Бернарду Сантарену

 

ПОРТУГАЛЕЦ, ПИСАТЕЛЬ, СОРОКА ПЯТИ ЛЕТ

перевод Н. Котрелева[1]

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Некоторое время на сцене полная темнота. Тишина. Раздается крик новорожденного. Луч света высвечивает группу актеров в центре площадки. Пятеро мужчин и четыре женщины склонились над невидимой зрителю роженицей, встав кружком. Они одеты, как одевался народ и мелкая буржуазия в двадцатые годы; только врач без пиджака, его можно узнать по стетоскопу; он в центре переднего полукруга, спиной к зрителям. Музыка из глубины сцены.

 

ВРАЧ (оборачиваясь к ассистентке). Здоровый малый: четыре с половиной кило!

 

Ребенок снова кричит.

 

ОТЕЦ (стоит рядом с Врачом; поворачиваясь к зрителям). Я – отец. Никогда не ощущал ничего подобного... И объяснить-то не могу... Я должен сделать все, все для сына! Значит, правда: мужчина только тогда настоящий мужчина, когда родит сына. Я так счастлив, что... сейчас лопну от радости!

ДЕД (по другую руку от Врача; человек, похожий на крестьянина; оборачиваясь). Это мой первый внук. У меня было шестеро сыновей, но... это – совсем другое дело!

 

Ребенок плачет.

 

Великий день! Парнишка-то вышел здоровым и крепеньким, хвала господу! Это надо отпраздновать: ставлю по бокалу вина всякому, кто пожелает!

БАБКА (поворачиваясь к рампе, с глазами, полными слез). Любименький мой внучек! Да благословит его господь, как я его благословляю от всего сердца! Господи, сделай его сильным! Он будет счастливым.

 

Актеры идут по кругу, так что тот, кто говорит, всякий раз стоит лицом к публике.

 

ЖЕНЩИНА ИЗ НАРОДА. Он будет счастливым!

МУЖЧИНА. Он должен быть счастливым.

БАБКА. Он должен выучиться читать...

ТОЛСТЫЙ МУЖЧИНА (по виду более состоятельный, чем прочие). Я буду ему крестным. Настоящим крестным! Малыш может на меня положиться. Мы должны дать ему образование, он станет врачом.

ДЕВУШКА. Какой ангелок! Такое милое личико, такое красивое тельце... Это же просто чудо – родить такого мальчика!

СТАРУХА. Благословенна мать, родившая такого сына!

ОТЕЦ (с гордостью). Это мой сын!

 

Актеры под музыку все быстрее и быстрее движутся по кругу.

 

ВРАЧ. Нормальные роды. Сильная мать, крепкий ребенок.

ДЕД. Каникулы он будет проводить у нас, в деревне. Я заведу для него маленького ослика...

БАБКА. А я буду поить его парным молочком...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Он будет республиканцем, как отец!

СТАРИК. Друг бедняков, враг палачей.

ОТЕЦ. Да здравствует республика!

ВСЕ. Да здравствует республика!

БАБКА (испуганно). Замолчите, ради бога, вдруг услышат!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Пусть слышат: да здравствует республика!

ТОЛСТЫЙ МУЖЧИНА. Когда мой крестник вырастет, когда он станет мужчиной...

ОТЕЦ. В этой стране все будет по-другому!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да здравствует свобода!

ВСЕ. Да здравствует свобода!

ВРАЧ. Осторожнее, посмотрите на мать: она очень ослабла…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Долой тиранию!

СТАРИК. Да здравствует свобода!

ВСЕ. Да здравствует свобода!

ОТЕЦ. Мой сын не должен быть рабом!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Об этом позаботимся мы и такие, как мы!

ОТЕЦ. Я буду биться за моего сына!

СТАРИК. Да здравствует свобода!

ВСЕ. Да здравствует свобода!

 

Раздается громкий крик Матери, по-прежнему находящейся в центре круга и невидимой зрителю: все замирают. Снова крик: все тревожно склоняются над нею. Снова крик: все отходят в сторону, круг распадается.

 

МАТЬ (теперь зритель видит ее – стоит, прижав младенца к груди; выглядит она ужасно: волосы распущены, длинная сорочка запятнана кровью). Это мой... мой... это мой сын!

 

Луч высвечивает неподвижно замершую Мать; сцена в полумраке. Остальные постепенно отступают от Матери, глядя все время на нее. На несколько секунд свет гаснет. Слышны военный марш, сигнальная труба, выкрики команд, воинственный топот сапог, крики «ура» и т.п. На экранах – один в глубине сцены и два по бокам – начинается показ документальных кадров из жизни Португалии последнего сорокалетия. Сначала – «Парад молодежи и Португальского легиона». По обеим сторонам сцены вешалки с костюмами и реквизитом, а также зеркала с лампами; актеры, и Мать в их числе, переодеваются, меняют парики и т.д. Теперь мы видим на экранах «Огромное стечение народа, приветствующего Правительство». Все это продолжается некоторое время. В полутьме один из актеров начинает смеяться: сперва тихо, потом его охватывает неудержимый хохот. Вскоре к нему присоединяется актриса. В конце концов все актеры, мужчины и женщины, в один голос издевательски хохочут. Луч света падает на середину сцены, освещая карикатурные фигуры Старосты, Приходского священника и Председательницы Комитета католического действия. Прекращается демонстрация кинохроники.

 

СТАРОСТА (произносит речь, стоя между двумя другими). Я не потерплю, чтобы наше село выглядело хуже других! Каждый, кого ноги носят, у кого глотка в порядке, должен завтра идти в Лиссабон! Завтра на Террейру ду Пасу чествуют Господина Председателя Совета, и это будет крупнейшая «стихийная демонстрация» в истории нашей страны! Смотрите, я отлично знаю, кто действительно болен, а кто только прикидывается. Если вздумаете меня надуть, будете иметь дело лично со мной! А потом еще жалуются, что староста нехорош!.. Вам нужна новая дорога к селу? Вам нужно электричество? Так ступайте завтра в Лиссабон поздравлять Господина Председателя! Кто способен идти и не пойдет, никогда больше не приблизится ко мне ни на вот столько! У меня четыре грузовика, и мы должны заполнить их! Хоть кровь из носу! Хотите, чтобы наше село осрамилось на «стихийной демонстрации»? Чтобы меня потом чернили? Я уже заказал пять знамен, одно другого больше, и с кучей лозунгов, и с названием нашего села жирными буквами. Господин Председатель Совета их прочтет, и, будьте уверены, не забудет вас! А еще он прочтет список тех, кого там не будет, который мне поручено ему передать… И они еще жалуются, в своих кроватях они плачут о том, что у нас жарко! Не говорите, что я вас не предупреждал… Если я желаю, чтобы вы все были на «стихийной демонстрации», то прослежу, кто пойдет против меня. У меня, слава богу, хватит всего необходимого для меня и для тех, кто за меня, пока я жив! Знайте это. И кончен разговор. Да здравствует Господин Председатель Совета!

МНОЖЕСТВО ГОЛОСОВ. Ура!

СТАРОСТА. Все на «стихийную демонстрацию»! Да здравствует Господин Председатель!

МНОЖЕСТВО ГОЛОСОВ. Ура!

ПРИХОДСКИЙ СВЯЩЕННИК (слащаво). Слушайте, возлюбленные братья мои, внесите свой вклад в эту праведнейшую «стихийную демонстрацию»! Ваш настоятель просит вас! Вам не придется раскаиваться: господь наш сторицею воздаст вам радостью за всякую жертву! И согрешит каждый, кто, имея возможность пойти, не пойдет: это гнусный грех неблагодарности перед тем, кто столько сделал для вас, как в материальном плане, так и – особенно – в духовном. Это правда, ведь Господин Председатель всегда был усердным паладином католической церкви в этой смятенной стране! Таким же, как святой Нуну Алвареш! Таким же? Больше, еще больше, чем он, говорю я вам! Если сегодня мы – католики, если мы вкушаем невыразимые блага нашей святой религии – этим мы обязаны ему, Господину Председателю! Ибо, возлюбленные братья мои, все, что ради нашего блага творит наш возлюбленный Председатель, творил и господь наш Иисус Христос. Кто не с ним, тот против святой католической церкви, против Божественного Спасителя! Поэтому, я взываю к вам и увещеваю: идите все на «стихийную демонстрацию»!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬНИЦА КОМИТЕТА КАТОЛИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ. Одно только словечко, смиренное и коротюсенькое, обращенное прежде всего к сердцам женщин нашего благословенного края: идите и вы, деточки, поздравить и пропеть хвалу нашему Председателю! Вам, бедняжкам, нечем одарить его? Принесите ему восторги вашей души, символом которых пусть будут простые цветочки наших гор! И он вам будет признателен. И наша богоматерь Фатимская покроет вас своим беленьким покрывалом! Матери, дочери, жены, невесты Лажиньи ди Сима, исполните долг! Идите к Господину Председателю, идите, чтобы приветить его добродетелями вашей святой бедности, идите, чтобы рассказать ему, что небо вам дороже земли, идите, чтобы окружить его чистотой и ароматом ваших простых цветочков! Матери, дочери, невесты и жены Лажиньи ди Сима, все на «стихийную демонстрацию»!

СТАРОСТА. Кто пойдет, тому бесплатный проезд на грузовике и пособие в двадцать мильрейсов. (Показывает купюру).

ГОЛОСА. Ура! Да здравствует Господин Председатель Совета!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬНИЦА КОМИТЕТА КАТОЛИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ. Мне, смиренной председательнице Комитета католического действия Лажиньи ди Сима, поручено предложить всем, кто примет участие в святой «стихийной демонстрации», дорожный паек из пшеничного хлеба, трех яиц и двух кусочков трески. (Показывает все это).

ГОЛОСА. Ура! Да здравствует Господин Председатель Совета!

ПРИХОДСКИЙ СВЯЩЕННИК. А я дарую вам, помимо своего благословения (делает благословляющий жест) благодатный молебен у ног богоматери Фатимской (показывает), дабы защитила вас она от дьявольских козней там, в Лиссабоне, где так много греха… и все же так много добродетели, благодарение богу!

ГОЛОСА. Да здравствует Господин Председатель Совета! Ура!

 

Свет гаснет. На экранах – картины «стихийной демонстрации народа перед Правительством». Актеры, участвовавшие в предыдущей сцене, переодеваются перед боковыми зеркалами. Снова хохот, сопровождающий картины на экране: он становится единодушным, жестоким, яростным. Внезапно один мужчина кричит от боли. В ужасе кричит женщина. На экранах кадры: «Национальная республиканская гвардия и полиция против взбудораженной, с криком разбегающейся толпы». На сцене беспорядочно мечутся актеры и актрисы. «Экзекуционный» бой барабанов. Экраны гаснут. Свет на сцене. Перед нами – десять актеров, которые заняты в следующем эпизоде.

 

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (бедно одетая, в трауре). Его убили! Убили моего сына! Никогда не увижу его! Теперь я одна... одна на белом свете... Ох, сыночек мой! Его убили…

ВСЕ (как судьи). Его убили.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Я его любила... все его любили! Единственная моя опора... Как же я теперь осталась!

ВСЕ. Его убили.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Ему было только двадцать... Пригожий, стройный... Веселый, всегда смеялся... Совсем еще мальчик!

ВСЕ. Его убили.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (с непокорством в голосе). За что? За что его убили?!

ВСЕ. За что?!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Мой сын никому не сделал зла… он был такой добрый!..

ВСЕ. Ему было всего двадцать.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (утробный крик). Мне нужен мой сын!

ВСЕ. Он мертв.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (свирепо). Кто, кто его убил?

МУЖЧИНЫ. Республиканская гвардия.

ЖЕНЩИНЫ. Полиция.

ВСЕ. Ему было только двадцать.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. За что? За что его убили?!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Я шел с работы...

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Он шел вместе со всеми…

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Пошел посмотреть…

ВСЕ. Его убили.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. За что? За что убили моего сына?!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Я видел его: он шел впереди всех...

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Держался за руки с другими, такими же молодыми...

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. И кричал...

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Кричал?! Что он кричал?

МУЖЧИНЫ. Долой тиранов!

ЖЕНЩИНЫ. Да здравствует свобода!

МУЖЧИНЫ. Дайте нам хлеба!

ЖЕНЩИНЫ. Дайте нам жилища!

МУЖЧИНЫ. Где справедливость?

ЖЕНЩИНЫ. Образование нашим детям!

МУЖЧИНЫ. Долой тиранов!

ЖЕНЩИНЫ. Да здравствует свобода!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. А разве это плохо... то, что кричал мой сын?

ЖЕНЩИНЫ. Это хорошо.

МУЖЧИНЫ. Это справедливо.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Так за что же его убили?

МУЖЧИНЫ. За то, что это было справедливо.

ЖЕНЩИНЫ. Тут никуда не денешься.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Кто убил моего сына? Кто?

ЖЕНЩИНЫ. Откуда нам знать?

МУЖЧИНЫ. Мы знаем.

ЖЕНЩИНЫ. Республиканская гвардия?

МУЖЧИНЫ. Нет, не гвардия, а те, кто дал ей приказ убивать.

ЖЕНЩИНЫ. Полиция?

МУЖЧИНЫ. Нет, не полиция, а те, кто дал ей приказ убивать.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. И смерть моего сына останется безнаказанной?

ЖЕНЩИНЫ. В больницах полно раненых!

МУЖЧИНЫ. В тюрьмах полно арестованных!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Кто же отомстит за моего сына?

МУЖЧИНЫ. Суд за них.

ЖЕНЩИНЫ. Деньги за них.

МУЖЧИНЫ. Сила за них.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Бог отомстит за моего сына.

ЖЕНЩИНЫ. Церковь за них.

МУЖЧИНЫ. Бог за них.

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Горе!

ЖЕНЩИНЫ. Горе!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Я видела… я чувствовала, как текла кровь моего сына: отсюда (показывает на свой лоб) и отсюда (показывает на свою грудь)…

ЖЕНЩИНЫ. Горе!

МУЖЧИНЫ (с угрозой). Кровь праведных не забудется!

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА (бежит, поворачиваясь спиной к зрителям). Мне страшно!

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА (то же). Мне страшно!

ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕНЩИНА (то же). Мне страшно!

ПЯТАЯ ЖЕНЩИНА (то же). Мне страшно!

МУЖЧИНЫ (громче). Страдания праведных не забудутся!

ЖЕНЩИНЫ (хором, разом поворачиваясь к публике). Мне страшно!

 

Один из актеров отделяется от группы, подходит к зеркалу, снимает одежду простолюдина, облачается в костюм сеньора и надевает на лицо зеленоватую маску. Затем идет на просцениум. Остальные робко, толпой отступают в противоположную сторону.

 

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА (в микрофон). Сообщение Министерства внутренних дел. Сегодня, первого мая, в Лиссабоне, на Каиш даш Колунас несколько десятков профессиональных агитаторов...

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Их были тысячи!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Много тысяч!..

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. На Террейру ду Пасу шагу ступить нельзя было!

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. ...несколько десятков профессиональных агитаторов, террористов, состоящих на службе у одной иностранной державы, попытались нарушить общественный порядок. Но тщетно, поскольку добрые лиссабонцы не вняли призывам предателей...

ВСЕ. Ложь!

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Там были рабочие, студенты, торговцы... все!

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Пришли крестьяне из дальних деревень...

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Даже женщины там были… даже женщины!

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. …добрые лиссабонцы не вняли призывам предателей, и необходимое вмешательство сил внутреннего порядка быстро положило конец провокации...

ВСЕ. Ложь!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Демонстрация длилась больше четырех часов!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Народ все прибывал, толпа текла рекой!..

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Если бы не Республиканская гвардия...

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. И не полиция...

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Мы бы подняли весь Лиссабон!..

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. ...необходимое вмешательство сил внутреннего порядка, малочисленный отряд которых...

ВСЕ. Ложь!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Один грузовик с полицией за другим!..

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. И конная гвардия!..

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА ...малочисленный отряд которых мгновенно рассеял смутьянов. Поскольку некоторые из них были вооружены...

ВСЕ. Ложь!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА (с издевкой). Вооружены камнями...

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Да и то лишь после того, когда их начали убивать!

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. ...некоторые из них были вооружены, силы внутреннего порядка вынуждены были дать несколько залпов в воздух...

ВСЕ. Ложь!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА (с насмешкой). Несколько залпов?!..

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Автоматные очереди!..

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА (с издевательским смехом). В воздух?!..

ЖЕНЩИНЫ. А раненые?..

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (с болью). А мертвые?

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. ...несколько залпов в воздух. К сожалению, в результате этого столкновения несколько человек получили незначительные ранения...

ВСЕ. Ложь!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. А мертвые?

ГОСПОДИН ИЗ МИНИСТЕРСТВА. ...незначительные ранения. (Оставляет микрофон, обращается к публике). По поводу этого незначительного происшествия, которое, мы повторяем, представляет собою дело рук полутора десятков предателей-большевиков, состоящих на содержании у одной иностранной державы, стремящейся подорвать устои западной христианской цивилизации, – по поводу этих достойных осмеяния беспорядков первого мая, как мы сказали, газеты и прочие средства информации смогут опубликовать только данное сообщение Министерства внутренних дел, с тем чтобы избежать фантастических, сенсационных преувеличений, которое могли бы ввести в заблуждение общественное мнение. В этом направлении цензура уже получила строгие указания. (Поднимает руку в фашистском приветствии). Кто не с нами, тот против нас! (Уходит строевым шагом).

ЖЕНЩИНЫ (все, кроме первой). Все это ложь!

МУЖЧИНЫ. Хватит кормить нас ложью!

ВСЕ (кроме первой женщины). Мы хотим правды!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА (отделяется от толпы, поникшая, обессиленная). Правда в том, что... мой сын мертв.

 

Свет гаснет. Актеры направляются к крайним сторонам сцены: переодеваются, разгримируются, готовятся к следующей сцене. Как только гаснет свет, начинают слышаться гимны в честь богоматери Фатимской, Пречистой Девы. На экранах – еще один документальный фильм: «Великое паломничество в Кова да Ирия». Образы, представляющие народ, совершающий паломничество, жалкий, неотесанный и страдающий: мужчины, женщины и дети идут пешком вдоль дорог; после этого в святилище женщины, преклонив колени, опускаются лицом в пол, со свечой в одной руке и четками в другой; фрагменты «мессы скорбящих», простертых в физических страданиях и т.д. Свет направлен на середину сцены: епископ проповедует паломникам c небольшой кафедры. На центральном экране во время всей этой сцены демонстрируется фотография «Капеллы Явления» с образом Пречистой Девы.

 

ЕПИСКОП. …ибо, возлюбленные братья мои, Фатима, все таинство Фатимы являет собой хвалебный гимн смиренным, бедным, тем, кто ничем не владеет, тем, кто ничего не требует в этом мире, тем, кто проходит через эту юдоль слез, не отрывая взгляда от небес! Разве не трем невинным детям явилась богоматерь, лишенным всяких материальных благ, всякого человеческого знания, дабы передать им свое послание? И что же было в этом послании? Молитва и покаяние. Молитва и покаяние – вот что важно для нашего спасения. Все остальное – ничто, и даже хуже, чем ничто – препятствие, преграда на пути к небесам! Хвала господу, что сделал тебя бедняком! Хвала господу, что сделал тебя смиренным и мягкосердечным! Хвала господу, что предназначил тебя к страданиям! Хвала господу, что не позволил смутить твои понятия гнилыми плодами науки! Хвала ему, тысячекратная хвала, что даровал тебе благословенный дар покорности! Покорность господу богу нашему. Покорность Пречистой Деве, его святой матери. Покорность святым у престола небесного. Покорность католической церкви и служителям ее. Покорность детей родителям. Покорность жены мужу. Покорность слуги хозяину. Покорность подданных правителям. Покорствуйте, возлюбленные братья мои, и царство небесное будет вашим! Покорствуйте, принимайте по доброй воле груз ваших лишений, и вы обретете рай! Блаженны те, кто несет в сердцах и умах своих святую добродетель бедности, сплетенную в объятьях со столь же святой добродетелью покорности! Они узрят господа! Они стяжают славу вечную! Покорствуйте, возлюбленные братья мои, покорствуйте смиренно тем, кто поставлен выше вас в иерархии мира сего, и таким образом вы обретете мир в сердцах ваших и спасение душ ваших! Покорствуйте, даже если некий приказ покажется вам неправедным. Покорствуйте, даже если страдания ваши покажутся вам невыносимыми. В одном вы можете быть уверены: что бог не оставит вас своей божественной милостью, в той мере, в какой это будет необходимо. И это единственное благо – единственное! – которое по-настоящему интересует нас, пока пребываем мы среди скорбей этого мира.

 

Свет гаснет. На экранах – демонстрация фильма «Вступление в должность нового министра». Новый министр появляется в глубине сцены, как бы сойдя с экрана, направляется к просцениуму, останавливается перед микрофоном и начинает свою речь. Во время его речи и последующей сцены на экранах кадры из «жизни португальского высшего общества»: встреча Нового года на загородной вилле; обед для бедных, устроенный первыми дамами Лиссабона, театр Святого Карла в ночь гран-гала; трасса на Кашкайш и ночные развлечения благородных наследников на гоночных автомобилях; шоковые ощущения, кровь и алкоголь; поместье крупного землевладельца из Рибатежу; представители Церкви и Правительства присутствуют при торжественном вручении награды банкиру; ежегодный первый бал; оргии на борту яхты важного португальского господина; дефиле моделей для дам из высшего света и т.д.

 

НОВЫЙ МИНИСТР (говорит в микрофон). Я долго колебался, принимая это назначение... Долго, очень долго! Томительные часы бессонницы, мучительного беспокойства: быть или не быть министром, вот в чем вопрос!.. Прежде всего меня терзали сомнения, хватает ли моих достоинств для столь тяжкой работы, столь высокой миссии. Но победило мое горячее желание служить этой стране, этому великому народу героев, землепроходцев и провозвестников веры! Победила смиреннейшая гордыня: сотрудничать с Правительством спасения, с Правительством, ниспосланным провидением, с Правительством, подобного которому не знала португальская земля, с Правительством, ныне являющим собою самую неприступную крепость западной христианской цивилизации в борьбе с социалистическими варварами. Я думал, размышлял, молился и – согласился... Да, господа, я молился: молился у ног Нуну Алвареша, растроганный до слез, перед его непобедимым знаменем. Нуну Алвареш, с мечом и крестом, – вот наш путь, вот наша единственная стезя! Итак, я здесь, чтобы служить. Служить, как монах в монастыре, как солдат в полку, как невеста в супружестве, как мать при своем дитяти… О, служить, служить, служить... Да, господа, я настолько безрассуден, чтобы служить. Принимая это тяжкое назначение, одно, только одно хочу я вам обещать: я откажусь от всего, что было мне дорого в жизни, ради любви к народу. К нашему удивительному народу, столь самобытному среди других народов, отважному на поле брани, первому на морских дорогах, благороднейшему в любви, покорному, как немногие, смиренному и трудолюбивому, как ни один другой. К народу, которому для счастия – и это наша величайшая победа! – нужно каждый день лишь несколько картофелин, горсть фасоли да немного капусты, два-три полена для очага и покровительство – которым она никогда не оставляет нас! – Девы Марии. Португальский народ – народ Пресвятой Девы Марии! Уникальный народ, святой и чистый, упорный и творческий, для которого умение «читать, писать и считать» составляет максимальный предел познаний среди скудных наук этого мира. И все же он счастлив, ему ничего более не нужно для счастия! Он счастлив, что может прочесть библейский стих, может написать пару строчек тем, кого любит, может сосчитать те несколько монет, которые обеспечивают его спартанскую жизнь, – а большего ему и не нужно, он и этим счастлив! Вот, повторяю, наша победа! Где, господа, где вы найдете такой народ, столь преданный традиционным добродетелям, столь устойчивый против яда прогресса, столь склонный к примеру святых?! Где? Я хочу закончить свою речь обещанием, нет, более чем обещанием – клятвой: народ Португалии, верь, твои чудесные доблести я буду защищать от всех внешних и внутренних врагов, против всех и вся, покуда силы не оставят меня! Да поможет мне господь наш Иисус Христос, пресвятая Дева Мария, матерь божия, и святая церковь, католическая и апостолическая. Да будет так!

