгующие в храме вздернут его на виселицу!

На чьей же стороне Ты, Господи? За Себя или против Себя?

(Поднимается).

Когда жил Ты на земле и нес свое послание о спасении, кого видел Ты рядом с Тобой?

(Показывает на народ, охватывая его жестом).

Этих?

(Показывает жестом на кардинала, дона Мигела Форжаша и зрителей).

Или этих?

И кто оживлял слова Твои, распространял их по всем четырем сторонам света?

(Повторяет первый жест).

Эти?

(Повторяет второй жест).

Или эти?

И на чьей стороне ты сейчас, Господи? На стороне моего мужа, который отдал жизнь за этих?

(Повторяет первый жест).

Или на стороне всегдашних врагов Твоих?

Матилда падает на пол без сил. Свет, направленный на принципала Соузу, усиливается, тот поднимается.

ПРИНЦИПАЛ СОУЗА. Терпение, дочь моя... Даже Бог смирился перед Своей судьбой!

Гаснет свет, направленный на Матилду де Мелу, и снова освещается крест.

Принципал Соуза говорит с сознанием своего бессилия и одновременно в приступе откровенности.

Господи, что должен я ответить? Меня учили спорить с докторами, но мне не хватает слов, чтобы говорить с теми, кто не признает аргументов!

Я чувствую себя доктором в храме в тот день, когда Ты вошел туда...

Шепот народа и шум молитвы священников на латыни увеличивают напряжение. Принципал Соуза остается стоять, опустив голову, в то время как Антониу де Соуза Фалкан бежит к Матилде, помогая ей подняться. Матилда и Соуза Фалкан выходят в правую кулису. Прежде чем, однако, выйти, Матилда вынимает из кошелька монету, которую дал ей Мануэл, и бросает ее к ногам принципала Соузы.

МАТИЛДА. Возьмите ее. Она ваша!

(К небу; как будто произносит приговор).

Господи, я не претендую на то, чтобы учить Тебя быть Богом, но, когда придет час приговора, не забывай о том, что они знали, и о том, что они сделали!

Матилда и Соуза Фалкан выходят с левой стороны. Видна сцена, на ней, очень постепенно, приглушается свет, направленный на принципала Соузу. Через некоторое время слышится латынь священников, сопровождающих арестованных в Кампу де Сант’Ана, и в полумраке видны сидящие на сцене люди из народа. После этого сцена внезапно погружается в темноту и тишину. Теперь свет, тоже постепенно, начинает падать на сцену, так, чтобы все присутствующие оставались в полумраке. Народ все еще сидит спиной к публике. Слева и на середине сцены появляются фигуры Матилды де Мелу и Соузы Фалкана, они стоят, и взгляды их прикованы к горизонту.

МАНУЭЛ (сидя спиной к публике, почти вполголоса). Он просил, чтобы его расстреляли как солдата, но ему отказали.

1-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. Собаки!

МАНУЭЛ. Яблоко от яблони недалеко падает… когда оно гнилое! Все яблоки падают рядом с яблонями, и все они гнилые... Они, мы, все...

2-й ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА. После того, как его сожгут, пепел развеют над морем...

Свет, освещающий Матилду и Соузу Фалкана, становится чуть ярче.

Матилда в зеленой юбке, а Соуза Фалкан полностью одет в черное.

МАТИЛДА (дружеским тоном). Он еще жив, Антониу. Не следует думать, что борьба окончена. Смотрите, я надела свою зеленую юбку. Видите?

СОУЗА ФАЛКАН (последние дни подкосили его. Он все-таки обрел мир и внутренний покой, которых никогда не имел, - возможно, после того, как пересмотрел свои понятия о положении человека в мире). Я уже не веду борьбу за него, Матилда, но прошлой ночью я не мог уснуть. Я провел ночь в размышлениях, и на рассвете осознал, что я не тот, кем меня считали...

МАТИЛДА. Вы лучший из друзей, Антониу.

СОУЗА ФАЛКАН. Это не так! Достоин быть другом лишь тот, кто сам себе друг, Матилда, а я ненавижу себя изо всех оставшихся сил.