 

Аплодисменты, приветственные крики, смешанные с цирковой музыкой. Министр уходит торжественно, с достоинством. Тотчас появляется, кувыркаясь и паясничая, актриса в костюме Бедного Паяца, она останавливается посреди сцены и разворачивает перед публикой плакат с надписью: «Через четыре года». Она уже было собралась выбросить свой плакат, потом, передумав, рвет его в клочки и разыгрывает пантомиму – будто подтирает им зад. Гонг. Рабочие сцены вывозят новую декорацию, смонтированную на колесах: стол в отдельном кабинете дорогого ресторана. За столом – пять человек, воротилы экономики, один из них – Министр в предыдущей сцене. Их обслуживают двое любезных служанок. Они заканчивают ужин. Паяц испугался, выбрасывает обрывки плаката и, кувыркаясь, убегает. Романтические звуки скрипки. Наконец, экс-министр встает и торжественно готовится сказать слово.

 

ЭКС-МИНИСТР. Дорогие друзья и соратники... (Поворачивается к двум служанкам, прочищает горло и жестом отпускает их. Девушки поспешно исчезают. Продолжает). Наш дружеский ужин, эта простая и скромная встреча имеет глубокий смысл. Мы – бывшие министры, пять слуг государства, которые захотели служить на постах самых ответственных и трудных, там, где тяготы и самопожертвование закаляли героев и святых. Героев и святых, так часто непонятых, столько раз оклеветанных! Такова служба, друзья мои, и мы, благодарение богу, свой долг исполнили. И совесть наша спокойна... Эта уверенность много значит для нас, она для нас – все. Я хочу верить, что после нас, благодаря нашим безмерным усилиям народ Португалии стал лучше, счастливее!.. Ибо по плодам познается дерево, а плоды налицо!.. Повторю вам, мы находимся в согласии с нашей совестью. Что же теперь? Освобожденные от права служить, неужели мы сочтем себя вправе отдыхать?.. Нет, друзья мои, и вы это хорошо знаете. Снова стране нужны наши силы, и каждый из нас, как солдат, отвечает: здесь!.. Я, пребывая на государственной службе, был назначен делегатом Объединенного Правительства в Национальном банке заморских территорий. Господин доктор Симоэнш получит назначение в Алмазную компанию. Господин доктор Суареш, мой дорогой вице-секретарь с портфелем Министерства внутренних дел, останется рядом со мной, на посту администратора вышеупомянутого банка. Господин доктор Сейшас будет направлен в фискальный совет Банка Португалии, а доктор Самуэл отправится в Национальную компанию колониального мореплавания. Как видите, друзья мои, страна все еще нуждается в нас! И мы не можем обмануть ее доверие. Мы были учителями, адвокатами, офицерами, прежде чем нас призвали к власти, и нация не позволяет нам возвратиться к нашим прежним занятиям. Так запасемся терпением! Правительству нужны безупречные патриоты на ключевых постах экономики и финансов. Выбор пал на нас. И мы не имеем права уклониться. Может статься, нам не хватит специальной подготовки для исполнения наших обязанностей. Действительно, может статься. Так ли это важно? В тяжелый час, переживаемый страной, верность Правительству – требование номер один. А мы преданы ему! Следовательно, дорогие друзья, смелее! Непоколебимая воля, и, прежде всего, вера в сияние духа святого, крепкая вера в бога, который не откажет нам в своей милости! Да здравствует Португалия!

ОСТАЛЬНЫЕ. Ура! Ура!

 

Мимическая сцена. Цирковая музыка, взрывы пронзительного издевательского смеха. Появляются три паяца (один из них уже знаком нам, двое других – также актрисы), они исполняют язвительную издевательскую пантомиму: головокружительную, яростную, дьявольскую. Полная темнота – на несколько секунд. Из зрительного зала слышится записанный на пленку голос.

 

ГОЛОС АВТОРА. Я португалец, писатель, мне сорок пять лет. Да, я тот малыш, при рождении которого вы присутствовали в начале этой пьесы... Вы слышали веселые возгласы надежды моих родителей, друзей, родственников. Вспоминаете? Бедняги, как они ошиблись! Вслед за тем вы видели отрывки кинохроники и ряд сценок: они должны были обрисовать характерные черты политической и общественной жизни нашей страны. Так жил я, так жили в Португалии все мы. Мне сорок пять лет и... я сыт этим по горло, я устал, я больше ни во что не верю. Это будет моя последняя пьеса. Я изверился, жизнь для меня – ужасная мука. Да, это представление... – я буду рад, если оно окажется прощанием. Прощанием без любви. Я все потерял. То, что может произойти с вами, зрителями, даже с самыми молодыми, меня уже не интересует. Надежда, прогресс, борьба, будущее, красота, товарищество, народ, молодежь... все это для меня клочки бумаги. У меня все отняли. Я не могу больше. Это, повторяю, будет моя последняя пьеса. Пьеса-автобиография. Я написал ее в тюрьме.

 

Высвечивается небольшая часть сцены: тюремная камера; поскольку это возможно, атмосфера тюрьмы воссоздается с помощью одного света: на сцену проецируется решетка.

 

Да, это правда, меня взяли в седьмой или восьмой раз. Но не поэтому я говорю с вами так. Напротив! Там, в камере, я чувствую себя уверенно, в безопасности. В безмолвии. Человеческий голос теперь раздражает меня, заставляет меня вздрагивать. Я больше не верю. Даже полицейские, даже они перестали надоедать мне: я рассказал все. Правду и ложь. Все, что им было нужно. Мне безразлично...

Тот, кто появится сейчас на сцене, чтобы сыграть меня, – актер.

 

Входит актер, играющий роль Писателя, в рубашке, без пиджака; он несет столик, который ставит посреди камеры, затем выходит – тяжело, с выражением страдания на лице.

 

Все его знают, не правда ли? Он – знаменитость! Звезда, созданная и прославленная толстосумами. Потешный павлинчик, пустой и безмозглый. Но он талантлив и покорит вас.

 

Актер появляется снова, неся на этот раз стул. Садится за стол. Пишет.

 

Ладно, хватит разговоров. Слова на моих губах – будто капли свинца. В этом нет никакого удовольствия. Все, что я хотел вам сказать: итак, «Португалец, писатель, сорока пяти лет...» – моя последняя пьеса, и закончится она лишь тогда, когда этот актер выйдет на авансцену и скажет с фальшивой слезой в голосе...

ПИСАТЕЛЬ (актер, который играет эту роль, встает, придает своему лицу выражение глубокой удрученности и идет по направлению к публике; его жесты и походка выдают крайнее напряжение. Срывающимся голосом). Дамы и господа! Я глубоко потрясен печальным известием, которое должен вам сообщить. Ужас этого известия усугубляет его неожиданность. Дамы и господа, автор этой комедии только что печальным образом покончил счеты с жизнью в тюремной камере, где он отбывал наказание за преступление против государственной безопасности. Ужасная весть. Непоправимая потеря. Прошу минуту молчания. (Застывает в траурной позе, горько закинув голову).

ГОЛОС АВТОРА (яростный взрыв бешенства и издевки). Осел!.. Скотина! (Резко, хлопнув в ладони). Хорош! Начинаем!

 

Обруганный актер мгновенно меняет сокрушенное выражение лица на оскорбленное и агрессивное. Сдерживается, отступает немного назад, сосредоточивается и... «входит в роль»: теперь это Писатель-заключенный. В изнеможении он идет к столу, садится и начинает писать. Проходит несколько секунд. Вдруг раздается сильный стук: так стучат во входную дверь дома. Писатель на некоторое время прерывает работу: он страдает. Потом снова пишет, но уже без прежней сосредоточенности. В камере свет почти гаснет, остальная часть сцены ярко освещена. Зверские удары в невидимую дверь. В глубине сцены появляется Отец. За ним Мать. Они в ночных рубашках, взволнованы. Этих актеров мы уже знаем по первой сцене. Отец направляется в сторону, противоположную камере, и входит в полосу темноты. Он идет открывать дверь. Врывается полиция – три агента ПИДЕ. В руках у них пистолеты, на лицах одинаковые маски – грубые и жестокие. Они выталкивают Отца на середину. Мать в ужасе подходит ближе.

 

ОТЕЦ. Что такое? Что вам тут нужно?..

ПЕРВЫЙ. Мое почтенье! Тебя-то нам и надо. (Подает знак двум другим).

 

Те мгновенно приходят в движение, носятся с места на место, появляются на освещенной части сцены, исчезают – их движения резки и стремительны: идет обыск. Шум выдвигаемых ящиков, падающей мебели.

 

ОТЕЦ. Но я ничего не сделал!..

ПЕРВЫЙ. Конечно, нет. Ты же ангелочек!

 

В глубине появляется Писатель-Мальчик, ему лет десять; застыв на месте, он беззвучно плачет.

 

МАТЬ (бросается к ребенку, обнимает его). Боже мой!

 

За сценой звон разбитого стекла.

 

ОТЕЦ. Какое вы имеете право?!.. (Хочет выбежать в другую комнату).

ПЕРВЫЙ (приставив к его груди пистолет). Ни с места!

 

Мать громко плачет, мальчик в ужасе.

 

ОТЕЦ. Но я ничего не cделал… Я невиновен!

ПЕРВЫЙ. Тем лучше для тебя: попадешь на небеса!

ОТЕЦ. Кто вы такие? Ваши документы!

ПЕРВЫЙ. Ах, не доверяешь! Показать?

ОТЕЦ (с ненавистью). Не надо! Я вас, полицаев, насквозь вижу!

ПЕРВЫЙ. Ну так получай! (Жестокий удар).

 

Отец перегнулся от боли. Мать прикрывает голову ребенка.

 

Это еще только закуска... Одевайся.

МАТЬ (подходит к отцу). Вы забираете его?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Да. Воспользуйся отпуском…

ОТЕЦ. Бандиты! Вы за это поплатитесь!

ПЕРВЫЙ. Хочешь еще получить?

МАТЬ (умоляя). Он же ничего не сделал... на этот раз... ничего...

ПЕРВЫЙ. Ну и муженька ты себе отыскала!

 

Возвращается Второй полицейский с пачкой газет, брошюр, книг.

 

Больше ничего?

ВТОРОЙ. Только это. Я отнесу в машину. (Выходит).

ПЕРВЫЙ. Одевайся, или так пойдешь?

 

Отец уходит в глубину сцены, вслед за Первым полицейским. Входит Третий полицейский.

 

МАТЬ. Он ничего не сделал… Ночью он никуда не выходил, клянусь!

ТРЕТИЙ. Днем тоже многое можно сделать.

МАТЬ. Только три месяца, как он вернулся. Боже, помоги!

ТРЕТИЙ. Вот еще новости: отпустить!

МАТЬ (плача). Что же будет со мной, с ребенком?.. (Обнимает мальчика, который неподвижно, с ужасом следит за происходящим).

ТРЕТИЙ. Если б он думал о тебе, он бы этим не занимался...

МАТЬ. Но он же на этот раз ничего не сделал… Я знаю, я могу поклясться!

 

Первый полицейский и Отец, который уже оделся, снова выходят. Мать бросается к Отцу, судорожно прижимаясь к нему.

 

ОТЕЦ. Не надо, мать. Я невиновен. Не завтра, так послезавтра меня отпустят. Я уверен.

ПЕРВЫЙ (с жестокостью в голосе). Уверен?

 

Возвращается Второй полицейский, все еще злой.

 

ВТОРОЙ. Где бомбы?

ОТЕЦ. Какие бомбы?! Вы же все перерыли...

ВТОРОЙ (хватает Отца и наносит ему удар кулаком). Где? Куда ты их положил?

МАТЬ (бросается между ними). Отпустите его, ради бога!

 

Мальчик, не владея собой, закрывает голову руками.

 

ОТЕЦ. Придет еще мое время! Придет!

ВТОРОЙ. Ничего, там все расскажешь!

ПЕРВЫЙ (яростно хватает Отца за руку). Идем!

 

Мать все еще цепляется за Отца, плача. Второй грубо оттаскивает Мать от Отца.

 

ПЕРВЫЙ. Пошли!

 

Идет к выходу вместе с Отцом. Обезумев от боли, громко плача, Мальчик, выйдя из оцепенения, бросается к полицейским и колотит их обеими руками.

 

МАЛЬЧИК. Отпустите папу... отпустите!

 

Второй бьет его наотмашь, и Мальчик беспомощно падает. Мать подбегает к нему. В ярости Отец отталкивает Первого полицейского и хватает Второго за грудь; его мгновенно скручивают.

 

ОТЕЦ. Убийцы! Трусы!

 

Полицейские выволакивают его. Из-за сцены доносится его голос.

 

Да здравствует республика! Да здравствует свобода!

МАТЬ (поднимается и бежит к выходу. Останавливается у самой кулисы. В отчаянии, обессиленная). Проклятая жизнь! За что мне такое!

 

Свет гаснет. Освещена только камера.

 

ПИСАТЕЛЬ (к публике, с горькой иронией). Чистая мелодрама! Но я привык к мелодраме в жизни. Настолько, что всякий раз, когда я видел нечто подобное на сцене, мне казалось, что это сама жизнь, поэтому иногда я и сам прибегал к мелодраматическим эффектам в своих пьесах. Так прошли мои детство и юность. Не успеет отец выйти из тюрьмы, как его снова сажают. Поскольку он был единственным кормильцем в семье, во время его долгих отсидок жилось нам туго. Не то чтобы нищета, но нечто похожее. Мать становилась все печальнее, все беспокойнее...

 

Свет в камере почти гаснет, высвечивается другая часть сцены: Мать сидит на табуретке, шьет; Мальчик на полу у ее ног. Несколько секунд проходят в молчании.

 

МАЛЬЧИК. Мама!

 

Мать не отвечает.

 

Когда отец вернется?

МАТЬ. Скоро.

МАЛЬЧИК. Прошлый раз его держали два года...

МАТЬ. На этот раз скоро отпустят.

МАЛЬЧИК. Откуда ты знаешь?

МАТЬ. Знаю.

МАЛЬЧИК. Что сейчас делает отец?

МАТЬ. Спит, конечно. И тебе тоже пора спать: завтра в школу.

МАЛЬЧИК. А его будут бить?

МАТЬ (с болью, выкрикивает). Нет! Оставь меня в покое!

МАЛЬЧИК. Отец говорил, в тот раз его били.

 

На экране в глубине сцены появляются образы допроса Отца в ПИДЕ. Вопрос за вопросом, на которые Отец отказывается отвечать. Его бьют кулаком: он не отвечает, кровь течет из носа. В лицо ему, изможденному, направляют яркий свет, ослепляя.

 

МАТЬ. Пора спать, уже поздно!

МАЛЬЧИК. Мне страшно.

МАТЬ. Почему?

МАЛЬЧИК. Мне одному страшно... Я не могу заснуть, когда думаю, что они бьют папу... Можно, я буду спать с тобой?

МАТЬ (измученным голосом). Не глупи! Папа вот-вот вернется, сколько тебе можно повторять! Ты уже не маленький. Лучше больше думай о своих занятиях... Когда вырастешь...

МАЛЬЧИК. Не хочу вырастать.

МАТЬ. Не хочешь? Почему?

МАЛЬЧИК. Не хочу. Я боюсь.

 

На экране тем временем сцены пыток: семь-восемь агентов ПИДЕ избивают Отца. Они стоят кружком, ударами перебрасывая Отца от одного к другому.

 

МАТЬ. Ну ладно, ложись со мной.

МАЛЬЧИК. А что он сделал?

МАТЬ. Кто?

МАЛЬЧИК. Папа.

МАТЬ. Ничего.

МАЛЬЧИК. А за что ж его посадили?

МАТЬ. Не знаю, политика...

МАЛЬЧИК. А что такое политика?

МАТЬ. Перестань. Давай-ка, иди в кровать, и мне уже пора!

МАЛЬЧИК. А если они убьют папу?

 

На экране мы видим полицейских, которые с яростным видом приближаются к Отцу, бьют его в пах и выкручивают тестикулы: крупным планом лицо Отца, искаженное ужасной болью.

 

МАТЬ. Замолчи! Я больше не могу!.. Что ж я за несчастная такая, что ж за горе-то! Замолчи, или я побью тебя!.. Боже, что же ты не приберешь меня! (Плачет, уткнувшись лицом в ладони).

 

На экране Отец подвергается пытке «стойка»: он едва держится на ногах, готовый потерять сознание.

 

МАЛЬЧИК (подходит к ней и гладит по волосам). Не плачь, мамочка!..

МАТЬ (расстроенно). Когда отец вернется, поедем втроем в деревню, к дедушке с бабушкой... Увидишь, как там хорошо.

МАЛЬЧИК. Когда папа вернется... А что такое политика, мама? Скажи мне!

МАТЬ. Это... когда ты думаешь по-другому... не так, как они... Я не знаю, сынок!

МАЛЬЧИК. И это все, что сделал папа?

МАТЬ. Это все.

МАЛЬЧИК (всерьез, от всей души). Когда я вырасту большой, я куплю ружье и застрелю их! Все-ех застрелю!!!

 

При этих словах на экране появляется последнее изображение: Отец не выдерживает пытки «стойкой» и теряет сознание. В крови, покрытый потом, в изорванной одежде, он представляет собой трагическую карикатуру на человека. Полный мрак. В темноте звучит жестокая музыка, прерываемая человеческими стонами, криками, воплями. Свет на Писателя.

 

ПИСАТЕЛЬ. «Когда я вырасту большой, я куплю ружье и застрелю их!..» Никогда в жизни не произносил я слов искреннее, чем эти, словно наполненные взрывчаткой... За все эти годы не прошло ни дня, когда они не всплывали бы у меня в памяти, кровавые слова, вырванные из самой глубины моего сердца… В детстве я не умел даже улыбнуться от души, а смех для меня был великим усилием, почти отчаянным: я вырос под сенью политической тюрьмы, где мучились мой отец, наши друзья и знакомые; мучились сильнее, чем это представлялось мне в кошмарах, не дававших спать. И я не мог забыться, отодвинуть все это от себя... «Когда я вырасту большой, я куплю ружье и застрелю их!..»

 

Гаснет свет в камере и освещается остальная часть сцены. На постаментах разной высоты стоят лицом к публике узники, каждый из них держит перед собой решетку. Их пятеро, в центре – отец. Перед каждым из них (ниже, на уровне сцены) стоит женщина спиной к зрителям. Мать плачет, приникнув головой к решетке, которая отделяет ее от Отца.

 

УЗНИКИ. Наш час придет!

ЖЕНЩИНЫ. Когда?

ПЕРВЫЙ УЗНИК. Меня допрашивали трое суток без перерыва.

ВТОРОЙ. Десять суток я стоял по команде «смирно».

ТРЕТИЙ. Мне рвали тело, перебили кости.

ЧЕТВЕРТЫЙ. Мне жгли кожу, выкручивали яйца.

ОТЕЦ. Мне говорили, будто мои товарищи дают на меня показания.

ПЕРВЫЙ. Но я выдержал. Я молчал.

ВТОРОЙ. Я сжал зубы. И молчал.

ТРЕТИЙ. Я чувствовал: умираю, но я молчал!

ЧЕТВЕРТЫЙ. Я сдался: заговорил...

ОТЕЦ. Наш час придет!

УЗНИКИ. Наш час придет!

ЖЕНЩИНЫ. Когда?

МАТЬ. Я слабая. Я не вынесу...

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Я сильная. Держись!

ВТОРАЯ (молодая девушка, похожа на студентку). Я горжусь тобой. Я буду ждать тебя!

ТРЕТЬЯ (в отчаянии). Мне страшно. Они убьют тебя!

ЧЕТВЕРТАЯ. Расскажи, расскажи про все! Я не хочу, чтоб тебя снова били.

ОТЕЦ. Наш час придет!

УЗНИКИ. Наш час придет!

ЖЕНЩИНЫ. Когда?

 

Темнота. Высвечивается камера. Актеры, принимавшие участие в предыдущей сцене, отходят к боковым зеркалам.

 

ПИСАТЕЛЬ. Так я рос, всегда мечтая раздобыть ружье, с помощью которого мы могли бы победить: я, отец, мать. И в конце концов я понял, что нужно не то оружие, которое стреляет, а совсем другое, мне более доступное, порою более действенное, но которое стоит гораздо дороже...

Тогда с огромными трудностями я поступил в лицей. Отец то сидел в тюрьме, то ждал, что его посадят. Мать зарабатывала шитьем; она таяла с каждым днем. Плату за обучение я вносил всегда последним, всегда с опозданием: «Номер 68 не имеет права присутствовать на занятиях. Будьте любезны, покиньте аудиторию и пройдите к секретарю...» Я выходил, униженный, со слезами в горле. Однажды меня вызвали к ректору.

 

Свет в камере гаснет. На освещенной части сцены – Ректор за письменным столом, перед ним стоит Писатель-Юноша.

 

РЕКТОР. Сколько тебе лет?

ЮНОША. Шестнадцать.

РЕКТОР. В таком возрасте и с такими способностями... у тебя ведь неплохие способности, мой милый...

ЮНОША (робко, неуверенно). Благодарю вас, господин ректор!

РЕКТОР. Способный и хороший ученик!

ЮНОША. Благодарю вас…

РЕКТОР. В твоем возрасте и с такими способностями, как я уже говорил, ты вполне можешь понять, что я хочу сказать... Ведь ты учишься уже пятый год, это так?

ЮНОША. Так, господин ректор.

РЕКТОР. Хочешь учиться дальше?

ЮНОША. Очень хочу, господин ректор!

РЕКТОР. А твои родители в состоянии за тебя платить?

ЮНОША. Нет...

РЕКТОР. Мне кажется, ты всегда платишь за обучение последним…

ЮНОША (пристыженный). Но я же плачу…

РЕКТОР. Всегда с опозданием. И потом, мой милый – не обижайся, если я так тебя называю, ведь ты мне симпатичен! – посмотри на себя: ты плохо одет и, похоже, плохо питаешься…

ЮНОША. Мне ничего больше не нужно.

РЕКТОР. Хорошо, если это так! И все же ты хочешь продолжать обучение? Ты не думаешь пойти работать, кормить мать?

ЮНОША. Мама хочет, чтобы я продолжал учиться. И папа тоже.

РЕКТОР. Папа!.. А на какие деньги?

ЮНОША. Если бы вы смогли выхлопотать стипендию...

РЕКТОР. Стипендию? Сомневаюсь.

ЮНОША. Но мои баллы...

РЕКТОР. Баллы баллами... Ты забываешь про отца, про его идеи.

ЮНОША (сжавшись). Я не могу отвечать за идеи моего отца...

РЕКТОР. Конечно, мой милый... Я рад, что ты понял, как он, хоть и с благими намерениями, заблуждается...

ЮНОША. Он хороший человек...

РЕКТОР. Хороший? Для тебя! Но не для других, не для общества! Прости, что я так говорю, ведь он твой отец... но я как ректор этого лицея должен заботиться о тебе, ради твоего же образования. Ты уже не ребенок, ты умный парень и способен понять меня как следует. Хороший? Говоришь, он для тебя хороший? В то время как он допускает, чтобы ты и твоя мать так жили?!

ЮНОША. Он никому не сделал ничего дурного! Он жертвует собой во имя своих идеалов...

РЕКТОР. Хороши идеалы! Я не хочу задевать тебя, но он же одержимый, он анархист, ему по душе одна смута да партизанщина! Но, благодарение богу, в эту страну вернулся порядок, раз и навсегда. Мальчик мой, только слепец, только сумасшедший не видит, какое благо несет нашей Португалии «Новое государство»! Ты парень с головой и уже начинаешь понимать, на чьей стороне разум! И это счастье! Действительно, ты не в ответе за безумства своего отца…

ЮНОША (с возмущением). Я хотел бы... (Испуганно замолкает на полуслове).

РЕКТОР. Ты хотел бы походить на своих товарищей. Чтобы был у тебя нормальный дом, семья, которая...

ЮНОША (преодолев страх, с яростью). Нет! Я хотел бы стать таким же, как отец!

РЕКТОР (стукнув кулаком по столу). Молчать! (С трудом сдерживаясь). Хорошо, хорошо! Ты, конечно, уважаешь своего отца, это естественно... В конце концов, он твой отец. Мне не следует подталкивать тебя к дурному. Но послушай меня, милый... С моральной и общественной точки зрения дела твои обстоят плохо, и я должен каким-то образом помочь тебе!.. Иногда дети – как ангелы, которых бог посылает в этот мир, чтобы обратить отцов... Не так ли?

ЮНОША. Нет, господин ректор.

РЕКТОР. Ведь это твоя спасительная миссия, твой долг перед богом: не будь нечестивцем!

ЮНОША. Я не верю в бога.

РЕКТОР (снова ударил кулаком по столу). Но ты должен верить! (Старается сдержаться). Хорошо, хорошо. Я вызвал тебя, потому что хочу, чтобы ты мог учиться у нас и дальше... Ведь ты хотел бы учиться дальше, разве не так?

ЮНОША. Я должен получить образование.

РЕКТОР. Хочешь получить стипендию?

ЮНОША. Да, господин ректор. Я имею на нее право, как и остальные: мои баллы выше, чем у четырнадцати других учеников.

РЕКТОР. Тогда сделай то, что я тебе скажу. Поверь, тебе нужно поговорить с отцом. Будешь слушаться меня?

ЮНОША. Если смогу, господин ректор.

РЕКТОР. Сможешь. Сможешь и должен. Еще спасибо мне скажешь! Послушай, милый мой: ты ведь один из всего лицея еще не вступил в ряды Союза португальской молодежи?

ЮНОША. Да, господин ректор.

РЕКТОР. И ты не жалеешь об этом?

ЮНОША. Нет, господин ректор.

РЕКТОР. Не разрешает отец?

ЮНОША. Даже если бы и разрешил. Я сам не хочу быть в Союзе португальской молодежи!

РЕКТОР (в ярости). Почему?

ЮНОША. Потому что я не буду вступать.

РЕКТОР (снова ударяет по столу). Ты вступишь!

ЮНОША. Нет, господин ректор!

РЕКТОР. А я тебе говорю – да! Дурак, кретин!..

ЮНОША. Господин ректор, вы только что называли меня способным…

РЕКТОР (поднимается, выходя из себя). Вон!

 

Юноша опускает голову и идет к выходу.

 

Вон отсюда! И чтоб глаза мои тебя больше не видели!

 

Юноша исчезает.

 

Коммунист, коммунистово отродье!

 

Полная тьма. Слышны разрывы снарядов, пулеметные очереди, крики. На экране кадры документального фильма о гражданской войне в Испании: жестокость, кровь, исступление. На сцене одна за другой разыгрываются короткие пантомимы. Молодая женщина с длинными распущенными волосами бежит с ребенком на руках, спотыкается, роняет ребенка и в ужасе бежит дальше; за нею гонится марокканский гвардеец; заметив ребенка, он на ходу протыкает его штыком и продолжает погоню. Три солдата волокут молодого парня; у него завязаны глаза. Его ставят в глубине сцены спиной к зрителям, прицеливаются, стреляют – парень падает замертво, солдаты уволакивают тело. Четыре солдата преследуют двух девушек, бьют их, сбивают с ног и насилуют, каждую по двое; потом покидают сцену, волоча девушек за волосы, растерзанных, с обнаженными грудями. По сцене проходит погребальное шествие трех женщин; на двоих из них, помоложе, опирается старуха, испанская «Грозная Мать». Похоронный звон. На экранах – образы разрушения и смерти, о которых сейчас идет речь.

 

ПИСАТЕЛЬ. Да, это гражданская война в Испании. Мое одиночество стало еще беспросветнее. Отца не раз арестовывали в связи с этой войной. А в Сантареме, где я жил теперь, все симпатии моих однокашников были на стороне Франко... Я слушал их разговоры, а сам отмалчивался: в груди у меня кипела ненависть, но говорить я боялся... Их идеалы были так далеки от идеалов моего отца – и от моих! Да, от моих, потому что к этому времени у меня уже сложилось определенное мировоззрение.

 

В камере темнеет. Освещена остальная часть сцены: разговаривают Лицеист и Лицеистка. Юноша сидит поодаль от них, читает.

 

ЛИЦЕИСТ. Франко всех их приберет!

ЛИЦЕИСТКА. Ты так считаешь? Твои бы слова да богу в уши!

ЛИЦЕИСТ. Не сомневайся: красным вот-вот крышка!

ЛИЦЕИСТКА. Сколько же отец может переводить деньги для Франко!

ЛИЦЕИСТ. Вчера пришло письмо от брата Зе... знаешь, ведь он там, вместе с националистами, в Легионе Вириато!

ЛИЦЕИСТКА. Кто же не знает? Все знают. Твой брат – потрясающий человек. Он ведь учился на юридическом, разве не так?

ЛИЦЕИСТ. Ему оставалось учиться только год.

ЛИЦЕИСТКА. А твоя мать, бедняжка?

ЛИЦЕИСТ. Моя старушка все плачет и плачет…

ЛИЦЕИСТКА. И как его твой отец отпустил, просто удивительно!

ЛИЦЕИСТ. Отец? Да он сам хотел записаться! Ты не знаешь моего старика... Кремень!

ЛИЦЕИСТКА. Значит, война скоро кончится?..

ЛИЦЕИСТ. Кончится. Об этом вчера писал мне мой брат Зе. Уж он-то знает! Считай, все это у Франко в кармане.

ЛИЦЕИСТКА. Сколько народу погибло...

ЛИЦЕИСТ. А что делать? Что, лучше было бы, если бы Испания коммунистам досталась? Мы бы тогда тоже долго не продержались!

ЛИЦЕИСТКА. Ну а как там твой брат?

ЛИЦЕИСТ. Превосходно. Он пишет, за один раз укокошил десяток красных! А?! Получил орден от Франко!..

ЛИЦЕИСТКА. У этого Зе ведь был какой-то роман?

ЛИЦЕИСТ. Лучше бы не было! Какая-то девица пристроилась к нему в Лиссабоне, даже не поймешь, кто такая… Одна морока!

ЛИЦЕИСТКА. Твоим родителям этот роман не понравился?

ЛИЦЕИСТ. А что там могло понравиться? Отец у нее – какой-то сухарь, а что хуже всего, строит из себя оппозиционера, говорит, что он социалист, и еще не знаю что!

ЛИЦЕИСТКА. Серьезно?!

ЛИЦЕИСТ. Ее отец – профессор в университете. Его уволили. Но мой брат позволил себе целоваться с этой девушкой…

ЛИЦЕИСТКА. Хорошо, что ей не удалось изменить его мысли: твоим родителям это было бы не по вкусу!

ЛИЦЕИСТ. Конечно, нет! Еще не хватало! А знаешь что? Эта девица от моего брата сбежала! Едва он записался в Вириато, все у них было кончено! Нужно было ей наподдать как следует. Была бы она со мной!

ЛИЦЕИСТКА. Вот и хорошо! Так будет лучше. Говорят, что эти девицы предаются свободной любви, или еще…

ЛИЦЕИСТ. Да нет, кажется, она была надежная. И классная, говорят, очень красивая. Я никогда ее не видел. А если бы увидел – сказал бы ей пару ласковых, чтобы никогда не забыла!

ЛИЦЕИСТКА. Сейчас твой брат уже забыл о ней. Там он с испанками водится!..

ЛИЦЕИСТ. Жаль, я не записался!.. Если бы не мои старики...

ЛИЦЕИСТКА. Боже мой, не говори так! Не будь дураком…

ЛИЦЕИСТ. Точно тебе говорю! Но мама все сорвала…

ЛИЦЕИСТКА. Жду не дождусь, когда все это кончится! У нас дома все наперечет: одежда, поездки… все. Мой отец посылает в Испанию все деньги, которые удается собрать.

ЛИЦЕИСТ. Все?! Ну, это чепуха! У твоего старика чем дальше, тем больше денежек: пять фабрик! И их все больше, черт подери!

ЛИЦЕИСТКА. Конечно, он преувеличивает: любит поплакаться! Но пойми, каждый раз, когда говорят о гражданской войне и о красных, он хуже зверя становится! Иногда его даже пугаешься…

ЛИЦЕИСТ.  И главная подлость, что там вместе с коммунистами – португальцы! Предатели! Бандиты!

 

Юноша резко захлопывает книгу.

 

Эй, ты, я, кажется, не то сказал?

 

Юноша поворачивается спиной.

 

Я с тобой говорю! (Хлопает его по плечу).

ЮНОША (агрессивно). Чего тебе надо?

ЛИЦЕИСТ. У тебя отец тоже из... этих?

ЮНОША (с ненавистью). Ты моего отца не трогай!

ЛИЦЕИСТ. А что? Мальчик возражает?

ЛИЦЕИСТКА (с презрением). Все говорят об этом...

ЛИЦЕИСТ. Я тебя насквозь вижу…

ЮНОША. Да и я тебя…

ЛИЦЕИСТ. Знаю я, чего вам с твоим папенькой надо! Только, малыш, тут не подают!

ЮНОША. У тебя мне занимать нечего!

ЛИЦЕИСТКА (издевательски хохочет). Конечно, ваше величество, зачем вам!..

ЛИЦЕИСТ. Эта рвань только и ждет, как бы отожраться за наш счет! Ну да перебьются, сволочь коммунистская!.. Работать надо!

ЮНОША (с издевкой). Как – ты работаешь?

ЛИЦЕИСТ. А мне-то зачем? С меня хватает. Мне дедушка оставил. Не забывай одного: слуга – всегда слуга, а хозяин – всегда хозяин. И так будет вечно!

ЮНОША. Так не будет!

ЛИЦЕИСТ (Лицеистке). Я же говорил тебе! Это республиканец!

ЛИЦЕИСТКА. Этот лицей перестал держать марку: приходится сидеть на одной скамье не пойми с кем, вроде тебя!..

ЛИЦЕИСТ (юноше). Знаешь что? Твой отец сидит и крепко сидит... Слышишь? Была б моя воля...

ЮНОША. Скотина. (Встает).

ЛИЦЕИСТ. Повтори... (Хватает Юношу за грудки).

ЛИЦЕИСТКА (разнимая их). Перестань, Жоржи!.. Брось его, говорят тебе!..

 

Лицеист овладевает собой.

 

Он же сейчас с голоду помрет!.. (Тянет Лицеиста за руку). Пойдем, Жоржи, ведь он с одного удара свалится!

 

Они уходят. Юноша дрожит от обиды и негодования, потом со злостью швыряет книги об пол. В этой части сцены свет меркнет, высвечивается камера. Юноша остается на месте, застывший в указанной позиции, как парализованный, не отрывая взгляда от книг, упавших к его ногам.

 

ПИСАТЕЛЬ. За все мои школьные годы у меня так и не было ни одного друга, ни одного настоящего товарища. Это меня ужасно мучило... Я был всегда печален, плохо одет, застенчив, подозрителен и очень заносчив: в общем, фигура не из привлекательных. В ту пору там, где я рос, в школу ходили только дети из семей с достатком. Легкость их отношения к жизни оскорбляла меня, вызвала возмущение. Почти все, о чем они болтали, не было интересно: футбол и попойки, бой быков, танцы, песенки, проститутки...

 

Во время этого монолога на экранах демонстрируются документальные кадры. Футбольный матч, сцены возбуждения и животной агрессивности в игре и на трибунах. Ресторанчик, где поют песни в стиле фаду, «рыцарственные и ностальгические»; сладкие вина и пьяные посетители. Публичный дом того времени. Бой быков; церемониальный парад, богатая публика занимает крытую часть амфитеатра, грубое восхищение народа, варварские подробности схватки с быком, кровь на шкуре быка и на одежде тореадоров. Выход публики с доминиканской мессы, весьма элегантный: благословения и тому подобное. Снова публичный дом. Фейерверк и праздник «в народном духе», «маменькины сынки» в кабаре, костюмированный бал в богатом доме и т.д. Эти фильмы демонстрируются до конца следующей сцены, которую представляют актеры. Свет в камере гаснет, теперь освещена та часть сцены, где находится Юноша. Входит Второй лицеист.

 

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Эй, парень! Что ты тут делаешь?

ЮНОША. Ничего.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ (поднимает книги, отдает их Юноше). Поцапался с кем-то?

ЮНОША. Нет.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Нервы разыгрались?

ЮНОША. Оставь меня в покое.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Да ладно, не будь ты таким! Ну и характер у тебя!

ЮНОША. С меня хватит. (Садится, побежденный).

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Развейся, парень, брось эти мысли…

ЮНОША. Всегда что-нибудь новое. Меня здесь не выносят.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Это ты себе придумываешь. Слушай, ведь я-то тебе друг.

ЮНОША (с презрением). Ты всем подряд друг.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ну да. И что? Это плохо?

ЮНОША. Нет. Это не плохо, но и не хорошо. Это никак.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ты что, оскорбить меня решил? Чтобы тебя выносить, нужен вагон терпения! Ну и характер!

ЮНОША. Так оставь меня в покое. Уходи.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Уходить? Зачем? Слушай, вот что я тебе скажу: я на три года старше тебя, и у меня уже четыре седых волоса. Это ведь кое-что, а?

ЮНОША. И ты этим пользуешься.

ВТОРОЙЛИЦЕИСТ. Я больше знаю о ночной жизни, чем ты – о дневной…

ЮНОША. Ты знаешь, что меня это не интересует.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Я о тебе позабочусь: надо сделать тебя мужчиной!

ЮНОША (не принимает его всерьез). Совсем рехнулся!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Видишь? Ты уже смеешься. Пошли со мной: через три месяца тебя будет не узнать!

ЮНОША (сломленный). Я хочу уйти из лицея.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Уйти? Почему?!

ЮНОША. Меня вызывал ректор…

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ясно. Не обращай внимания: он такая скотина!

ЮНОША. Отучусь пятый год и уйду.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Да почему же, черт побери?! Он не сможет тебя исключить: оценки у тебя хорошие, поведение тоже… Брось эти фокусы, просто потерпи!

ЮНОША. Я хочу идти работать. А учиться буду на вечернем.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Работать?! Ты что, с ума сошел?

ЮНОША. Это необходимо. Ты не поймешь…

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Так это из-за денег? Честное слово, если бы у меня были свои, я поделился бы с тобой…

ЮНОША. Я что, у тебя что-нибудь просил?

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Даже если бы и не просил. Но нет, парень, об этом даже речи нет: мои старики такие скупердяи…

ЮНОША. Ты славный парень.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ну вот, видишь? Пойдем со мной, ты не пожалеешь: в субботу возьму тебя на праздник… Даже не спорь: решено! Тебе это нужно, это я тебе говорю. Съездить куда-нибудь, пропустить стаканчик… то, что доктор прописал!

ЮНОША. Мой отец в тюрьме.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. И что? Оставь ты в покое своего отца. Черт возьми! Разве ты виноват в его заскоках?

ЮНОША (гневно). Он в тюрьме!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ну да. И что дальше? Если ты будешь сидеть без развлечений, то он скорее выйдет оттуда? Вот же характер у тебя!

ЮНОША. Ты ничего не понимаешь! Моя мать устала работать, поддерживать меня!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Она старая, а ты молодой. Оставь стариков в покое. Не обращай внимания!

ЮНОША. Тебе хоть кол на голове теши. Ты меня оскорбляешь!..

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ (беззлобно). Ну вот, уже я тебя оскорбляю!..

ЮНОША (удрученный). У меня есть только эти штаны, этот пиджак и еще одна рубашка, кроме этой!..

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. И что же? Не дергайся. Я тебе дам поносить какой-нибудь свой костюм: фигуры у нас более-менее похожи. Все, решено!

ЮНОША. Нет. Я тебе не компания. Благодарю! Твои родители, должно быть, уже это тебе сказали. Сын бомбиста Жоакима не может никому быть хорошим товарищем!..

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Черт подери, ну ты и зануда! Мои старики… да пошли они! А потом, парень, я вожусь с одними шлюхами да пьяницами. Уж ты-то их не хуже!

ЮНОША. Только что одна лицеистка ткнула меня носом в то, что я голодаю. (С гневом и гордостью). И это правда! Я голодаю, все еще голодаю. Иногда мы с матерью съедаем в день всего тарелку супа.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Знаешь, что я тебе скажу? Один грамм твоих мозгов стоит больше, чем у всех тут вместе взятых. Все, что тебе нужно, – везение. Везение, и больше ничего!

ЮНОША. Ты ошибаешься. Жертвы моего отца открыли мне глаза на многое. Я хорошо знаю, что я должен сделать в жизни, чему учиться и как сражаться. Это так важно для меня! Я должен кем-то стать в этой стране, чего бы это ни стоило. Я должен отомстить за несправедливость, которая свершалась много раз. За многих надо отомстить!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Брось ты все это, парень: я считаю, если будешь учиться хорошо, кончишь курс, и сам увидишь, как все будет классно: не успеет петух пропеть, как ты приобретешь деньги и имя! Увидишь, после этого тебя все будут на руках носить… Остальное – глупости! Хочешь, чтобы к тебе относились, как к твоему отцу? Жизнью надо наслаждаться, и наслаждаться на полную катушку! Мы молоды, черт побери!

ЮНОША. Ты не можешь меня понять: я такой же, как мой отец, и буду таким же, как он!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Много ты от этого выиграешь! Другие будут наслаждаться всем, что в жизни есть хорошего, а ты будешь сидеть за решеткой да глядеть, как они кушают: не будь дураком! Ладно, проехали: я на тебя рассчитываю. В субботу вместе идем на вечеринку!

ЮНОША. Нет. Спасибо, но я не хочу. Не нравятся мне эти праздничные люди. А я не нравлюсь им: разжиревшим буржуям, знатным дурочкам… Не рассчитывай на меня. Тошнит меня от всей этой своры: оттуда уходишь, как обгаженный, и никаким мылом не отмоешься. Стадо фашистов!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Может, и так, зато девчонки там что надо! Черт побери, тебе женщины-то вообще нравятся?!

ЮНОША. Не в таком смысле, как тебе.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ах, это бывает по-разному?! По мне, так способ всегда один! Или, скажешь, у тебя в этом больше познаний, чем у меня?

ЮНОША. Ничего ты не понимаешь!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Ну да, я же полная скотина. Что касается меня, тут двух мнений быть не может… Не обижайся ты! Шучу. Все это ради твоего же блага, можешь быть уверен. Вот скажи мне, ты уже бывал у шлюх?

ЮНОША. Нет.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Мне так и показалось. Ладно, еще не поздно. Я начал рано, но я вообще рано созрел. Сегодня вечером я возьму тебя с собой.

ЮНОША. Оставь меня в покое! Отвяжись ты от меня!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Хочешь сказать, ты никогда…

ЮНОША (гневно). Никогда!

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Девственник! И ты в силах это выдержать?

ЮНОША. Я выдержу все.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. У тебя одна политика в голове, и это не идет тебе на пользу. Расслабься ты, наслаждайся жизнью!

ЮНОША (с презрением). А ты? Что для тебя политика?

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Да это морока одна! Ничего мне там не интересно, ничегошеньки!

ЮНОША. Что же тебя, в конце концов, интересует?

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Сколько раз тебе повторять? Есть, пить, спать и… все остальное, то, что можно делать с женщинами, и это лучше всего!

ЮНОША. Этого мало.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Мало? У меня и минуты свободной нет!

ЮНОША. А ведь этим ты играешь на руку фашистам.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Да плевал я! Пускай они сами играют мне на руку. Ладно, чтобы ты был доволен, я скажу тебе, что хочу заняться кое-чем новеньким: стану форкадо, буду ловить быков на корриде! Вступил в группу «Отважные»: через месяц у меня первое выступление. Вот увидишь, парень, зрелище будет хоть куда! Мой старик хочет, чтобы лучше я был всадником: да ну его! Форкадо, форкадо – и все тут! (Делает жест, будто хватает быка за рога). Торо! Торо!..

ЮНОША (сухо, очень печально, протягивая руку Второму лицеисту). Прощай.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Уже уходишь?

ЮНОША. Ухожу.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Вечно на одной волне?

ЮНОША. Другой у меня нет. Я же зануда.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Но я могу все-таки рассчитывать на тебя в субботу?

ЮНОША. Нет.

ВТОРОЙ ЛИЦЕИСТ. Что за характер у тебя! Свихнешь ты себе мозги когда-нибудь…  Все-таки уходишь?!

ЮНОША. Прощай и спасибо! (Уходит).