Если бы я был достоин того, кем считал себя, я стоял бы сейчас там, внизу, в Сан-Жулиан да Барра, рядом с Гомешем Фрейре, в ожидании смерти...

Когда арестовывают праведных, лишь неправедные могут избежать цепей, и я, Матилда, продался, чтобы сейчас стоять и смотреть, как он умирает.

Идеи Гомеша Фрейре – такие же, как у меня, но он будет повешен, а я нет.

Мотивы, по которым регентам пришлось арестовать его – те же, по которым им следовало арестовать и меня, но они арестовали его, а меня нет.

Мне всегда не хватало смелости, чтобы встать на передовую...

За эти месяцы я дважды шел окольным путем и называл его безумцем, чтобы извинить собственную трусость.

Есть люди, которые заставляют всех остальных уважать себя...

Это за себя я борюсь, Матилда!

За себя...

МАТИЛДА (принимает неизбежное). Это конец, Антониу...

СОУЗА ФАЛКАН. Конец... Когда мы увидим, там, внизу, огонь костра, он уже будет мертв...

МАТИЛДА. Огонь костра!

Когда мы увидим его, он уже будет здесь, рядом с нами! Чтобы увидеть, как я надела свою зеленую юбку!

(Пауза. С этого момента жесты и слова Матилды – почти ребяческие. Она прощается с человеком, которого любила, и говорит с детской нежностью и достоинством, которое нельзя упустить).

Он придет проститься с нами, Антониу, придет обнять нас в последний раз. Он никогда не уходил в бой, не простившись со мной, и сейчас, когда приходит конец всем сражениям, он придет, чтобы прижать меня к груди! Он хочет, чтобы я в последний раз увидела его в форме, в той форме, которую я помогала ему надеть после боя...

(Пауза).

Антониу, я чувствую! Он пришел сюда!

(Выходит навстречу тому, кто, как она считает, пришел сюда).

Он смеется, Антониу, он смеется, как прежде!

(Пауза).

Я слышу его шаги... шаги моего мужа!

Антониу, послушайте!

(Матилда выступает вперед и обнимает воображаемую фигуру. В глубине сцены видны далекие отсветы костра).

Вместе, любовь моя, вместе на несколько мгновений, последние мгновения, когда мы вместе на земле!

Смотри, любовь моя, я надела зеленую юбку, которую ты купил мне в Париже!

Антониу плачет…

(К Антониу).

Не плачьте, Антониу. Посмотрите, как он смеется!

(Делает жест, будто застегивает мундир на Гомеше Фрейре. С нежностью).

Вечно ты забываешь об этой пуговице.

(Показывает на костер).

Посмотри, любовь моя, вот твоя слава!

Смотри внимательно, жизнь моя, ведь когда костер угаснет, тебе придется уходить... Я не пойду с тобой, но ты увидишь, я долго не задержусь... Это, по крайней мере, Бог мне дарует...

Вдали начинает разгораться огонь костра.

Еще несколько мгновений, любовь моя, и послышатся барабаны!

На этот раз, однако, они будут бить в твою честь...

Все ждут тебя, муж мой.

(Пауза. Кажется, что она глядит на горизонт).

Я слышу, как вдали говорят о тебе...

(Пауза).

Смотри, уже построились!

(Пауза).

Поцелуй меня – в последний раз на земле – и иди! Я буду знать, что ты пришел, когда услышу барабаны!

(Подается вперед и поднимает голову, как бы принимая поцелуй).

Иди, любовь моей жизни...

(С нарастающим драматическим напряжением. Несколько мгновений следует за ним глазами. После этого с достоинством поворачивается к Соузе Фалкану).

Я думаю, что это был конец, и что, в конце концов, это было начало. Этот костер, Антониу, зажжет огнем эту землю!

Свет костра заметно угасает.

Прощай, любовь моя, прощай. Прощай! Прощай! Прощай!

(К народу).

Смотрите внимательно! Очистите глаза свои перед огнем этого костра и откройте души перед тем, чему он учит нас!

Его даже зажгли ночью, чтобы было видно до самого конца…

(Пауза).

Хорошо... хорошо, что светит луна!

Огонь костра исчезает. Вдали слышится барабанный бой, звук нарастает, пока не опускается занавес.

КОНЕЦ

1961 г.