 

Полная темнота. В течение нескольких секунд слышны только ужасающие звуки второй мировой войны. Затем на экранах кадры насилия, разрушений. Тотчас же на сцене появляется процессия женщин – «благодарных женщин Португалии»: они цепочкой проходят по сцене, неся плакаты с такими надписями: «Господин Президент! Вы спасли нас от ужасов войны. Спасибо!», «Португальские матери благодарны Салазару», «Португальские невесты благодарны Салазару», «От португальских женщин спасибо Салазару за жизнь их сыновей», «Салазар – величайший политический деятель мира», «Салазар – спаситель Португалии», «Португальские женщины молятся за президента Салазара», «Салазар – герой, Салазар – святой», «С Салазаром и Девой Марией Португалия будет великой», «Молимся за обращение коммунистов, сынов дьявола», «Благословенна плодотворная непорочность Салазара» и т.п. Демонстрацию разыгрывают все десять актеров – пять женщин и пять мужчин в женском наряде: карикатурные образы глупости, невежества, наивной провинциальности, уродства, религиозного обскурантизма. Каждый из актеров появляется на сцене по нескольку раз, пока не кончится шествие.

 

Демонстрация кончается, экраны гаснут. Полная темнота.

Актеры, участвовавшие в предыдущей сцене, переодеваются, гримируются перед боковыми зеркалами. Появляется Писатель-Молодой человек (эту роль можно поручить тому же актеру, который играл Писателя-Юношу); его «ведет» луч прожектора. Он печален, взволнован; останавливается, достает из кармана телеграмму и несколько раз перечитывает ее. Свет в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ. Эта телеграмма снова опрокинула все. Все? Немного покоя, экономическое благополучие, надежда. Мне все это казалось раем. А через три года к нам вернулся отец. На свободу! Я смог окончить седьмой класс лицея и после этого пошел на первый курс университета в Лиссабоне. Как славно это было! В университете я наконец встретил друзей, товарищей, у которых были те же идеалы. Они слышали меня и ценили меня. В это время я начал публиковать первые статьи в журналах и мелкие рецензии: эти невинные труды приносили мне удовольствие. Я так любил читать и перечитывать их, словно в этот миг триумфальные трубы восхваляли мое имя, напечатанное жирным шрифтом и довольно крупными буквами! Но однажды утром пришла эта телеграмма...

 

Молодой человек в приступе отчаяния рвет телеграмму, швыряет обрывки на пол, потом застывает, глаза его полны слез.

 

Матери было очень плохо. Она и всегда-то была  худенькой, часто болела. Но никогда не жаловалась и все время работала. Горести измучили ее, бедную!

 

Юноша медленно уходит. На сцену вывозят кровать на колесиках. На кровати Мать. Сильный свет освещает кровать.

 

На этот раз все было очень серьезно. Тяжелая болезнь, неизлечимая, быстро ведущая к смерти. Белокровие.

 

Гаснет свет в камере. Входит Отец.

 

ОТЕЦ (подходит к Матери, целует ее). Как ты себя чувствуешь?

МАТЬ (ласково, спокойно). Гораздо лучше.

ОТЕЦ (садится на край кровати). Через две недели ты поправишься. Давай спорить?

МАТЬ. Я повидала сына: теперь мне хорошо, я готова ко всему...

ОТЕЦ. Мне сейчас врач сказал... это скоро пройдет... слабость, только и всего…

МАТЬ (тихо улыбается). Скоро?.. Конечно, как только я...

ОТЕЦ (с болью). Ну зачем ты так! Как же ты пала духом…

МАТЬ. Ты сам знаешь, что я не пала духом.

ОТЕЦ. Тогда почему ты так говоришь?

МАТЬ (твердо). Потому что это правда.

ОТЕЦ. Нет!

МАТЬ. Да. Успокойся, отец, мне не страшно. И не жаль. Жизнь была для меня...

ОТЕЦ (сдерживая рыдание). Прости меня!

МАТЬ. Мне не за что тебя прощать.

ОТЕЦ. Я дал тебе жалкую жизнь... ты вынуждена была работать, как мужчина... Я не был ни мужем хорошим, ни отцом...

МАТЬ. Но ты же не мог этого! Ты должен был бороться за свои идеалы. Это ты меня прости…

ОТЕЦ. Ты всегда была замечательной женой!

МАТЬ. Я не сумела стать тебе товарищем в борьбе... Я не понимала, не чувствовала... Все это – политика, республика, революция – все это только раздражало меня... Иногда я просто ненавидела твоих друзей, так что... каких только зол я ни желала им! Это они уводили тебя от меня, а что женщине могло быть хуже? Теперь все решилось, и мне все едино.

ОТЕЦ. Я сражался за свободу, за страну...

МАТЬ. А мне нужна была только одна свобода – чтобы ты был рядом, чтобы мы вместе растили сына... В покое и в радости.

ОТЕЦ. Но есть вещи выше этого!

МАТЬ. Для меня – нет! Прости...

ОТЕЦ. Но наш сын понял мою жертву. У него те же идеалы, что и у меня, он продолжит мою борьбу…

МАТЬ (в ярости). Этого-то я и боюсь! Только это и лежит у меня камнем на душе. Вот я умираю...

ОТЕЦ. Ты не умрешь, мать! Клянусь тебе, нет...

МАТЬ. Смерть для меня – только отдых, благословение... Я больше не могу...

ОТЕЦ (обнимает ноги Матери, плача). Но я не мог иначе! Это дело чести... я не предатель!..

МАТЬ. Я знаю. Если бы тебе пришлось все начать сначала, ты сделал бы все точно так же...

ОТЕЦ. Товарищи уважают меня, доверяют мне… И я заслуживаю этого уважения, этого доверия: я никогда не бежал от опасности, никогда никого не выдал, столько выстрадал!..

МАТЬ. Мне нужно было бы гордиться тобой.  А я на это не способна... Поэтому я и прошу у тебя прощения. Я знаю, что я несправедлива: мне хотелось, чтобы мы с сыном были для тебя главнее всего.

ОТЕЦ. Я вас так люблю!

МАТЬ (нежно, гладя его по голове). Я знаю.

ОТЕЦ. Но кто-то должен спасти эту страну, освободить народ!

МАТЬ. Все это для меня звучит фальшиво. Извини. Я слишком мелкая для тебя. Ничего не чувствую. Я слишком дорого заплатила за эти слова…

ОТЕЦ. Наш сын понимает меня!

МАТЬ (решительно). Я не хочу, чтобы мой сын жил так, как ты! Не хочу!

ОТЕЦ. Хочешь, чтобы он стал эгоистом, буржуем?! Чтоб он сотрудничал с фашистами?!

МАТЬ. Хочу, чтобы он просто жил, как все. Чтобы его никто не унижал, не оплевывал, как тебя! Хочу, чтобы он не страдал сам, не мучил других. Я имею на это право: я работала до упаду, чтобы вырастить его, терпела голод, выпрашивала подачки!..

ОТЕЦ. Все изменится в этой стране. Время еще придет! Его время будет лучше нашего. Возьми себя в руки!

МАТЬ. Время еще придет! Всю свою жизнь я слышала это от тебя: даже в постели, когда мы были молоды и целовались… И никакое время не приходило.

ОТЕЦ. Но на этот раз придет! Поверь мне, мать: все уже готово, и не сорвется!

 

Мать стонет и сжимается от боли.

 

Тебе хуже? Позвать врача?

МАТЬ (овладевая собой). Не надо. Пустяки. Я хочу поговорить с сыном. Пожалуйста, позови его...

ОТЕЦ. Но...

МАТЬ. Ступай, скажи ему, чтоб пришел сюда. Я хочу говорить только с ним. Скорей, отец.

 

Отец колеблется, потом решается и торопливо выходит. Оставшись одна, Мать вынимает четки, спрятанные под подушкой, и начинает горячо молиться. Входит Молодой человек.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама, я пришел...

МАТЬ. Сядь рядом, сынок: врачи говорят, болезнь не заразная.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (садится на край кровати, ласкает мать). Вы сегодня выглядите гораздо лучше!

МАТЬ. От молитвы мне стало легче.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (очень печально). Так вы молитесь, мама...

МАТЬ. Тебе это странно?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Странно, мама.

МАТЬ. Ты никогда не видел, чтобы я молилась, даже когда ты был маленьким. А теперь…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама, только вы можете знать, что дает вам облегчение!..

МАТЬ. Телу – ничего. А душе – да, ей от молитвы легче.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама, вам страшно, вы очень ослабли…

МАТЬ. Нет, сынок, мне не страшно. Совсем наоборот. Голова у меня совсем ясная. Но сейчас, когда мне остается так немного, я решила высказать все, что чувствую, всю правду. Сделать то, что мне по душе, что пойдет мне на пользу. А тебе надо потерпеть…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (ласково). Молитва – средство от страха. Это не для вас, мама. Всю жизнь я восхищался вашей силой, вашей отвагой – а теперь...

МАТЬ (улыбаясь). А теперь я молюсь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Почему, мама?

МАТЬ. Потому что я видела, как моя мать, моя бабка умирали с молитвой...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Они же были бедные темные женщины...

МАТЬ. Я тоже бедная темная женщина... которая умирает...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Положитесь на врачей, мама!

МАТЬ. Нет, сынок, я не могу: ты же знаешь, что они ничего не смогут сделать для меня.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Можно сделать переливание крови, есть же лекарства!..

МАТЬ. Нет, сынок, они ничего не смогут сделать. И ты даже не представляешь себе, какое облегчение, какой покой дает мне эта уверенность. Впервые после замужества я чувствую себя свободной, принадлежащей самой себе! И не боюсь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Бедная, вы столько выстрадали!

МАТЬ. Ради тебя, потому что я очень люблю тебя!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы были замечательным товарищем отцу!

МАТЬ. Нет, сынок, не была. В этот час я не хочу лгать. Если бы не ты, я бы сбежала, бросила бы его. Я никак не могла смириться со своим несчастьем. Ты, только ты давал мне силы!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но ведь отец – герой! Его имя сохранится в истории народного сопротивления диктатуре! Как я хотел бы быть таким, как он!

МАТЬ. Ой, сынок, не надо!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мне не хватает отцовской смелости, его широты... во мне все как-то мельче...

МАТЬ. Оно и лучше.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но я восхищаюсь им!

МАТЬ (резко). Восхищайся, но только не живи, как он. Или не женись, не рожай детей, не принимай на себя семейных обязанностей... (Замолчала от острой боли).

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама, ну возьмите себя в руки... Хотите укол?

МАТЬ. Нет. От укола я засну... А надо, чтобы голова у меня была светлая... Я позвала тебя, чтобы попросить...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Говорите, мама, я все сделаю!

МАТЬ. Позови священника.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Священника?!

МАТЬ. Священника. Хочу исповедаться и собороваться.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама... а отец?

МАТЬ. Пусть потерпит. Как я терпела всю жизнь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но что скажут наши друзья?!

МАТЬ. Я умираю, сынок!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это неуважение к отцу. Церковь всегда поддерживала наших врагов, тех, кто пытал отца!..

МАТЬ. Я хочу исповедоваться перед смертью.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это слабость, мама! Всю свою жизнь вы прожили вдали от церкви и ее предрассудков, а теперь…

МАТЬ. В детстве, в родительском доме, я была католичкой. Теперь, в самом конце, я еще раз вернусь к той жизни, а она была счастливой…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы предаете идеалы отца... приносите победу его врагам!..

МАТЬ. Никакой победы нет, и предательства нет, сынок! Я простая женщина.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы жена моего отца, моя мать!

МАТЬ. Я умираю.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (помолчав, со слезами на глазах). Хорошо, мама, я приведу священника.

МАТЬ. Спасибо, сынок.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Только чтобы отец ничего не знал!

МАТЬ. Как знаешь. Только поторопись, сынок. Понимаешь? Нужно торопиться...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я должен что-нибудь придумать… какой-нибудь предлог…

МАТЬ. Придумывай, если хочешь. Но не стоит труда: твой отец все узнает. Если не сегодня, то завтра или позже…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в слезах). Но… я не хочу, чтобы отец присутствовал… хочу уберечь его от лишнего унижения!

МАТЬ. Иди, сынок, не задерживайся.

 

Молодой человек целует Мать и выходит. Она снова берет четки и молится. Свет на сцене гаснет. Высвечены только Молодой человек и Священник: они сидят лицом друг к другу, беседуя. За их спинами опускается церковный занавес в глубине сцены, на нем крупно изображено распятие. На трех экранах во время диалога идет фильм, воспроизводятся документальные образы церковной жизни Португалии той эпохи: молебен Португальского легиона, молебен «Португальской молодежи», патриотическое «Te Deum» на День Благодарения, прибытие епископа на официальный банкет правительства; епископ благословляет финансового магната в его личной капелле; епископ ведет в своем дворце прием утонченных дам из движения Католического действия, благословение портфелей студентов университета. Эти образы, один за другим, демонстрируют дружелюбное отношение, полное единство позиции между членами правительства и церковными чинами.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Моя мать умирает…

СВЯЩЕННИК. Смирись, сын мой, будь терпелив: это суждено всем нам…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. И она просила меня привести вас: она хочет исповедаться.

СВЯЩЕННИК (поднимает глаза к небу). Хвала господу!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы сможете прийти?

СВЯЩЕННИК. Смогу, сын мой, идемте же. А ваш отец знает об этом?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нет.

СВЯЩЕННИК. Он против?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Он не знает. Если бы знал, наверняка был бы против.

СВЯЩЕННИК. А это не будет опасно? Я столько слышал о вашем отце… Он не совершит ничего неуважительного?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Отца не будет дома, по крайней мере, три часа. Я задержу его.

СВЯЩЕННИК (берет за руку Молодого человека). Вы совершили благое деяние, сын мой: должно быть, сам бог вдохновил вас!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нет, меня просила моя мать.

СВЯЩЕННИК. Ах, сын мой, пути господни неисповедимы! Ради спасения одной души бог сделает все, все!.. Ваша мать регулярно посещала церковь?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нет.

СВЯЩЕННИК. Никогда?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Может быть, только в детстве.

СВЯЩЕННИК. Она находится в здравом уме?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да.

СВЯЩЕННИК. И по доброй воле просит священника?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да. Я против этого.

СВЯЩЕННИК (с силой сжимает его руки). Не говорите так, сын мой, не говорите, это разрывает мне сердце! Такой молодой человек с такими способностями не может быть против бога.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (отстраняясь). Я неверующий.

СВЯЩЕННИК. Но будете, сын мой, будете верующим! Разве не видите? Это первое знамение: бог призывает вас через посредство вашей матери! Благословенна смерть, смерть священная и спасительная!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Моя мать еще не умерла.

СВЯЩЕННИК. Конечно, сын мой, конечно! Знаете что? Я буду долго молиться за вас.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Речь не обо мне. Вы идете к моей матери…

СВЯЩЕННИК. Ну да, сын мой, ну да. Пойдемте же! Но скажите мне одно: когда ваш отец узнает – а он узнает! – он не обратится против меня? Не падет ли на мою скромную персону… как бы это сказать?.. возмездие божие?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Не бойтесь: я возьму ответственность на себя.

СВЯЩЕННИК. Я не боюсь, сын мой, это всего лишь осторожность. Служитель Христа не может поддаваться страху: ради спасения одной души, всего одной души, можно без колебаний пожертвовать собственной жизнью!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. И все же мой отец для вас – дикий зверь?

СВЯЩЕННИК. Откуда мне знать, сын мой? Я столько всего слышал!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Кто это вам говорил?

СВЯЩЕННИК. Не знаю, сын мой! Добрые католики, которые посещают церковь: дамы святой жизни, образованные и добродетельные!.. Знаете что? Я много буду молиться за него, за вашего отца.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (с силой). Не стоит!

СВЯЩЕННИК (удивленно). Не надо?!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Не надо, прошу вас. Мы с отцом хорошо знаем, чего хотим, мы строим планы на всю жизнь, и ничто не заставит нас повернуть назад. Церковь – такая, какова она в этой стране – остается нашим противником.

СВЯЩЕННИК. Противником? Церковь – это спасение!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Для богачей и фашистов.

СВЯЩЕННИК. Для всех, сын мой, для всех!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я этого не вижу.

СВЯЩЕННИК. Значит, вы слепы, ослеплены дьяволом!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я не могу больше ждать: моя мать осталась одна. Вы пойдете со мной?

СВЯЩЕННИК. Да, да, конечно. Но… скажите мне еще: разве не лучше нам будет пойти врозь? Если мы пойдем вместе, ваш отец сразу узнает…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Как пожелаете.

СВЯЩЕННИК. Это не ради меня, сын мой, а ради вас, дабы вы избежали обиды и дурного отношения со стороны отца!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (иронически). Я понимаю. Весьма обязан вам.

СВЯЩЕННИК (поднимается). Наш заговор – это священный заговор!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (встает). Слабость моей бедной матери вступает в заговор с моей трусостью.

СВЯЩЕННИК. Ах, сын мой, что вы говорите! Не позволяйте вашему отцу так влиять на вас. Освободитесь от него, спасите его! Так же, как сейчас вы спасаете свою мать. Прошу вас ради любви к господу!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мой отец – человек, которым я восхищаюсь больше всех на свете. Он большим жертвовал ради своих идеалов, чем знакомые мне католики – ради своей религии. Разве он не заслуживает, по меньшей мере, уважения?

СВЯЩЕННИК. Но каких идеалов, сын мой, каких идеалов? Идеалов гибельных, ловушек дьявола! Спасайтесь, пока есть время: встаньте бок о бок с добрыми, чистыми, святыми!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы настолько убеждены в том, что мне говорите?! Я бы сказал: бок о бок с богачами, желающими стать еще богаче за счет нищеты бедняков, с распутниками, лицемерными и скрытными, с тиранами, которые пытают и убивают в тюрьмах тех, кто думает не так, как они!..

СВЯЩЕННИК. Как вы заблуждаетесь, сын мой, в каком вы тумане! Но я прощаю вас. Христианин прощает все. И не упорствует. Среди нас начата священная война, и я спасу вас! Пойдемте, пойдемте выручать вашу матушку. Это первое знамение, великое и ясное, милосердия божиего, которое еще падет на вашу семью! В наших битвах с богом он всегда побеждает. Всегда! Sursum corda, сын мой, sursum corda!.. (Вдруг останавливается, испуганный). Нет, нет, не надо идти со мной! Вот сюда, в эту дверь! Встретимся у вас в доме… Не следует искушать господа. Ступайте, ведь ваш отец – погибший человек; тот, кто погубил себя в малом, погубил себя и во всем остальном! Сюда, сын мой.

 

Выходят в разные стороны. Полная темнота. Начинает слышаться хоровое пение: литургия католического церемониала погребения. Высвечена только камера.

 

ПИСАТЕЛЬ. Мать исповедалась, причастилась и умерла два часа спустя. Она умерла спокойно, со счастливой улыбкой на лице, без обычного пасмурного выражения. Как будто верила, что ее настоящая жизнь начнется только теперь, после смерти. Ад был для нее здесь, в этом мире. Какой-то новый свет, глубокий и чистый, сиял в ее глазах в последнюю минуту, это растрогало меня и расстроило. Как могло случиться, чтобы такая сильная, закаленная женщина, как моя мать, дала себя обмануть в последний свой час?! И мое сердце, глубоко раненное этим поражением, заполняла беспредельная нежность, мое сердце расширялось в почти безграничном понимании человеческих слабостей и страхов. Бедная, любимая моя мама!

Нет, я не раскаивался, что позвал священника. Я даже сейчас верю, что поступил правильно. Отец со мной никогда об этом не заговаривал. Спустя некоторое время я понял, что он обо всем знает. Но никогда, никогда, до самой смерти, он даже не намекнул на то, что я все-таки считал предательством: он понял все и одобрил мою уступку. Он был добр, мой отец! А почти все в городе считали его жестоким, ужасным человеком, способным на что угодно. Как он страдал, когда умерла мать! Она была прекрасна в своем гробу, помолодевшая, умиротворенная, как будто прогнавшая прочь все страхи и тревоги… можно сказать, во славе своей!..

 

Пока Писатель говорит, готовится следующая сцена. Мать в гробу. Горят свечи. Раннее утро. Молодой человек сидит на стуле, обхватив голову руками. Рядом с ним Молодая женщина, она внимательно, с любовью смотрит на него. Чуть дальше – Отец; измученный, он задремал.

 

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (нежно гладя Молодого человека). Не надо так мучить себя...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (поднимая голову). Ты не знаешь, что значила для меня мать!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Знаю. Ты мне рассказывал, об остальном я догадывалась сама...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я не знаю никого, кто так жертвовал собой, так боролся и так смирялся, как она…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (глядя на покойную). Какая она красивая.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Теперь – да... А живая... Всегда пасмурная, глаза испуганные... Теперь она помолодела... Почувствовала себя счастливой, когда умирала... Жизнь бессмысленна. Стоит ли бороться?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (твердо). Стоит!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Взгляни на моего отца...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Осторожнее!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Он не слышит, спит. Бедный! Стоит ли бороться? Посмотри – ему чуть больше сорока... а уже старик...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это из-за смерти жены. Но он выдержит, увидишь! И снова будет бороться.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но, скажи мне, стоит ли? Скоро я буду таким же, как он: все внутри источено, придавлено ненавистью, глаза выцвели от плевков, каждая кость, каждый мускул перемолот. Стоит ли? Мать не хотела, она об одном просила меня: чтобы я не жил так, как отец. Может, она была права.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Нет, не права!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А тюрьмы, пытки? Они ведь ломают не только тело, но и характер.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Все равно – стоит!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. И никогда мне не быть таким стойким, как отец.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Будешь. Увидишь, когда придет час испытания.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Откуда ты знаешь?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Знаю.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты же мне ровесница... в жизни ты видела еще меньше, чем я... Мы с тобой едва знакомы... откуда тебе знать?!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Знаю. Я многое знаю про тебя, потому что...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Почему?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Потому что ты мне очень нравишься.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты жалеешь меня.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Вовсе не жалею. Я восхищаюсь тобой.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Правда? Мне так одиноко! Теперь, после... Мне так не хватает мамы.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Тебе придется жить без нее.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мой отец иногда меня пугает… Не знаю, почему. Я очень восхищаюсь им, так горжусь, что я его сын, но… мне кажется, я слабый, перед ним я чувствую себя мелким. Понимаешь? И я не умею так, как он, отделять зерна от плевел: на мой взгляд, все вокруг такое неопределенное и совсем не чистое…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты – не такой простой. Много учился, твой взгляд обрел глубину…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я чувствую себя одиноким, всеми покинутым...

(Встает, тихонько подходит к гробу и целует Мать; оборачивается – глаза его полны слез).

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (нежно вытирает ему слезы). Я с тобой. Я не оставлю тебя.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты такой хороший друг!..

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Да.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Почему? Я же ничего не сделал для тебя...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Сделал. Больше, чем ты думаешь...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мы с тобой товарищи. Мы вместе боролись с общим врагом...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это важно. Но ты мне дал еще больше.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Больше я ничего не дал. Ты просто жалеешь меня... Видишь меня в таком состоянии… Спасибо! Ты из-за этого приехала из Лиссабона... одна из всех... Я этого не забуду, поверь... Ведь если бы ты не приехала, мы остались бы вдвоем, я и мой отец. Бедная моя мама: даже смерть нас разделяет!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Уже пять часов утра. Скоро на работу: мы не можем провести всю ночь без сна. Мы довели себя до предела. Надо быть разумными!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Неважно. Мне хорошо с тобой.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты можешь быть рядом со мной, сколько захочешь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Маме ты понравилась бы, если бы она с тобой познакомилась…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я верю, что очень любила бы ее!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Не оставляй меня!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не оставлю. Успокойся.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я боюсь… боюсь смерти!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я тоже. Но нужно преодолеть страх.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (поднимается, снова подходит к матери, чтобы поцеловать ее). Сейчас мама такая… такая холодная!.. (Почти в слезах, бросается к Молодой женщине, не в силах совладать с собой). Я боюсь… Я так боюсь!..

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (крепко обнимает его). Не бойся, я здесь... Я никогда не оставлю тебя, больше никогда!.. (Поднимает голову Молодого человека: они стоят лицом к лицу). Слышишь? Я хочу жить с тобой, всегда! Мы молоды, мы должны жить!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в исступлении). Я хочу жить! Хочу жить! Хочу жить! (Яростно обхватывает руками голову Молодой женщины и целует ее в губы, долго, нервно. Внезапно очнувшись, в ужасе отстраняется от нее и смотрит на гроб Матери, озадаченный, растерянный).

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (ласково обнимает его сзади). Ты любишь меня...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но я не знаю, что…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Уже знаешь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Здесь… в этом месте… в этот час?!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Любви нельзя стыдиться. Без нее жить нельзя. Пришел наш час. Я тоже тебя люблю. Я рада, что ты впервые поцеловал меня тут, перед твоей покойной матерью. Рада, ты слышишь?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты останешься со мной?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Навсегда!

 

Полная темнота. Высвечивается камера.

 

ПИСАТЕЛЬ. С тех пор мы не расставались. Вскоре мы поженились. Были страстно влюблены, очарованы друг другом. Казалось, что все раскрывалось под нашим взглядом, каждое существо, самое малое, ласково и безмятежно рассказывало нам свои тайны. Благодатное, плодотворное время! И даже смерть матери не омрачила его. Нас подчинила себе, словно неукротимый солнечный свет, неодолимая сила жизни... Мы оба учились в университете и ради заработка по несколько часов в день работали в редакции одной газеты. Мы были так счастливы, так переполнены радостью! Постоянно, даже в самые напряженные часы, я чувствовал, что полнота нашего счастья чрезмерна; и легкая грусть чуть рябила тогда незамутненную гладь нашей любви... Но жизнеутверждающая сила моей жены была такова, что печаль рассеивалась, как случайная тучка. И родился сын. В лазурной, незамутненной тишине нашей близости этот ребенок явился, словно крик солнца, словно мистерия древнейшего величественного ритуала, и нам приходилось делать над собой усилие, чтобы не опьяняться этим. Часы и часы, все свободное время мы проводили у его колыбели в созерцании, наполненном легкими, счастливыми, непередаваемыми тревогами...

 

В камере свет гаснет. Ярко освещена та часть сцены, где мы видим Писателя и его Жену в молодости: они стоят на коленях по обе стороны колыбели, устремив глаза на спящего младенца.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Так приятно смотреть, как он спит!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Слышу его дыхание, и я как пьяная от радости!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я хочу, чтобы он был счастлив!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Он будет счастлив.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мне хотелось бы, чтобы он рос не так, как я.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Так и будет. Мы проложим ему дорогу.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но сможем ли мы?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Сможем.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я так сомневаюсь в себе!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не сомневайся. Я в тебя верю.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (вставая). А ты не думаешь, что мы... погрязли в своем личном счастье?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Нет.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мне хорошо только рядом с тобой и с ребенком; если я всегда смогу сбежать домой, моя политическая деятельность сойдет на нет?..

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (тоже встает). Теперь ты стал более уверенным, лучше владеешь собой, внутри у тебя ясность, меньше сложностей… Этот период блаженства был необходим. Ты теперь сильнее. Лучше подготовлен к борьбе.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Наслаждение, подлинное наслаждение – только в нашей любви…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Для меня тоже. Но час настал. Ты должен оторвать свои глаза от моих и оглядеться вокруг...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я вижу всюду только тебя.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Но существует и другое рядом: голод, нравственная нищета, угнетение...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Да, но... Я хочу слушать от тебя только слова любви. А сейчас твои слова потрясают меня, огорчают.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это тоже слова любви.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я ревную. Мне хотелось бы, чтобы каждое твое слово перекатывалось с твоих губ на мои, из твоих глаз в мои, и не затрагивало больше никого. Это правда, я ревную… Я хочу, чтобы мы всегда были вдвоем, ты и я...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (тронута). А наш сын?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (целует ее). И сын... Ты, я и он, и никого больше.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. А народ? А наша страна?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Бежим отсюда! Уедем за границу, где никто нас не знает...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это не поможет. Потом ты почувствуешь себя глубоко несчастным.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Если ты будешь рядом со мной – никогда!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Даже рядом со мной. И я буду чувствовать себя несчастной рядом с тобой.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я тебе не нравлюсь?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я обожаю тебя. Все больше и больше!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Но разве нас с сыном тебе не хватит?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Вот именно, не хватит.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я хотел бы жить только для тебя и для малыша...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты не захочешь. Не сможешь. У тебя не получится.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я так счастлив с вами!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это хорошо. Человек не может по-настоящему бороться за счастье других людей, если не знает, что такое счастье...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вспомни, как жил мой отец... Тюрьма, пытки, снова тюрьма... Я не хочу, чтобы меня оторвали от вас!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Тогда что ж – приспосабливайся, приживайся, сотрудничай с ними! Зачем бежать за границу – они примут тебя с распростертыми объятиями! Будут обхаживать тебя, предложат десяток высоких постов... Прими все это и сотрудничай с ними!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Как ты смеешь!.. Я не позволю...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (счастливо смеется). Конечно, не позволишь! Мои слова заслуживают пощечины. Прости!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты любишь меня меньше, чем я тебя!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я хочу восхищаться тобой, все больше и больше! Пойми меня! Я не хочу быть эгоисткой: ты можешь сыграть выдающуюся роль в освобождении португальского народа. Я никогда не простила бы себе, если бы из-за меня ты отказался от борьбы. Ты просто не понимаешь, любимый, как много ты можешь сделать! Но ты стоишь многого!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я должен стать писателем. Писать для меня – самый естественный способ борьбы. Не всем же дано непосредственно участвовать в борьбе!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Но ты можешь и это! Мы в нашей борьбе должны использовать все средства! Все! И слова, и краски, и звуки, и пулеметы!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это дешевая демагогия. Ты рассуждаешь слишком абстрактно... Всей жизни не хватит, чтобы сделать хотя бы что-нибудь одно! А я должен стать хорошим писателем.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты будешь им, непременно. Но этого мало. Вся жизнь человека должна быть борьбой с угнетателями! Надо бороться на работе, в общественной жизни, в частной жизни! Нет ничего отвратительнее для меня, чем эти политики наполовину и на четверть. Они ведут антиправительственные разговоры за чашечкой кофе, в кругу надежных друзей, да еще и вполголоса... А вся остальная их жизнь?.. Сплошное приспособленчество и раболепие! Ты не можешь жить так, как они! Лучше бы ты стал фашистом, зато серьезным, убежденным.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (шутливо). Да, мамочка.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты смеешься надо мной?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Самую чуточку, мамочка.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты же знаешь, что я права!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (целуя жену). Знаю. Ты всегда права.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Серьезно?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Серьезно.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ну и что ж ты будешь делать?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Сейчас же выйду на улицу и буду кричать, пока меня не заберут... Только тогда ты и успокоишься!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не валяй дурака!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (серьезно). В субботу я выступаю перед рабочими. Это будет повод для большой демонстрации. Наверняка вмешается полиция... Меня пригласили, но я еще не дал ответа...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. И когда ты ответишь?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вот сейчас и позвоню.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я пойду с тобой в субботу.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (твердо). Нет, не пойдешь. Не забывай про малыша.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я оставлю его с моей матерью.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я сказал, нет. Ты не понимаешь, что это опасно? Что нас могут взять обоих? Кто тогда будет заботиться о нем?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Моя мать!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я не хочу этого. Она уже старая... И не сумеет... Ты не можешь рисковать собой... И потом... Если я буду знать, что тебя взяли, я не выдержу... Решено?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Решено. На этот раз ты прав. Я останусь.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А если меня возьмут? Ты не будешь волноваться?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Нет. Разве ты не веришь в меня?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Верю. Посмотрим, может быть, ты хочешь, чтобы меня арестовали?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (инстинктивно выкрикивает). Нет!..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Значит, все-таки не хочешь?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Будь осторожен!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ну а если меня все-таки возьмут?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я выдержу...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А я? Мне страшно за себя...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не бойся. Ты выстоишь. Я уверена! Сейчас я не шучу: я доверяю тебе с закрытыми глазами.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мне многое известно…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты сумеешь промолчать.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я боюсь физической боли...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Это не так страшно, как ты воображаешь себе.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Откуда ты знаешь?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Знаю.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ну что ж, тогда все в порядке. Ты довольна?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (после паузы с плачем обнимает его). Нет! Мне так тревожно!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты для меня – все!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я не могу жить без тебя!

 

Долгий, страстный поцелуй. Полная темнота. Тишина. Затем слышен хор голосов, поющих песню Ф. Лопиша Грасы «Пой, товарищ, пой». Высвечивается часть сцены: Молодой человек говорит речь. Он стоит у стола, немного сбоку. За столом сидят рабочие; одному из них около пятидесяти лет, справа и слева от него двое молодых рабочих.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я подвожу итог: цензура действительно одно из самых ненавистных установлений этого режима. Она фальсифицирует в газетах те немногие правдивые сообщения, которые необходимы народу, и, напротив, наполняет газеты самыми грубыми измышлениями. Цензура запрещает все, что в какой-то степени могло бы приподнять маску, прикрывающую непоправимо дряхлое лицо так называемого «Нового государства».

Так обстоит дело в газетах, так – в книгах, так – на театре, так – в кино. Цензура кроит, латает, искажает... лжет, лжет, лжет!

Все, кто слышит меня, знают, что я не преувеличиваю. Я могу подтвердить свои слова документами. Перед вами на экранах подлинные доказательства цензурного произвола.

 

На экранах появляются корректурные листы соответствующих материалов из газет того времени, грубо изувеченные цензурой. Вот несколько заголовков: «Развитие советской техники», «Ужасы немецких концентрационных лагерей», «Агония фашистских режимов», «Забастовка на цементном заводе», «Двое убитых и десятки раненых при столкновении рабочих с полицией», «Требуем повышения заработной платы», «Во Франции критикуют португальское правительство», «Норвежский писатель о Португалии и ее режиме», «Голод в Алентежу», «Требования рыбаков», «Крупный португальский писатель выслан во Францию», «Почему я исключен из университета», «Любовь и свобода», «Пытки в португальских тюрьмах», «Замаскированное рабство в Африке» и т.п. Демонстрация заканчивается. Свет.

 

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ. Долой цензуру!

ГОЛОСА (в зале). Да здравствует свобода!

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ. Свободу информации!

ТРЕТИЙ РАБОЧИЙ. Хотим правды!

ГОЛОСА. Долой цензуру! Долой!

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ. Свободу печати! Свободу кино! Свободу театру!

ГОЛОСА. Свободу! Свободу! Свободу!

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ. В этом зале агенты ПИДЕ!

ТРЕТИЙ РАБОЧИЙ. Долой ПИДЕ!

ГОЛОСА. Долой ПИДЕ! Долой ПИДЕ!

 

Выстрелы, крики, топот ног и т.п. Первый рабочий ударом опрокидывает стол и прячется за ним. Второй и Третий тоже прячутся. Молодой человек застывает от страха на месте. Сцену заполняет слезоточивый газ. Снова выстрелы. Молодой человек в ужасе бежит со сцены. Темнота. В течение нескольких секунд звуки паники. Музыка. Свет в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ. Вот и пришло время уступить мою камеру тому, кто играет меня молодым человеком.

 

Звук отпираемых запоров. Из глубины сцены появляется Молодой человек.

 

Вот и он! Он встревожен, напуган, сомневается, сможет ли выдержать тюрьму и пытки... Но все побеждает крепнущая в нем надежда, что он выстоит, победит, выдержит испытание!

 

Молодой человек экстатически застыл в глубине камеры.

 

О, если бы я мог снова перенестись в то время! Моя первая... посадка! Во мне горел тогда огонь, который ничто – ни холод, ни кровь – ничто не могло загасить. (С горькой усмешкой). Теперь...

ГОЛОС АВТОРА (в записи, из зрительного зала; иронический, безнадежный смех). Теперь... Теперь ты жалкая тряпка... грязная! Вонючая и грязная… И больше ничего. Ты растерял все, что скопил за долгие годы борьбы и страданий: смелость, идейную убежденность, веру в товарищей... все. Тебе все безразлично!

 

Писатель старается мимически изобразить то, о чем говорит Автор.

 

Вот что должны были увидеть в тебе зрители с первого взгляда: жалкий скелет, в котором одни потроха, дерьмо и куча пыли, бурой и сухой, которая вот-вот разлетится. Понял? Именно это, подлую, трусливо спрятанную мертвую сердцевину должны были, да не угадали! Потому что твоя человечность – человечность обольстительного комедианта, расцветшая среди пластиковых подсолнухов! Она все глушит, все пожирает! Ты же не стонешь, ты блюешь! Твои ногти не рвут ожиревших мускулов, они их только ласкают!..

 

Писатель «выходит из образа» и с негодованием смотрит в ту сторону, откуда раздается Голос Автора.

 

Вон отсюда, нечего ломаться! Чтоб глаза мои тебя не видели! Нарцисс перед гнилым болотом! Сказано, вон!

 

Писатель – теперь уже только актер – сжимает в бессильной ярости кулаки. Потом высокомерно усмехается и торжественно уходит.

 

Осел! (Грубо смеется). Вперед, образ моей молодости!

 

Молодой человек исполняет приказ и занимает место в камере.

 

Ты мне нравишься гораздо больше: ты гораздо больше похож на меня, каким я был в эти годы... Ты красив... Я был красив! Больше, впрочем, духовно... А теперь я... мешок с костями... Ложь, все, что ты скажешь, – ложь! Ложь?! Но говори, скажи все... Дело в том, что мне еще нравится слушать тебя.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (к публике). Я буду молчать! Что бы ни было, я буду молчать! Как бы ни мучили, я буду молчать! Я должен выдержать. Я обязан быть сильным, я обязан победить!.. А что они со мной сделают? Вдруг я не вынесу? Я боюсь... боюсь себя, своей слабости, двойственности... Это будет испытание, настоящее, самое ужасное: или я выйду отсюда зрелым и чистым, или я навсегда останусь слабым, безвольным, ни рыба ни мясо... Я обязан победить, я хочу победить!

 

Звук отпираемых засовов. Входит Тюремщик.

 

ТЮРЕМЩИК. Следуйте за мной.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (тревожно). Да... Куда?

ТЮРЕМЩИК. Пошли.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (глубоко дышит, напрягается, овладевает собой). Пошли.

 

Оба выходят. Темнота. Несколько секунд – тишина. Вдруг из темноты раздается резкий выкрик Молодого человека: «Нет!» Тишина. По-прежнему темно. Снова крик боли: «Отпустите!» Тишина. Крики все более отчаянные: «Нет, нет, нет! Я ничего не знаю, я ничего не скажу! Никогда, никогда...» Мгновение тишины, и разносится самый жуткий вопль: «А-а!» Звук падающего тела. Всхлипывания, стоны. Более продолжительная пауза. Звон ключей и запоров. Свет в камере. Молодого человека втаскивают в камеру; одежда на нем изорвана и в крови, он без чувств. Лязг ключей и засовов. Тишина.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (постепенно приходит в себя. С трудом приподнимается, встает на колени. Обращаясь к зрителям). Победил! Победил! Сегодня я победил! Теперь я знаю: я могу! Мне не страшно! Могу!.. Могу!.. Могу!

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Цирк. Шум аплодисментов. Музыка. На сцене Богатый Паяц, Бедный Паяц и Девушка в длинном платье. Богатый Паяц играет на кларнете. Бедный – на концертино. Девушка в длинном платье разбрасывает серпантин, одаряет публику деланными улыбками, приседает в реверансах. Сверху опускается статуя Свободы, оба паяца в восхищении перестают играть. Через несколько секунд на сцену выходят три актера в костюмах шимпанзе, один из них заметно меньше двух других. Паяцы и Девушка испуганы, пытаются бежать. Шимпанзе жестами выражают дружелюбие, скалят в улыбке зубы. Паяцы и Девушка остаются на сцене, хотя все еще насторожены. В это время сверху опускается большой сундук. Шимпанзе подходят к нему: один вынимает оттуда и надевает на себя маску Гитлера, другой – Муссолини, а маленький – маску с большим знаком вопроса. Бедный Паяц подходит к Шимпанзе-Гитлеру, узнает его и делает непристойный жест рукой. То же самое – с Шимпанзе-Муссолини. Дойдя до третьего Шимпанзе, он с сомнением чешет затылок; вдруг все понимает, перекувыркивается, отскакивает в сторону и повторяет свой жест. Богатый Паяц все более подобострастен и в то же время важен. К Девушке в длинном платье возвращаются и ее улыбка, и позы «мисс на конкурсе красоты». Между тем на рукаве Шимпанзе-Гитлера появляется повязка со свастикой; у Муссолини – с фасцией; у Маленького Шимпанзе на повязке – свастика и фасция между двумя вопросительными знаками, один из которых перевернут. С услужливой поспешностью Богатый Паяц достает из сундука слюнявчик с крестом и повязывает его Маленькому Шимпанзе. Обезьяны становятся в шеренгу, большие поддерживают маленького, так что он остается посередине и едва касается лапами пола. Богатый паяц с гордостью располагается перед тремя Шимпанзе. Девушка в длинном платье с ледяной улыбкой надевает ленту с надписью «Конституция» и располагается около обнаженной статуи Свободы. Бедный Паяц, по-прежнему настороженный, стоит в углу.

 

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ (подобающим тоном). Корпоративное государство есть государство права и, в еще большей степени, законности (грациозный поклон в сторону публики). Законы общие и законы корпоративные определяют и гарантируют права и обязанности морально здоровых индивидуумов. Следует самым энергичным образом подчеркнуть бездоказательность утверждений, будто такое устройство общества связано с полицейским режимом.

 

Бедный Паяц, подпрыгнув, кувыркнувшись, сидит на полу и смеется детским смехом. Богатый Паяц вручает двум большим шимпанзе по кастету. Маленький, поскольку его держат за руки, хватает свой кастет зубами. Соответствующая музыка. Затем Богатый Паяц достает из сундука несколько воздушных шаров и запускает их.

 

(Продолжает. На лице застыла телеулыбка). Что касается личных прав, то их осуществление в соответствии с законом играет ключевую роль в политической морали органичного государства; пристрастная власть – это аномалия, неминуемо преходящая…

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Преходящая?! (Снова кувыркается).

 

Маленький Шимпанзе по-прежнему виснет между большими. Они начинают маршировать под барабанный бой, размахивая кастетами, сердито повизгивая; они толкают перед собою Богатого Паяца, который, поначалу испугавшись, тут же вновь обретает прежний самодовольный вид.

 

(Все тем же профессиональным тоном, с той же приклеенной улыбкой и внутренней злобой). Поэтому необходимы юридические гарантии осуществления прав в согласии с законами и целями общества, чтобы сила не возобладала над справедливостью, и эгоизм не разрушил человеческой солидарности.

 

Шимпанзе приближаются к Бедному Паяцу, валят его с ног и втроем усаживаются на него. Бедный Паяц корчится, кричит, а Богатый с прежним высокомерием залепляет ему рот большими кусками пластыря.

 

Корпоративное государство должно в связи с этим приветствовать и поддерживать право подавать петиции, наблюдение за проведением политических собраний, честную критику в органах печати, апелляцию в судах по спорным вопросам...

 

Овации многочисленной публики. Трое шимпанзе, сидя, изображают фашистские приветствия. Богатый Паяц опускается на корточки перед Бедным и заставляет его также хлопать в ладоши. Девушка в длинном платье поднимается по ступенькам маленькой лестницы и дважды целует статую Свободы в щеки. Фейерверк, музыка, воздушные шары. Шимпанзе садятся: большие прямо на полу, а Маленький пристраивается у них на коленях: он сидит на правом колене у одного и на левом колене у другого. Большие обезьяны получают от Богатого Паяца по сигаре: маленькая дает им прикурить, а затем начинает лизать леденец. Богатый Паяц обмахивает шимпанзе большим опахалом. Бедный Паяц, всхлипывая, ощупывает себя, приводит в порядок костюм и т.п. Девушка в длинном платье исполняет несколько па модного танца. Музыка смолкает. Все в ожидании.

 

(С важным до глупости видом тараторит). Пункт четвертый статьи восьмой португальской Конституции 1933 года утверждает, как право каждой личности, свободу выражения мысли в любой форме.

 

Бедный Паяц достает из кармана большой носовой платок в красно-зеленую клетку, громко сморкается. В то же время Маленький Шимпанзе вдруг подскакивает, сердито визжит. Большие шимпанзе торжественно следуют в глубь сцены. Маленький скачет около них, дергает их за хвосты, верещит. Богатый Паяц почтительно указывает большим шимпанзе на пустые багетные рамы. Каждый из них выбирает себе раму по вкусу; принимают страдальчески-величественный вид, оборачиваются к Маленькому Шимпанзе, прощаются с ним, шлют ему поцелуи; затем оба застывают в рамах до конца сцены. Маленький Шимпанзе успокаивается, горестно машет платком старшим, несколько секунд размышляет, затем, приняв решение, уверенно направляется к просцениуму, за ним Богатый Паяц, который, проходя, бьет палкой Бедного Паяца, тут же начинающего хныкать.

 

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (торопливо). Но... К счастью, всегда есть «но»... Но параграф второй пункта четвертого говорит нам, что можно воспрепятствовать осуществлению этой свободы под предлогом возможного «тлетворного влияния на общественное мнение».

 

Маленькому Шимпанзе это понравилось. Он удовлетворенно кивнул головой и взвизгнул.

 

(Проворно отыскивает и показывает публике табличку с надписью «Постановление № 22469 от 11 апреля 1933 г.») Вот так была создана Комиссия по цензуре…

 

Бедный Паяц разражается слезами.

 

…ответственная только перед Верховной властью, которой она подчинена, и которая свободно назначает и смещает ее членов, представленная в лице господина Министра внутренних дел (поклон).

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (встревает в разговор, крикливо и беспорядочно, в манере Зе Повинью, карикатурного персонажа из народа, вечно недовольного, но пассивного). Вот как дело делается!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (властно, протягивая Бедному Паяцу дубину). Исполняй!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (плаксиво). Я?! Нет… бедненькая Свобода!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (бьет его). Исполняй!

 

Бедный Паяц неохотно, боком, стыдливо подходит к статуе Свободы, замахивается дубиной, останавливается, умоляюще, со слезами смотрит на остальных. Богатый Паяц снова бьет его, Маленький Шимпанзе повелительно взвизгивает и указывает пальцем на статую. Бедный Паяц, разозленный, зажмуривается и бьет статую дубиной по голове. Плача, садится на пол и гладит отвалившуюся голову статуи. Маленький Шимпанзе удовлетворенно кивает головой; затем надевает черный фрак и брюки в серую полоску, на голову – черную шляпу и усаживается на первом плане, спиной к публике.

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (целует голову статуи). Бедненькая! Ой, бедненькая Свобода! Нет теперь у тебя головки! (Настроение у него вдруг меняется: взрыв грубого смеха). Ну и забудь о ней, не велика потеря!

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ (по-прежнему спиной к публике, имитируя характерный голос Господина Президента). Я возвещаю вам, португальцы, что повелением Нации и божьей волею в марте 1967 года появится циркуляр Национального секретариата по информации, направленный во все типографии и гласящий: согласно постановлению 1959 года всякая публикация в виде книги, брошюры, журнала, будь она технического характера или в литературной форме (эссе, роман, стихи) не может быть передана издателю или печатнику, если она не была представлена в цензуру.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. А как же…

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Что «как же»? Вот дурачина, подумать только!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (очень печально). А как же свобода... эта самая свобода выражения мысли? Как же с ней?

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Мысли, мысли... Да ты знаешь, что это такое?

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (зло). Знаю!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Что ты знаешь!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (колотит кулаком по полу). А вот знаю, знаю!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (по-военному, барабанит). Свобода выражения мысли подлежит ведению Комиссии, руководствующейся исключительно критериями, установленными инструкциями, волеизъявлениями Министра внутренних дел.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Во… волеиз…что?

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Волеизъявлениями, болван!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. А что такое эти во-ле-из…изъязвления?! Расскажи, а я проверю, верно ли я думал. Расскажи, гадость моя!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (грубо). Это пожелания. Установлено пожеланиями Министра внутренних дел.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Так я и думал! Вот мы и опрокинулись вверх тормашками. А что скажет барышня Конституция?

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Осуществление свободы несовместимо с тлетворным влиянием на общественное мнение.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Объясни-ка, объясни-ка, что такое общественное мнение. Я знаю, это только чтоб проверить, попал ли я в точку!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Это же само собой понятно, болван. Общественное мнение – мнение Национального Союза.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. В самую точку! А остальные? А я?! (С шутовской задиристостью). А я?!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Болван ты! Всякое мнение, противоречащее правительственным распоряжениям, тлетворно влияет на общественное мнение.

 

Маленький Шимпанзе подтверждает эти слова, машет шляпой Богатому Паяцу.

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (держит голову Свободы на одном уровне со своею; лицом к публике). Ай, бедняжечка Свобода... и какой же я бедный тоже! Как нас отчихвостили!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Пункт четырнадцатый статьи восьмой Конституции ясно говорит о свободе собраний.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Правда?!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (цинично). Но...

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (тревожно). Но?..

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Но параграф второй Конституции (взгляд на Девушку) и вот это (демонстрирует публике табличку с надписью: «Постановление № 22468 от 11 апреля 1933 г.») ограничивают вышеназванную свободу собраний.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Быстренько... Почему?

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Потому что свобода собраний находится в ведении господина Гражданского губернатора, у которого следует испросить разрешение на проведение всякого собрания заблаговременно, за сорок восемь часов...

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ (назидательно поднимает палец). Воля Гражданского губернатора должна исполняться произвольно и не подлежит критике, даже если он пользуется правом отозвать свое решение. (Визгливый смешок).

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Здесь не имеет никакого значения то, что, подобно конституции, статья первая означенного постановления утверждает, что всем гражданам гарантировано свободное пользование правом проведения собраний…

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (с видом знатока). ...Поскольку проведение всякого собрания возможно только в том случае, если его цели не противоречат закону, морали и общественному благу!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Как? Цели... не противоречат закону... Как там дальше эта тягомотина?

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Вот тупица!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Не такой уж тупица, как ты думаешь, продажненький ты мой. Ну, объясни мне, чтобы даже ребенок понял! Только чтоб проверить, попал ли я в точку...

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Это значит, что собрание возможно только тогда, когда это нравится Правительству!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. В самую точку!

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ (голосом Господина Президента, размахивая пальцем). Я напомню вам, что однажды я без колебаний определил политику Правительства как совокупность методов, цель которых – добиться, чтобы вся страна считала своими задачи, поставленные Правительством. Так было, так есть, так будет!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Аминь!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (в ярости отбивает у статуи Свободы ногу). Дрянь! (На коленях, гладит отвалившуюся ногу). Без головы... без ноги... ой, бедненькая... ой, Свобода!.. (Рыдает).

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Первоначально в силу установившегося обычая, а с 1945 года согласно этих Постановлений (показывает табличку с надписью: «Постановления № 35042 и 35046»), каждый гражданин может быть арестован без предъявления обвинения на срок до шести месяцев, и обвиняемые в преступлениях против государственной безопасности могут удерживаться под арестом или быть выпущены на свободу до суда, под залог или без него…

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (с утонченным видом). …Но для того, чтобы выпустить его на свободу, необходимо, чтобы Международная полиция охраны государственной безопасности…

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (в гневе хлопает себя по ягодицам). ПИДЕ!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. …сочла, что он не имеет возможности бежать от правосудия или затруднять ход процесса, в противном случае арест продлевается до суда.

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. Так было, так есть, так будет.

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Аминь!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Вот дерьмо! Так вот почему Зе да Гиа из Баррейру месяцами протирал штаны в тюряге Аджубе, пока его не оправдали! Хорошенькое правосудие! Несколько месяцев его держали, и никто так и не вытащил его из могилы! Дерьмо это, а не правосудие!..

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. В Португалии арестовывают, чтобы вести следствие, а не ведут следствие, чтобы арестовать! Этого достаточно! Все, что происходит в этой стране, очень хорошо. Так и будет впредь.

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Аминь!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Какая же ты сволочь! Все аминь да аминь!.. А побои, которые ПИДЕ наносит тем, кто попадет к ней в лапы, чтобы подстраивать фальшивые признания?! Фальшивые, я сказал! А тебе все аминь!.. Не стыдно тебе за эти рожи?!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Болван!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. А ты сволочуга! (Бросается на статую Свободы и отбивает ей вторую ногу). Свобода! Ой, бедненькая! (По-детски плачет). Как же ты теперь ходить будешь?! Бедненькая!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Каждый гражданин, хотя это формально и не оговорено в Конституции, свободен в выборе рода занятий или профессиональной деятельности, а также государственной службы и исполняет их, раскрывая тем самым необходимые для этого способности и познания, которые поддерживает путем упражнения.

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Но... Но в силу вот этого Постановления... (Показывает табличку с надписью: «Постановление № 25317 от 13 мая 1935 г.») не могут занимать государственных должностей, а также участвовать в конкурсах на них лица, выказывающие или выказывавшие в прошлом несогласие с основополагающими принципами Конституции. (Поклон в сторону Девушки в длинном платье).

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Ну-ка, ну-ка... объясни!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Опять ничего не понял? Совсем ничегошеньки?..

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Я только чтобы проверить, попал ли я в точку... Растолкуй мне как следует, слизнячок ты мой!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Вот неуч... скотина!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Сам ты сукин сын! Мерзавец, да и здоровенный…

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. Я не потерплю неприличия!.. Но я объясняю. И не устану объяснять: Правительство, в лице Совета Министров, устанавливает, что значит «несогласие с основополагающими принципами Конституции». И его решение не подлежит обжалованию в судебном порядке! Так было, так есть, так будет!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Аминь!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. В самую точку! (В бешенстве отбивает у статуи Свободы руку). Так вот почему моего крестного, профессора, в два счета выставили из университета!.. Вот почему одного из его сыновей, который прошел конкурс, не назначили интерном в больницу, вот почему его двоюродного брата после конкурса не назначили делегатом при республиканском прокуроре, вот почему… Черт их всех дери! Чуть что сказал не по-ихнему, крышка тебе! На кусок хлеба не заработаешь! А что уж нам, мелюзге, делать?! Дышать в этой стране нечем! Ой, Свобода, моя несчастненькая! (Громко плачет, сидя на полу).

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Действующее законодательство лишает права голоса граждан, придерживающихся взглядов, противоречащих существованию Португалии как независимого государства, основанного на принципах общественного порядка.

 

Богатый Паяц показывает табличку: «Постановление № 2015 от октября 1949 г.»

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (яростно отбивает статуе другую руку). Вот почему многие важные люди, бывшие министры, врачи, адвокаты не голосуют... потому что людям не дают голосовать! Противоречит общественному порядку… пускай их черт унесет!.. Ой, бедненькая Свобода! Что за несчастье: без рук, без ног, без головы! Жалко мне тебя! (Плачет).

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ (показывает табличку «Постановление № 23050 от 23 сентября 1933 г.») Это законоположение утверждает, что членом профсоюза не может быть человек, полностью или частично лишенный гражданских прав.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Да какое дело этим политикам до того, кем я хочу быть – сапожником или банковским служащим? Подметку я ставлю или на счетах щелкаю? Я им про сапоги, а они мне про пироги! Вот негодяи!

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Что за бесстыдство! Что за манеры! Хватит нам свою глупость демонстрировать!

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Я глупый, но я все вижу! Иногда слепеньким-то лучше… Разве не так? Я могу быть лучшим сапожником в мире, но если я им не пришелся по нраву, то мне не позволят вступить в профсоюз сапожников! А если так, то не дадут мне и работать,  зарабатывать на жизнь… Скажешь, что и это неправда, апельсинчик ты мой гнилой?!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Согласно статье 10 постановления 1933 года, профсоюзам запрещено членство в любых международных организациях, представительство в конгрессах или участие в международных манифестациях без утверждения правительством.

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. Так есть и так будет еще много долгих лет. Аминь.

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. Аминь.

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. Так было, так будет, пока это законодательство останется в силе, а именно – в течение тридцати пяти лет, а там посмотрим...

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Аминь!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Что касается выборов в дирекцию профсоюзов, согласно законодательству 1933 года выборы имеют силу только после утверждения их результатов заместителем секретаря по корпорациям и социальному обеспечению – который впоследствии станет Министром по корпорациям – а в случае его отказа от утверждения выборы должны быть проведены повторно.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Ну вот, завели все ту же шарманку!

МАЛЕНЬКИЙ ШИМПАНЗЕ. Придет день, когда эта система утверждения исчезнет и будет заменена предварительным одобрением кандидатов.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (в комическом раздражении). Вот уже правительство сует нос и в профсоюзную жизнь! Лучше уж было бы напрочь покончить с ними…

БОГАТЫЙ ПАЯЦ. В силу вот этого закона (показывает табличку: «Статья 3 закона 2015 от 28 мая 1946 года») всякий член организаций может состоять в них только в том случае, если не подтверждено, что эти лица исповедуют идеи, противоречащие существованию Португалии как независимого государства и общественной дисциплине. А также если это не лица, печально известные нехваткой моральной устойчивости.

БЕДНЫЙ ПАЯЦ. Кто же это оценивает? Всю эту мораль да независимость, общественную дисциплину?.. Настолько вас заботит, что я дурак? Кажется, на этот раз мне это подходит… (Отбивает от статуи еще кусок). Вот и еще Свободы кусок! На этот раз отобьем-ка у нее сиську… (В глубокой печали гладит отбитый фрагмент). Такая круглая, такая упругая!.. Ой, Свобода, на кого ж ты стала похожа!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Человеку, как мы видим, необходимы свобода мысли, свобода собраний! «И поскольку, сделав свой выбор, человек должен исследовать общую картину, поскольку другие люди равным образом делают свой выбор, необходимо

свободное право на объединение, а это значит – право свободно объединяться с другими людьми в политических партиях»[2].

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (с издевкой). В политических партиях?! Единственная партия: Национальный Союз! (Подбегает к статуе Свободы и отбивает еще кусок). Вот и вторая сиська! Ой, свобода союзов!

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ. Должна быть гарантирована личная неприкосновенность индивидуума.

 

Большие Шимпанзе разбивают рамы; Маленький ломает стул.

 

Закон должен охранять неприкосновенность жилища и частной переписки. Охранять физическую, моральную и экономическую безопасность.

 

Шимпанзе набрасываются на Девушку и с визгом рвут ее платье в клочья.

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (убегает, носится вокруг сцены). Вот именно... человека нельзя преследовать, арестовывать, судить за его убеждения...

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ (крайне испугана). Человека нельзя пытать, нельзя лишать его имущества и средств к жизни только за то, что он думает так, а не иначе.

 

Вслед за каждым ее утверждением Шимпанзе бьют Девушку по заду, и ее беспокойство все нарастает.

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (Шимпанзе и Богатый Паяц гонятся за ним, он бежит, увертывается, прячется, выкрикивая слова под соответствующую музыку). У всех должны быть равные права на труд, на образование, на отдых и развлечения, на физкультуру и спорт...

 

Его ловят, бьют.

 

(Вырывается). Черт побери! На помощь по болезни, по инвалидности, по старости, на благополучие, на семейный очаг...

 

Его хватают, рвут на нем одежду.

 

На помощь! (Взбирается по веревке под купол, балансирует).

 

В воздухе носятся шары, тряпки, бумага.

 

ДЕВУШКА В ДЛИННОМ ПЛАТЬЕ (в ужасе, время от времени вскрикивая). Независимо от происхождения, пола, расы, цвета кожи, веры и убеждений...

 

Большие Шимпанзе теперь держат ее за ноги вниз головой.

 

Не боясь безработицы и нищеты, не зная эксплуатации человека человеком!..

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (висит под куполом вниз головой, кричит). Только если правосудие независимо от правительства, человек может ходить с гордо поднятой головой и... (балансируя, проходит над всей сценой) ...быть свободным!

 

Богатый Паяц и Шимпанзе бегают, прыгают, пытаясь схватить его. Музыка в живом ритме. Один из Больших Шимпанзе взбирается по веревке, он уже почти схватил Бедного Паяца, но тот бьет его по голове, и Шимпанзе падает, оторвав у Паяца кусок штанины. Вдруг Бедный Паяц спрыгивает на сцену, мчится на Шимпанзе и Богатого Паяца, опрокидывает их, по пути схватывает то, что осталось от статуи Свободы, и снова взлетает вверх. Девушка лежит ничком на сцене.

 

БОГАТЫЙ ПАЯЦ (подымается с полу, в его руках еще кусок одежды Бедного Паяца). Глупенький ты мой!

 

Шимпанзе тоже встают, прыгают, визжат.

 

БЕДНЫЙ ПАЯЦ (сверху). Спасибо, я знаю. Так я тебе и поверил! Привык уже орать на тех, кто у тебя в лапах… Жди теперь... Захребетник... Но погоди, придет и твое времячко! (Гладит остаток статуи Свободы). Бедненькая Свобода! Только и осталась ты у птичек да дурачков!.. Вот тебе что нужно... (Балансирует, мгновенно спускается, хватает обрывки одежды Девушки и снова взбирается наверх). Вот я тебя сейчас укутаю... Вот так...

 

Шимпанзе, которые никак не могут поймать Бедного Паяца, когда тот спускается, грохаются на пол. Яростно вскакивают.

 

(Тоном зазывалы). Подходи... дешево... добротно... на всякий вкус... Да здравствует Свобода... которую нам оставили! (Бросает остатки статуи. Снова молниеносный спуск: он «похищает» Девушку, которая при этом вопит. Шимпанзе снова падают). Да здравствует свобода пола! Подходи, туристы! (К Шимпанзе, сверху, балансируя). Бросаю, раз! Ловите Конституцию!

 

Шимпанзе растягивают, как спасательную сетку, большой португальский флаг, чтобы поймать Девушку. Они бегают туда-сюда, следуя за лихорадочными движениями Бедного Паяца.

 

Бросаю – два! Бросаю – три! (Бросает Девушку, которая кричит и падает в натянутый флаг). Ну вот и Конституция!

 

Свистки. Шум трибун во время футбольного матча. Выкрики: «Вперед, «Бенфика»!» «Вперед, «Спортинг»!»

 

(Снова проносится над сценой). А вот и еще одна свобода осталась! Вот это свобода! Ура, «Бенфика»!

 

Когда он проносится над сценой несколько ниже, Шимпанзе хватают его за фалды и стаскивают вниз.

 

Караул! (Лежит на полу, скрючившись, прикрыв голову руками).

 

Шимпанзе и Богатый Паяц вот-вот растерзают его.

 

ГОЛОС АВТОРА (внезапно, из глубины зрительного зала). Хватит! Хватит, сказано!

 

Паяцы и Шимпанзе застывают, как на фотоснимке.

 

Будет. Поиграли! Ведь это только игра, театральное игрище, которым я решил начать вторую часть спектакля. Кончайте!

 

Полная темнота.

 

Это только отрывок из одной моей пьесы... я написал их много, но так никогда и не увидел свои творения на сцене... Цензура запрещала их одну за другой, как запретит и ту, что я пишу сейчас. Но писать для меня – жизненная необходимость... Театр – мой дом, и здесь я вижу, что, хороший или плохой, но я драматург. Писать, как я сказал, для меня жизненно важно, потому что этим я хоть как-то компенсирую свои неврозы, потому что в своем воображении я могу сказать все, что думаю, отомстить за многих и за многое, а кого-то согреть своим теплом... И потом, тоже в воображении – хотя бы так! – я могу почувствовать своего зрителя, португальца, услышать его, разозлить его, сказать ему то, что он и сам знает, но не умеет выразить. И – самое главное – так я встречаю сочувствие своим страданиям! Разделенное страдание – как это важно для человека театра!.. Я знаю, это – моя последняя пьеса. Я уже об этом сказал. Для меня больше нет ни вдохновения, ни воли, ни жизни. Это будет мое прощание... И оно становится все серьезнее, когда я искренне говорю с вами! Лгать в подобном сочинении было бы безобразно, чудовищно! Поэтому – ни одной фальшивой ноты!.. Вернемся же к нашей истории... К моей истории... Конец войны, второй мировой войны...

 

На экранах начинают появляться образы войны – в небе, на море и на земле. Звучат пулеметные очереди, сирены, грохот пушек, шум самолетов и тому подобное. Лучи света, низко направленные, обшаривают сцену, теперь совершенно пустую. Один за другим входят на сцену десять актеров, держась на расстоянии друг от друга. Они торжественно выстраиваются на сцене. Каждый из них с ног до головы покрыт черным плащом и несет приспущенный португальский флаг. Дойдя до определенной отметки, они садятся. Слышатся пушечные выстрелы вдали и погребальный звон колоколов.

 

(Саркастически). Гитлер умер. С сердцем, исполненным печали, Господин Президент, а с ним и все португальское правительство приказали отдать последний долг главе нацистов: флаги приспущены на всей территории страны. Потеряв надежду стяжать славу рука об руку с победителями, Господин Президент приготовился разыграть карту нейтралитета. У этой карты две стороны: одна – убедить народ в том, что неучастие в войне было неоценимым благом; другая – убедить союзников в том, что он действительно сотрудничал, но с ними, и это было эффективнее, чем если бы он посылал войска на поля сражений. На самом деле через шесть месяцев после Сталинграда – всего-то! – Господин Президент начал готовиться к худшему и сдал англичанам знаменитые базы на Азорах, впоследствии такие удобные для размещения американцев. Но сердце его оставалось со странами Оси…

 

Знаменосцы уходят со сцены, все еще торжественно-мрачные. На экранах – документальные фильмы о последней фазе войны.

 

Гитлер умер!

 

Внезапно слышится радостный звон колоколов, салюты, аплодисменты множества людей, крики: «Победа! Победа!»

 

Война закончилась! Союзники победили! Война закончилась!!! Победа! Победа!

 

На экранах – образы победы, сцены народных празднеств, всеобщего торжества. Появляются десять актеров, на них широкие накидки из флагов стран-победительниц, на одном – цвета Португалии. Они весело танцуют, взявшись за руки, словно в вакхическом ликовании. Очень радостная музыка. Вдруг они исчезают. На экранах – сцены победных торжеств. Главный свет – на Молодого человека и Молодую женщину: он сидит на стуле, она, счастливая, у него на коленях.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Теперь дело пойдет!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я тоже думаю...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Войне конец, победила демократия... У нас все должно измениться!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Дай-то бог!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Бог? Ты прямо как моя мать!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (спокойно). Не знаю – бог, судьба, жизнь...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Человеческая воля. Наша воля!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (лаская его). Иногда ты все еще такой молодой… совсем ребенок! Сейчас, например… Твои глаза – чистые, наполненные небом! Похож на цыпленка, что недавно вылупился из яйца…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Хочешь унизить меня?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я люблю тебя.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Уже петух. Петух с большим гребешком! Я это докажу.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Ты любишь меня?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Терплю кое-как…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. И как же хорошо, что у меня есть твой сын!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Он спит?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Да. Ему уже четыре года: я хочу еще одного.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Тебе не стыдно?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Нет. Я хочу от тебя множество детей.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (дает шлепок Молодой женщине, та вскакивает, смеясь. Поднимается, довольный, прижимает ее к себе, кружит в воздухе). Я счастлив. Я полон надежд, все у нас идет хорошо!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (внезапно посерьезнев, с внутренней силой). Да, все пойдет хорошо.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. У тебя нет чувства юмора?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не такое, как у тебя. Я другая. Я сама веселая.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (почти мистическое восхищение). Ты – как солнце! Твой свет падает мощным снопом. Твое умиротворение внушает мне ужас! Каким слабым кажусь я рядом с тобой!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я люблю тебя!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты не из тех, кто медленно и долго угасает... Ты из тех, кто вдруг ломается, распадается на части безвозвратно... И этого-то я и боюсь.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я твой товарищ.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (порывисто обнимая жену). Как ты мне нужна!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я твоя навсегда. Худшее позади... (Болезненное сомнение). Позади?..

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Позади. Теперь дело пойдет...

 

На полу тень решетки, как в первой части. Входит Писатель, занимает свое обычное место. С ним вместе появляется Отец и останавливается у края освещенной зоны, где находятся Молодой человек и Молодая женщина. Пока говорит Писатель, остальные трое – неподвижны, как на фотографии.

 

ПИСАТЕЛЬ. Теперь дело пойдет... Вот теперь пойдет! Отец так твердил постоянно. Когда, после пыток, ему разрешали свидание, первое, что он говорил нам, с блестящими глазами, шепотом, как заговорщик: «Теперь дело пойдет! Поверьте...» После каждого оскорбления, унижения: «Теперь дело пойдет!..» Каждый раз за столом, дома, когда мы оставались все втроем, снова: «Теперь-то уж не сорвется, на этот раз пойдет!» Бедный отец! Как эти его слова выводили из себя маму в последние годы!.. Почти до гнева, до отвращения… «Теперь пойдет!..»

 

В камере гаснет свет.

 

ОТЕЦ (входит в освещенную зону). Теперь пойдет! Вот теперь да!.. И Франция, и Америка, и Англия… Все поднатужатся. Этому типу теперь несдобровать! Теперь наверняка!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (обнимает Отца). Ура, папа! Вы здоровы?

ОТЕЦ. Как дуб!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (целуя Отца). Есть хотите?

ОТЕЦ. Я уже поел. Где мальчишка?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Спит...

ОТЕЦ. Пора вставать!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (посмотрев на часы). Подождите, папа, у меня для вас сюрприз...

ОТЕЦ. Мальчишке уже четыре года! Какого черта, пусть встанет!..

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (включая радиоприемник). Не в этом дело, папа!

ОТЕЦ (с ненавистью и презрением). Это он, что ли?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Господин Президент...

ГОЛОС ПРЕЗИДЕНТА (он звучит горько, мрачно). Земля пропиталась кровью и слезами. Слишком много пережито, слишком много страдания вокруг нас и сейчас, чтобы предаваться шумным изъявлениям радости...

ОТЕЦ (сильно понизив голос). Еще бы! Горюет, бандит! Дружки-то сдохли!.. Теперь, негодяй, увидишь, что с тобой будет! Долой фашизм! Где мой внук?!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Подождите чуточку, папа! Дайте послушать...

ГОЛОС ПРЕЗИДЕНТА. И хотя будущее омрачено тенью великих тревог и дело восстановления материальных и моральных потерь представляется еще более трудным, чем самые тяготы войны, нужно понять, что эта задача исполнима только в мире и надежде, а потому хотя бы ради этого снимем тяжесть с души, облегчим сердца свои, ведь общие усилия всегда легче. Благословим мир!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (приглушая радио). Никогда не видал, чтобы праздновали победу... с такой грустью! Благословим мир!

ОТЕЦ. Чует собака, что хвост горит!..

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Благословим мир! Не такого мира ему хотелось!

ОТЕЦ. Это же наш, наш мир! Хочу видеть внука!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Пойдемте, папа.

ОТЕЦ. Пошли, пока он сюда сам не явился, не хочу, чтобы мальчишка привыкал к этому голосу... Старому – винца, малому – молока: надо выпить за победу! Конец фашизму!

 

Отец и Молодая женщина выходят. Молодой человек снова поворачивает регулятор громкости.

 

ГОЛОС ПРЕЗИДЕНТА. ...наша миссия упрощается в мире, который хочет строить свое будущее на началах уважения прав человека...

 

Молодой человек хохочет.

 

...на началах дружеского сотрудничества между народами, общего блага всего человечества... Благословим мир!

 

В дверях появляется Молодая женщина, она насмешливо улыбается.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК и МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (вместе). Благословим мир! (Хохочут).

 

Молодая женщина исчезает.

 

ГОЛОС ПРЕЗИДЕНТА. Теперь, когда, еще кровоточа от бесчисленных ран, поднимается из великих руин Англия, не столь победоносная, сколь непобедимая, – она, связав между собой разные концы империи, может представляться в мире среди величайших держав истинной учительницей народов, матерью и путеводительницей наций. Благословим победу!

 

Отец и Молодая женщина на сцене слышат последние слова этой речи.

 

ОТЕЦ. Благословим победу! Два – один! Дважды – мир, и один раз – победу… да и то английскую! Ловко выкрутился… Ты-то хотел бы ей дать от ворот поворот, но никого не убедил! (Гневно). Кончено твое дело, крыса!

ГОЛОС ПРЕЗИДЕНТА. Я умолкаю. Воистину, в столь высокий, почти священный час я не обнаруживаю в себе, не чувствую ничего, кроме живого порыва возблагодарить провидение за его милосердие и желаю, чтобы свет его пролился на людей, ответственных за судьбы мира.

ВСЕ ТРОЕ (хором, нараспев). Ora pro nobis! Аминь!

ОТЕЦ. Кто тебя слушать станет?! Всем на тебя наплевать: и в стране, и в остальном мире!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Слизняк богомольный! Хватит слюни пускать со своими молитвами, ханжа!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (хохочет). Слизняк! Притворяется, что хотел бы пойти вперед, только отступил, чтобы взять разбег… да вот только дальше не двинулся.

ОТЕЦ. Как же это могло случиться?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Случилось.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Как же это стало возможно?!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (серьезно). Стало.

 

В этой части сцены свет гаснет. Свет – на Писателя в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ. Седьмого октября тысяча девятьсот сорок пятого года Господин Президент призвал португальский народ, который, как он счел необходимым подчеркнуть, не приемлет даже идею выборов, пожертвовать своими чувствами и опустить бюллетени в урны, отдав свои голоса за кандидатов в Национальную Ассамблею от единственной партии. Принять участие в голосовании, объяснил он, – высокий долг, который следовало исполнить всем. Он, неизменный противник всеобщего голосования, даже обещал, после двадцати лет диктатуры, провести свободные выборы, «такие же свободные, как в свободной Англии». Оппозиция поверила, конечно, не красивым обещаниям диктатора, нет, оппозиция полагала, что обстоятельства ей благоприятствуют, что ей помогает самое дыхание эпохи. Она верила обещаниям союзных держав покончить с фашизмом на земле. Она верила в то, что салазаризм должен пасть, как перезрелый плод. Это была ее большая ошибка[3]. Но в дни, предшествовавшие выборам, энтузиазм был велик...

 

Темнота. Высвечивается середина сцены: предвыборный митинг демократов. На сцене стол президиума: Председатель, мужчина в летах; рядом с ним еще двое мужчин, каждому около сорока. Один из них – Оратор. Зрители в зале – как бы публика на митинге в небольшом зале республиканского центра.

 

ОРАТОР. ...Этот политический митинг проводится с разрешения властей. За двадцать лет диктатуры это первое легальное выступление оппозиции. Мы переживаем важный момент. Сознаюсь, что хотя Господин Президент и обещал нам свободные выборы, «такие же свободные, как в свободной Англии», я нимало не верил, что нам разрешат провести митинг. Но нам разрешили. И мы должны воспользоваться случаем... Так почему же в этом крошечном зале на улице адмирала Рейша? Причина этого – страх. Страх импресарио, которые не согласились сдать нам большой зал из страха скомпрометировать себя. Страх, что наши товарищи и сторонники, из страха перед последствиями, не заполнили бы большой зал. Страх! Со страхом мы – только одиннадцать человек – подписали необходимый запрос к Гражданскому губернатору. Страх не оставляет нас и здесь, в этом маленьком зале, потому что многие из тех, кто сейчас слушает меня, – не наши: это люди тайной полиции. Страх, страх и страх!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (из зрительного зала, кричит). Мы, молодые, – не боимся!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА И ЕЩЕ ДВА СТУДЕНТА (из публики кричат хором). Мы не боимся! Мы не боимся! Мы не боимся!

ВСЕ (заразившись их настроением, подхватывают в унисон; голоса в записи). Мы не боимся! Мы не боимся! Мы не боимся!

ОРАТОР (попросив тишины). Я рад слышать голос молодежи! Благодарю вас! Это она, молодежь, должна покончить со страхом! Излечиться от страха сама и излечить от страха нас, как от раковой опухоли! Мы, старики, поможем ей! Благодарю вас!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (кричит с места, стоя). Молодежь хочет создать Движение демократического единства!

СТУДЕНТ. Да здравствует ДДЕ!

ВСЕ. Ура!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нам нужно молодежное ДДЕ!

ВСЕ. ДДЕ! ДДЕ! ДДЕ!

ОРАТОР. Молодежное! Мы принимаем вашу помощь: да здравствует ДДЕ!

ВСЕ. Ура!

ОРАТОР (попросив тишины). Мы должны воспользоваться «достаточной свободой», которую (с издевкой) даровал нам Господин Президент. Воспользоваться в той мере, в какой нам позволят. Выборы? Конечно же! Но выборы свободные!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (поднимается на ноги). Мы хотим свободных выборов!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА И ДВОЕ СТУДЕНТОВ (поднимаются, хором). Свободных выборов! Свободных выборов!

ВСЕ (в записи). Сво-бод-ных вы-бо-ров! Сво-бод-ных вы-бо-ров!

ОРАТОР (восстановив тишину). Но свободные выборы невозможны, если не будут выполнены минимальные условия, иначе эти выборы окажутся не более чем жалкой комедией, кукольным театром страха и осторожности, к которым мы привыкли. Поэтому мы требуем: свободы печати, свободы собраний и агитации, свободы партий и других политических объединений, контроля избирательных списков, контроля подачи голосов, амнистии политическим заключенным!

ВСЕ. Ам-ни-стию! Ам-ни-стию! Ам-ни-стию!

ОРАТОР (энергично). Мы требуем немедленно упразднить концентрационный лагерь Таррафал!

ВСЕ (кричат, стоя). Долой Таррафал!.. Долой Таррафал!.. Долой Таррафал!

 

Полная темнота. На экранах – зеленомысский лагерь Таррафал. Вид снаружи, «сковородки», заключенные... Среди узников – негры. Луч света освещает Отца, он один на сцене.

 

ОТЕЦ (сгорбившись, горько: униженное мужество). Четыре года... я пробыл на Таррафале четыре года! А есть такие, кто просидел там десять, пятнадцать лет... и умерли там... Эти юнцы не знают, что такое Таррафал. Мне самому страшно... Я боюсь, что туда зашлют сына. Нет, не хочу!.. Чтобы этого с ним не случилось, я сделал бы все… Все! Я это понимаю… даже сознался бы, даже выдал бы товарищей. А я никогда не сознавался, никогда не выдавал. Я выдержал все: круглосуточные допросы, пытки, голод, жажду... и молчал. И знаю, что вынес бы все снова... но чтобы мой сын тоже... нет! Таррафал – это ад!.. Говорю вам, я знаю это. Знаю на собственной шкуре!.. Они, несчастные, молоды и не знают… И я не хочу, чтобы они узнали! (К зрителям). Сколько мне лет? Сколько вы мне дадите, а?.. На рождество мне исполнилось пятьдесят пять. А выгляжу я как старик. И все этот проклятый остров! Рассказывают про немецкие лагеря... которые немцы строили для евреев, и о которых читают в журналах, в книгах… Там, на Таррафале, не лучше, клянусь вам! Просто молодые знают об этом только понаслышке... даже представить не могут… Мой мальчик… нет! Только не это… День за днем, час за часом, каждая минута – тяжелее свинца: эти мальчишки ничего знать не знают! Понимаете, если бы моя бедная жена была жива, я не мешал бы ей молиться: пусть бы молилась своему богу, чтобы у нас не забрали сына в это проклятое место… Даже я был бы способен молиться. Только не Таррафал! Вы знаете, что такое «сковородки»? Понаслышке… Это ниши среди железобетона, без окон, и только щель тридцать на сорок сантиметров для света и воздуха. Человека загоняют внутрь, в эту проклятую жару, и ему остается только жариться заживо! Не думайте, что я преувеличиваю. Это правда, «сковородка» – худшее место на земле. Никак не выдержать! Молодежь говорит, но не знает. Только не это! Никакой гигиены, никаких лекарств… ничего. Нет даже хинина, который семьи посылают нам из метрополии… нам его не выдают. Ох, какая лихорадка жжет человека, пока не выжжет его внутри, досуха, выжжет все, что есть в нем свежего и живого!.. Проклятый Таррафал! Мне самому страшно, я не боюсь признаться в этом... Но я стар, жизнь моя кончена... а сын... нет! Я часто думаю, что жена моя, бедная, была права: имеет ли право отец подвергать сына тем же пыткам, что вынес сам? Конечно, есть идеалы! Но ведь это бесчеловечно! Когда жена говорила, что я отравляю сына своими идеями... Порой я думаю, что она была права... (С негодованием). Но ведь мои идеалы – это добро! Справедливость! Правда! Я не хочу, не могу изменить им!.. Я... такие, как я, мы должны спасти Родину!.. Но сын...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (сзади, из темноты, подходит к Отцу, спокойно, мягко, с внутренней силой). Мне не страшно. Не бойтесь за меня, папа.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. У них земля уходит из-под ног. Силы у них уже не те, папа.

ПЕРВЫЙ СТУДЕНТ. Конец фашистам!

ПЕРВАЯ СТУДЕНТКА. В Англии свалили Черчилля...

ВТОРОЙ СТУДЕНТ. Там теперь Эттли.

ПЕРВЫЙ СТУДЕНТ. В Англии у власти лейбористы.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Мир изменился, папа!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мир помолодел!

ВТОРАЯ СТУДЕНТКА. Мир свободен!

ТРЕТЬЯ СТУДЕНТКА. Больше нет пыток!

ТРЕТИЙ СТУДЕНТ. Больше нет политзаключенных в этой стране!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мы уверены.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Мы сильны.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мы не боимся.

ТРЕТИЙ СТУДЕНТ. После того митинга в Республиканском центре люди перестали бояться...

ПЕРВАЯ СТУДЕНТКА. Все поддерживают оппозицию!

ПЕРВЫЙ СТУДЕНТ (показывая список). Каждый хочет подписаться!

ВТОРОЙ СТУДЕНТ. Писатели и студенты...

ВТОРАЯ СТУДЕНТКА. Художники и ученые...

ТРЕТИЙ СТУДЕНТ. Интеллигенты всех направлений...

ТРЕТЬЯ СТУДЕНТКА. Важные чиновники и мелкие служащие...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (показывая списки). Все выступают в поддержку оппозиции.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я так рада!

ПЕРВЫЙ СТУДЕНТ. Это поток энтузиазма!

ВТОРОЙ СТУДЕНТ. Нас уже не остановят!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Теперь дело пойдет!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Теперь пойдет!

ВСЕ (хором). Пойдет! Пойдет! Пойдет!

ОТЕЦ (радостно, твердо, полный надежды). Согласен! Теперь пойдет. Непременно пойдет!

ВСЕ (хором). Теперь пойдет!

 

Полная темнота. Тишина. Освещается Писатель в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ (горько). Нет, не пошло... Мы не понимали, что западным правительствам в мире, основанном на существовании двух соперничающих блоков, нужно было, чтобы франкизм и салазаризм выжили. В сущности, внешняя политика Эрнеста Бевина, на которого мы возлагали такие надежды, поддерживала фашистов на Иберийском полуострове... Так принесли в жертву будущее двух наших народов. Со своей стороны, португальская оппозиция допустила ошибки, тяжелые ошибки...

 

Полная темнота. Свет на Молодую женщину; она одна на сцене, читает на диване. Входит с улицы Молодой человек.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (снимая пальто, возбужденно). Президент принял представителей оппозиции!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (иронично). Правда? Впервые за двадцать лет диктатуры!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мы потребовали создания переходного правительства, которое гарантировало бы свободу и повторяемость выборов.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. А он?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Он был в нерешительности... Нельзя сказать, чтобы это был его великолепный выход…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (с напряжением в голосе). Они до сих пор не выполнили ни одного требования. Не будет свободных выборов. И я сказала бы, что рано.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (с раздражением). Ты всегда видишь все в черном свете.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (с нежностью). Не обижайся! Ты просто наивнее, чем я. Тем лучше для тебя.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Эти твои мрачные пророчества лишают людей веры! И вот уже думаешь, что не стоит… (Взрывается). Я не могу так! И хуже всего, что многие думают, как ты... Что не стоит…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Стоит. По крайней мере, чтобы просветить людей, повернуть их к политике… Но эти выборы свободными не будут.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Знаешь, сколько подписей уже собрала оппозиция в одном только Лиссабоне? В газетах об этом пишут. Пятьдесят тысяч! И ты не думаешь, что это невероятно, изумительно?!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (очень серьезно). Замечательно!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это же большая победа! Президиум Совета заявил, что не доверяет нам и потребовал, чтобы Министерство внутренних дел проверило списки... Они испугались... Они не ожидали такого!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (резко, встав с дивана). И им предъявят списки?!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Само собой разумеется, но с предосторожностями. Министерство дало полную гарантию безопасности...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Я против.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Против? Почему? Почему ты вечно думаешь, будто все остальные дураки?! Мы же потребовали, говорят тебе, полной гарантии... и получили ее! Они же видят, как сильна сейчас оппозиция! Неужели ты не понимаешь?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (твердо). Я против. Я не верю им.

 

Звонят в дверь. Молодая женщина выходит и возвращается с Первым студентом.

 

СТУДЕНТ (падает на диван, выпаливает). Оппозиция отказалась от участия в выборах!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ты уверен?

СТУДЕНТ. Абсолютно. Я только что с заседания... Скоро это будет в газетах…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я против!

СТУДЕНТ. Уже прошло заседание. Большинство по всей стране проголосовало за отказ.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (нервно, к жене). Рада?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Нет! Я огорчена.

СТУДЕНТ. Они не выполнили ни одного нашего условия. Выборы оказались бы обычной комедией.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Пусть так. Надо идти до конца. Мы должны были победить... Подняли такие силы... Погубили их прежде времени!

СТУДЕНТ. Думаешь, мы даже так могли победить?!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (как выстрел). Думаю!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. А я не думаю. Но я уверена, что мы смогли бы провести несколько депутатов в Ассамблею... Это было очень важно. Мы ошиблись.

 

Свет гаснет, освещен только Писатель в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ. Да, ошиблись. Она была права. Мы ошиблись, когда отказались от участия в выборах... Ошиблись, когда представили списки оппозиции в Министерство внутренних дел. Грубо ошиблись, когда поверили торжественным уверениям, что подписавшимся ничто не грозит. И как только под барабаны и трубы прошли обычные позорные однопартийные выборы, стали вызывать в Министерство внутренних дел тех, кто подписался под требованиями оппозиции... Их преследовали, увольняли с работы, сажали в тюрьму... Едва окончилась «достаточная свобода», цензура получила те же права, что и прежде, если не больше... Кастрированные, вылизанные газеты снова стали собранием новостей без новостей, к которым мы привыкли... Страх снова воцарился в стране...

 

Полная тьма. Потом свет. На сцену ввозят белую больничную кровать на колесиках. На кровати Отец.

 

ПЕРВАЯ МЕДСЕСТРА. Вот пока что и хватит.

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Устали?

ОТЕЦ (с грустной иронией). Хватит… на сегодня.

ПЕРВАЯ МЕДСЕСТРА. Сейчас отдохните-ка.

ОТЕЦ. Время есть.

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Завтра или попозже у нас будут результаты рентгена. Господин доктор скоро придет еще раз.

ОТЕЦ (смеется). Только время терять!

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Не пугайтесь…

ОТЕЦ. Нет, сестра, я не пугаюсь.

ПЕРВАЯ МЕДСЕСТРА. Вот и хорошо. Поспите немножко.

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Скоро появится и ваш товарищ.

ОТЕЦ. Ведь он болен тем же, что и я?

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Я ведь не знаю, чем вы больны… Вам сможет ответить только доктор.

ОТЕЦ. Да и он, бедный, никого обмануть не может!

ПЕРВАЯ МЕДСЕСТРА. Отдыхайте. Скоро сюда придет ваш сын.

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. И внук. Красивый, не то что дедушка…

ОТЕЦ. Это правда. Он будет живым и красивым! Зато я останусь симпатичным покойником…

ВТОРАЯ МЕДСЕСТРА. Будет вам!

ОТЕЦ. Спасибочки!

 

Медсестры уходят. Отец остается на сцене один.

 

(К зрителям). Я стал худеть, появилась боль в желудке, тошнота... И вот я здесь. Никто мне не говорил, да я сам знаю, что со мной, я понял... И все тут уже догадались… Значит, пришел и мой час. Я остался здесь, внизу, в общей больнице. По правде говоря, хорошо меня устроили. Мой сын не успокоился, пока не перевели меня сюда, в двухместную палату. У соседа – то же самое. (Насмешливо, но с горечью). И знаете, кто он? Поп! Настоящий поп, только подумайте! Сколько больных в мире, а мне этого приберегли! Представитель господа нашего. И неплохой мужик! Искренний, верит в своего бога – редкое дело в наши дни. Бедняга, вбил себе в голову, будто он должен меня «спасти»! Это меня-то... В конце концов, я неплохо прожил в этом мире… От чего спасти?! По правде говоря, я более-менее приспособился. Более-менее… Но две вещи у меня вот тут (показывает на горло) застряли: во-первых, я умру, так и не увидав, что тут все переменилось... во-вторых, быть в тягость сыну с невесткой... Я обхожусь им в целую прорву денег! Они устроились, не худо зарабатывают, но я... не хочу я такого... Все это мне поперек горла. Товарищ иерей говорит, что это нехорошо, это гордыня. Может быть, но мне это не нравится. Правда, то немногое, что у меня было, я продал, чтобы возместить расходы, но… они хотели, чтобы я оставался здесь, в больнице. (Удовлетворенно смеется). А эти-то, внизу, не ожидали, что у меня сын с невесткой – доктора права! В этом смысле я могу спокойно умереть. Сын у меня хороший парень! И невестка не отстает. Знают, что им надо, и борются за наше дело! Ему повезло с женой. (Боль в желудке). Ах ты... опять ты за свое...

 

На кровати с колесиками те же медсестры привозят Священника.

 

Ну что, отче, трудновато стало кашу расхлебывать, а?

СВЯЩЕННИК (ему лет семьдесят). Уже все позади, благодарение богу. Благодарю вас, барышни, да вознаградит вас бог!

 

Медсестры выходят.

 

ОТЕЦ. Что, худо вам, товарищ иерей?..

СВЯЩЕННИК (просто). На все воля божия.

ОТЕЦ. И на то, что касается желудка?

СВЯЩЕННИК. Это так. Ох, как началось…

ОТЕЦ. Оперировали?

СВЯЩЕННИК. Да. Уже два года прошло.

ОТЕЦ. А меня, похоже, не хотят. Уже без толку.

СВЯЩЕННИК. Вы сильно страдаете?

ОТЕЦ. Болит.

СВЯЩЕННИК. Только физически?

ОТЕЦ. Ну да.

СВЯЩЕННИК. Вы всерьез считаете, что умираете?

ОТЕЦ. Считаю. И знаю, что от этого нет лекарства.

СВЯЩЕННИК. И не боитесь?

ОТЕЦ. Вот опять вы за свое, товарищ иерей… Чего бояться-то?

СВЯЩЕННИК. Жизни, которую вы прожили. Бога, который будет судить вас.

ОТЕЦ. Ни того, ни другого.

СВЯЩЕННИК. Это правда? Вы полностью искренни?

ОТЕЦ. Да.

СВЯЩЕННИК. А я боюсь. Очень боюсь. Но я уповаю, все крепче уповаю на милосердие божие. На бога и на любовь.

ОТЕЦ. Я не верю в бога. Я его не знаю.

СВЯЩЕННИК. Не говорите так. Он знает всех нас, каждого из нас, будто никого другого и не было на земле. Он – наш Создатель.

ОТЕЦ. Я не верю ему и не уповаю на него.

СВЯЩЕННИК. И вы не чувствуете себя беспомощным? Во что же вы тогда верите?

ОТЕЦ. Верю в своего сына, в свою невестку, в своего внука; в такую же молодежь, как они. Верую в жизнь. (Со смехом). Верую все крепче. Смешно, но это так… Я знаю, что умру, но все сильнее верую в жизнь.

СВЯЩЕННИК. Вы, друг мой, очень смелый человек. Сам я рассчитываю только на благодать божию: она поможет мне умереть. Без нее, без Иисуса, я не знал бы, что мне делать и, конечно, наделал бы кучу глупостей – от страха, от эгоизма, от отчаяния!.. Умирать – это действительно самый трудный перевал на жизненном пути.

ОТЕЦ. Ну да, это трудный перевал. Но я думаю, что он не самый трудный. Это один шаг, всего лишь один шаг. Последний. За свою жизнь я столько раз думал, что пришел мой час… Я и привык. Всему живому положено умирать. Пришел и наш черед (с мужественной нежностью), товарищ иерей!..

СВЯЩЕННИК. Скажите начистоту: вы не веруете в иную жизнь?

ОТЕЦ. Начистоту – не верю.

СВЯЩЕННИК. И не жалеете об этом?

ОТЕЦ. Нет. Моя жена, бедняжка, пожалела. Когда она почувствовала, что пора уходить, она вернулась к религии, как в детстве. Я много об этом думал. Пришел к мысли, что и со мной могло бы случиться что-то подобное… Но нет. Теперь я уверен. Я спокоен.

СВЯЩЕННИК. Не сражайтесь против бога!

ОТЕЦ. Я не сражаюсь против призраков, товарищ иерей! Не чувствую его, не нуждаюсь в нем, не верю в него. Поверьте, я говорю начистоту.

СВЯЩЕННИК. Я посвятил бы добрую часть своих страданий тому, чтобы ваша душа была спасена. Все это не случайно, друг мой. Не случайно мы встретились здесь, в этой палате, в этих… обстоятельствах. Я должен дать отчет богу, использовал ли я во благо свои и ваши страдания или нет. Ради этого я стерпел бы муки своего старого, гнилого тела…

ОТЕЦ. Что ж, я уже всем пожертвовал, всей своей жизнью, столько перестрадал, столько раз надеялся и не получал – и все это отдал по доброй воле ради свободы нашего народа, ради этой страны. Понимаете, это же все не для вида! Это правда, то, что я чувствую. И, знаете, когда я все взвешиваю, то думаю: это стоило того. Кто я такой? Знаю, что я – простая капля воды в океане. Но из множества таких капель собираются реки и моря! Вот в чем моя вера. Это не просто слова, это изнутри идет, это часть меня! Хотите, скажу вам кое-что начистоту?

СВЯЩЕННИК. Выкладывайте.

ОТЕЦ. Я никогда не обманывал. В том, что я считаю важным, никогда не обманывал. И, знаете, из-за того, что я не обманывал, я терпел со всех сторон, заставлял страдать своих близких, провел за решеткой столько лет жизни… Но я чувствую, что оно того стоило. Я чувствую себя уверенным, чем дальше, тем больше. И внутри у меня какая-то радость, радость от того, что уже ничто не способно меня свалить!

СВЯЩЕННИК. Я понимаю вас, друг мой.

ОТЕЦ. Даже вы, товарищ иерей?

СВЯЩЕННИК. Я понимаю вас и восхищаюсь вами: тот, кто борется за правду или за то, что считает правдой, как вы, мой друг, – борется за бога. Какой великий христианин из вас бы получился!

ОТЕЦ. Какой хороший товарищ из вас бы получился, если бы не ваши религиозные предрассудки! Но и я вас понимаю. Так сложилось… Вот так и будем уживаться друг с другом, пока… пока один из нас не уйдет в путь…

СВЯЩЕННИК (протягивает руку Отцу). Благодарю вас.

ОТЕЦ (принимает его руку). И я вас благодарю, товарищ иерей! (Чувствует боль). Ох, вот и снова пошло грызть!..

СВЯЩЕННИК (мягко). Да поможет вам бог, друг мой.

 

Темнота; освещен только Писатель в камере.

 

ПИСАТЕЛЬ. Прошло три месяца. Отца оперировали. То есть вскрыли и зашили. Надежды не было. Он все знал. Когда боль отпускала, он по-прежнему смеялся, шутил. Старый больной лев. Никогда не ослабевал, никогда не тревожился (по крайней мере, не показывал вида), никогда не зависел от сравнения с другими. Ему становилось все хуже, и вот уже стало совсем худо: боль, кровотечения, метастазы всякого рода… все, что обычно бывает. Я ценил его огромное мужество, и мне было больно видеть, как он страдает... эти физические страдания мне казались каким-то несправедливым унижением… Еще одна тюрьма после всех, что вынес он, последняя и самая страшная тюрьма. Без надежды.

 

Темнота. Свет на Отца: он в постели, рядом – Молодой человек и его жена.

 

ОТЕЦ. Вот и отошел нынче ночью товарищ иерей...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Здесь, в палате? Его могли бы и увезти…

ОТЕЦ. Это было внезапно. И хорошо, что умер возле меня. Он привязался ко мне... И, по правде сказать, мне самому нравился этот чертов поп. Хороший он был.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Родные к нему приходили?

ОТЕЦ. Сперва многие приходили: священники, два или три раза побывал даже один из тех, кто святые дары носит – епископ или кто там еще! Под конец – все приедается в этом мире! – приходила только его сестра, старая дева, которая всегда жила с ним… Бедный товарищ иерей!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Не место красит человека...

ОТЕЦ. Хороший был человек. И верил, бедняга, во все это... (С грустным смехом). Ну с чего он вбил себе в голову, что должен обратить меня?! Если бы я мог это сделать – притвориться, только чтобы он был доволен… Эх, товарищ иерей! Так и помирал он тут:  одной рукой сжимал мою руку, другой – крест. Верил, бедняга. Ему это помогало... переступить. Как помогло и твоей матери... (Почувствовав боль, звонит в колокольчик). А это нелегко... Ничего не бывает легкого! Подними-ка меня чуть выше... Вот так лучше... Когда он уже кончался, то хотел поцеловать Христа, но у него не было уже силы… Я его понял и прижал к его губам распятие… Чудное дело, правда?! Это мне – мне пришлось дать ему распятие! Он поцеловал Христа и сказал «прости меня, боже!», а потом сжал мне другую руку и… и застыл. Хороший он был человек, этот товарищ иерей!

 

Входит Первая медсестра со шприцем. Молодой человек помогает Отцу повернуться.

 

МЕДСЕСТРА. Ну вот! Сейчас уколемся... вам станет лучше.

ОТЕЦ. Да уж лучше все равно не станет... Только знай ворочайся!

 

Медсестра делает укол.

 

Ух! Да, прав был товарищ иерей, одно это – и то уже тяжко…

МЕДСЕСТРА (прислоняя его к спинке кровати). Ну-ка, сядьте как следует!

ОТЕЦ. Хуже всего, что от укола только в сон потянет. А мне нужна ясная голова!

МЕДСЕСТРА. Сейчас спать не захочется, только боль пройдет.

ОТЕЦ. Должен прийти внук, и я хотел бы...

МЕДСЕСТРА. Не волнуйтесь, вы вполне сможете повидаться с ним. Я сейчас! (Выходит).

ОТЕЦ. Сорванцу здесь долго торчать нечего... Не то место. Как только взгляну на него, сразу гоните его отсюда...

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. А вы тщеславны! Не хотите, чтобы внук видел вас больным…

ОТЕЦ. Ну да. Не хочу. Не хочу, чтобы он на всю жизнь запомнил меня в таком виде… Вы слишком молодые, чтобы это понять! Внук должен запомнить меня живым, полным сил – ясно?! А не то что сейчас: полторы ноги в могиле...

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Папа, ну зачем так отчаиваться!..

ОТЕЦ (просто). А я и не отчаиваюсь. Просто мне очень скверно... Я отбрасываю копыта, как вы говорите... Пока укол действует, все пройдет хорошо…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Врач еще вчера говорил нам, что теперь…

ОТЕЦ. Что теперь остается только ждать. Вот я и жду. Терпеливо жду…

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Новые лекарства то и дело появляются…

ОТЕЦ. Это так. Но мне уже не осталось времени. Что же мне, все время твердить вам одно и то же? Я не боюсь. (Искренне, слегка поднимая голову). Честное слово, я не боюсь умереть. Не волнуйтесь обо мне.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (тронут). Отец, вы такой смелый!

ОТЕЦ. Вот еще, смелый! Я такой, как есть, каким уродился: я человек… как там у вас, докторов, говорят? – человек логики. Вот я и есть человек логики.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (с болью, пытается пошутить). Потерпите, папа! Теперь дело пойдет! Готовится что-то очень важное... На этот раз наверняка! Армия, флот... Еще чуть-чуть, вот увидите! Дело пойдет!

ОТЕЦ (пытается смеяться, хоть и превозмогает приступ боли). Теперь-то пойдет!.. Нет, сынок, я уже не увижу. Так уж вышло... а теперь пойдет, пойдет!.. (Очень серьезно). Конечно же, пойдет! Когда – не знаю. Мне уже ждать времени не осталось. Но вы и мой внук – у вас времени вполне хватит. У вас и у моего внука куча времени. Ты помнишь свою мать? Она тоже, бедная, чуяла, что умирает…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Папа, вы преувеличиваете. Все не так плохо. Поверьте мне, что...

ОТЕЦ. А я знаю, каково мне. Тут я вас никак не могу понять: если вы в самом деле меня любите, почему вы хотите, чтобы тянулась эта... Жизнью-то не назовешь! Прав я или нет?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (поколебавшись, со слезами на глазах). Правы, папа.

ОТЕЦ. Вот такую я тебя люблю... Такая ты и есть: честная, откровенная, без всех этих экивоков!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (серьезно). Мы думаем отвезти вас в Лондон, отец.

ОТЕЦ. Я не хочу.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вам проведут новый курс лечения…

ОТЕЦ. Не хочу. Любой конец – всегда хороший конец… И я никогда не любил быть обузой кому бы то ни было. Ты ведь знаешь, что такой у меня характер…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. У меня есть деньги, отец. Пусть вас это не заботит. Я работаю в газете и еще веду адвокатскую практику. (Показывает на Молодую женщину). И она уже устроилась… Мы все втроем поедем в Лондон, это решено.

ОТЕЦ. Хватит этих споров. Нет у меня времени.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Не говорите так, папа!

ОТЕЦ (спокойно, твердо). Я говорю, как есть. Не будет у меня времени.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (нервно). Откровенно говоря, отец, так не годится! Обсудим все как следует, когда вы поедите!..

ОТЕЦ. Не обижайся. Да, сынок, я способен продержаться еще месячишко-другой… Но я не хочу больше таких обсуждений. Ох! Все равно что уже на поминках… Где же мальчишка?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Уроки кончились – наверное, скоро прибежит... Вы мне сегодня не нравитесь, вид у вас мрачный...

ОТЕЦ. Мрачный? Нет, я просто занимаюсь бухгалтерией... подвожу баланс... Мой товарищ, иерей, занимался этим каждый день, называл это «испытание совести». Такая у него религия…

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (испуганно, с трудом). Папа, а вы не думали... сделать так, как мама или ваш товарищ иерей?

ОТЕЦ. Ты что имеешь в виду?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы не думали... счесться с богом?

ОТЕЦ. С каким богом?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. С богом матери, с богом священника…

ОТЕЦ (очень спокойно). Я не верю ни в какого бога. Я знаю, что это выдумка. Самообман, костыль. Я понимаю верующих людей, но сам – не верю. Это слабость. Мне хватает одного: я думаю то, что думаю. Я человек, знаю только человека и не знаю никаких богов. А в людей я верю. Верю все больше и больше. Смешно, но это так: чем ближе конец, тем крепче я верю в людей, в их силу. Должно быть, это на своем языке, где повсюду ангелы да святые, мой товарищ иерей называл «благодатью». По-моему, благодать – это видеть вещи ясно, правильно, такими, какие они есть... В одном он был прав: чем дальше человек уходит от мира, тем лучше он видит... Нет, мне не страшно.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Если бы я был таким, как вы! Но у меня все делается как-то сложнее и сложнее, мне все труднее разобраться в себе...

ОТЕЦ. Но, когда ты доходишь до цели, то все равно доходишь. Я доволен тобой. И потом, эта колючка колет тебя всякий раз, когда нужно... Тебе досталась золотая жена, сынок!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Вы, папа, великий человек!

ОТЕЦ. Ни великий, ни маленький. Просто я был свободнее, чем большинство людей. Только и всего. И с меня достаточно, клянусь честью! Каждый раз, как меня сажали, я выходил на волю еще свободнее, чем был раньше. В этом и есть моя победа. Я прожил жизнь так, как хотел ее прожить, боролся за добро и справедливость, страдал за это. И я знаю, что и умереть бы хотел в ладах с логикой. Чтобы и на этот раз все было логично! Ничего в этом нет дурного, все счеты сведены. Я доволен.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (в слезах, обнимая отца). Я горжусь вами!

ОТЕЦ. Гордиться тут нечем. Но я знаю, что не посрамил тебя. И с меня достаточно. Нет, я не боюсь... Даже со смертью человек может бороться. Я не сдаюсь. Это произойдет, когда я захочу... Многое бы я хотел увидеть в этой стране своими глазами! Нельзя – потерпим. Я увижу это твоими глазами, глазами внука! Не чудно ли это, по-вашему?! Ты не думал, сынок, что твои глаза, что глаза твоего парня – продолжение моих? В этом-то и чудо!

МЕДСЕСТРА (входит). Можно впустить мальчика?

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Вы хотите видеть его, папа?

ОТЕЦ. Конечно! Впустите моего внука.

 

Медсестра выходит. Появляется Сын.

 

СЫН (целует деда). Тебе лучше, дедушка?

ОТЕЦ (иронически улыбается). Как видишь...

СЫН. Я принес тебе «Республику».

ОТЕЦ. Спасибо большое. Никогда не забывай дедушкину газету!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (тронутый, Сыну). В твои годы я уже читал ее – других газет в доме дед не терпел!

ОТЕЦ. С уроками все в порядке?

СЫН. Только арифметика...

ОТЕЦ. Ну конечно, арифметика! Как папаша... Мало с нас одного адвоката и писателя!

СЫН (восторженно). Я буду артистом!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. В Португалии нет театра! Я же тебе говорил, что...

ОТЕЦ. Все течет, в его время мир будет другим.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. В фашистской стране не может быть театра.

ОТЕЦ. Будет. И ты будешь ставить отцовы пьесы. Мой внук должен стать тем, кем он хочет!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (гладя Сына). Прежде всего ты должен узнать, что такое зло, что справедливо и что несправедливо, что – правда и что – ложь... а потом уже выберешь себе профессию. Ты должен стать смелым, как дедушка!

ОТЕЦ. И помни, у деда было только четыре класса. И даже для этого он должен был отмахать каждый день пешком десять километров: пять туда, пять обратно – в деревне школы-то не было. А ты, малыш, счастливчик! Отец твой тоже своего хлебнул. Помнишь, как платил за учебу, сынок? Всегда он платил последним… Какой замечательной женщиной была твоя мать! Думаешь, она умерла, так и не простив меня из-за всей этой политики?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мама восхищалась вами. Уважала вас и очень любила. Она болела и уставала, и она изнемогла в свой последний час. Больше ничего.

ОТЕЦ. «Когда я вырасту большой, я куплю себе ружье и застрелю их!..» Помнишь? Нет, сынок, это я горжусь тобою. (Гладит руку Молодой женщины). И тебя я тоже очень люблю... Между вами нет разницы: куда ты, туда и мой сын. Вы с ним на равных. А вы говорите! Я счастливый человек, клянусь честью! (Внуку). И ты, малыш, станешь настоящим человеком, а?! Мать твоя права как никто. Я хочу, чтобы ты вырос независимым, сильным! Не строй из себя тонкую натуру. Слышишь, парень? Не хочу, чтобы мой внук был неженкой, пай-мальчиком… Посмотри на Суареша, который был моим товарищем в Таррафале и в Кашиасе: как его запрезирал сын, когда перешел на их сторону! Сволочь! Кажется, заделался помощником секретаря или еще не знаю кем… В морду бы ему плюнуть! (Внуку). Слышишь, парень? Ты должен защищать наше знамя, биться за то, за что мы с твоим отцом бились всю жизнь. Только за это и стоит биться. Понял?

СЫН (очень серьезно). Понял, дедушка.

ОТЕЦ. Я ухожу из этого мира, и на мне места живого нет, но внутри-то я целый и невредимый! Это меня и радует. Я не хвастаюсь. (Внуку). Что за великие дела ты еще увидишь! Но хватит этих скучных разговоров – они тебе не по годам! У меня там дома есть кое-что для тебя...

СЫН. Что, дедушка?

ОТЕЦ. Все лежит у меня в чемодане, на котором написано твое имя. (Молодому человеку). Слышишь? Там мои часы с цепочкой... кажется, теперь опять носят такие... портрет Алфонсо Кошты с надписью для него… несколько фигурок, которые вырезал мой друг в тюрьме, художник... и всякое такое... Отец займется этим. А теперь ступай, мальчик, ступай и живи!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Он может остаться, папа.

ОТЕЦ (растроган, но овладевает собой). Да только я этого не хочу. Ступай, малыш, только поцелуй меня вот сюда. Прощай, парень!

СЫН. До завтра, дедушка!

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Иди, мы с папой еще здесь побудем. (Уходит вместе с сыном).

ОТЕЦ. Тебе, сынок, я оставляю письма: от матери, когда она писала мне в тюрьму, от моих единоверцев, от моих врагов. В этих письмах ты найдешь понимание, чтобы во многом разобраться, силу, чтобы многое совершить, причины, чтобы презирать то, что достойно презрения… Денег, как ты знаешь, у меня нет. Бедным я родился и бедным прожил всю жизнь… Даже здесь, в этой больнице, я лежу за твой счет… По правде говоря, бедность сама по себе никогда меня не тяготила. Мать твою тяготила больше. Самая суровая доля ей, бедной, выпала… Замечательная женщина была!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (пытается пошутить). Черт побери, вы будто завещание читаете!

ОТЕЦ (очень серьезно). Ты прав, сынок. Это мое завещание. Оно несложно, как видишь.

 

Возвращается Молодая женщина.

 

Пойди-ка сюда, дочка! (Берет ее за руки). Вот что я хочу сказать: большое тебе спасибо! Ты хороший товарищ моему сыну и подарила мне такого внука – чудо из чудес! Ты сильная, девочка! Моему сыну повезло с тобой. Ты скорей сломишься, чем согнешься, я тебя насквозь вижу! Ты с ним рядом, и я могу умереть спокойно. Никогда не гнись, и ему не давай гнуться. Ты победишь! Я уверен в этом, как в том, что я – это я. Победишь!.. А теперь, детки, идите. Мне надо отдохнуть чуток... Когда я увидел внука, мне пришел на ум товарищ иерей… Он и впрямь был хорошим человеком, этот священник: никогда не покидал деревни, жил все время там, с простым народом… Попал бы он в город, там бы его испортили. Но сейчас, когда я был с малышом, мне вспомнились его глаза: старый разбойник вроде меня, но у него такие же глаза, как у моего внука… Это правда! Такие бывают только у детей… Невинность – так это по-вашему называется? Прощайте, дети мои.

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА (целуя Отца). До завтра, папа! Спокойной ночи!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Отдыхайте. Прощайте, папа. Может, еще укол?

ОТЕЦ. Не надо, сынок. Мне хорошо.

 

Молодой человек с женой уходят. Отец выжидает некоторое время, неподвижно, настороженно. Потом с трудом поднимается; печально сидит на кровати. Решается. Достает из-под матраца веревку, пробует, прочна ли. Преодолевая мучения, выходит из светового круга. Несколько мгновений на сцене никого, тишина. Резкий шум: словно спроецированная на стену, видна тень Отца, висящего в петле. Входит Первая медсестра со шприцем. Удивленно смотрит на пустую кровать. Идет к зоне затемнения, где, по-видимому, находится ванная. Испускает громкий крик ужаса и роняет шприц; бежит к выходу.

 

МЕДСЕСТРА. Помогите! Помогите!

 

Темнота. В звукозаписи крики, восклицания, шум бегущих людей. Тишина. Свет на Писателя.

 

ПИСАТЕЛЬ. Так умер мой отец. Жест отчаяния, говорят обычно? Нет, спокойный жест, мужественный, «логичный». И я думаю, что...

ГОЛОС АВТОРА (перебивая). Пожалуйста, замолчите. Вы должны были сказать эти слова, вы, актер, играющий меня. Слова, написанные для вас, слова, которые вы должны были отыграть. Но есть минуты, есть положения, когда театр оказывается средством особенно грубым, лживым, двусмысленным. Нет. Смерть моего отца была жестом прекрасным. Логичным, как вы сказали за меня. Жестом простым. Молчание – лучше всех слов, которые я мог создать для вас. Только молчание. Отец умер так, как он хотел умереть. И наша любовь, наше уважение остались с ним навсегда. Так что – молчание. (После долгой паузы). Что ж, актер, продолжайте свою роль...

 

Свет на Писателя, который по-прежнему в зарешеченной зоне.

 

ПИСАТЕЛЬ. Прошло много лет. Уже тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Жизнь в Португалии текла все эти годы обычно, более или менее так, как текла она с той поры, когда я начал вам рассказывать эту историю, мою историю.

 

На экранах демонстрируются основные события португальской истории этого периода. По возможности смена изображений на экранах подчиняется ритму монолога Писателя, иллюстрируя его.

 

Тюрьмы.

 

На экранах политические заключенные.

 

Пытки.

 

На экранах пытки в государственных тюрьмах.

 

Отважные выступления против диктатуры.

 

На экранах рабский труд в Анголе; Энрике Галван и Национальная ассамблея.

 

Аресты.

 

На экранах движение офицеров 10 апреля 1947 года; арест десятка высших офицеров армии и флота.

 

Саботаж, который иногда удается.

 

На экранах Палма Инасиу и самолеты авиационной базы в Синтре.

 

Скандальная отставка крупнейших профессоров по политическим мотивам, за которой последовали студенческие волнения.

 

На экранах отставка университетских профессоров в 1947 году, затем бунтующие студенты.

 

Аресты.

 

На экранах аресты на улицах, борьба с полицией, аресты в домах.

 

Пытки.

 

На экранах допросы, пытка «стойкой», физическое насилие и т.п.

 

Забастовки, подавленные силой.

 

На экранах забастовка 1947 года на морских верфях.

 

Из жизни уходят лидеры оппозиции.

 

На всех трех экранах Бенту Гараса.

 

Аресты.

 

На экранах официальный роспуск ДДЕ, арест его Центрального комитета в 1948 году.

 

Время от времени, конечно, выборы: комедия выборов, вечная однопартийная карусель, поскольку оппозиция всякий раз вынуждена была отказываться от участия в выборах, не имея гарантий свободного их проведения.

 

На экранах генерал Нортон де Матуш, движение народа, полного энтузиазма.

 

Время от времени – смерть: умер от старости один президент республики,

 

На экранах генерал Кармона.

 

выбран другой, без всякой конкуренции, кандидат Национального Союза.

 

На экранах генерал Гравейру Лопеш.

 

Аресты и пытки.

 

На экранах соответствующие образы.

 

Более или менее показные изменения в Конституции. (С иронией). Колонии стали называться «заморскими провинциями»...

 

На экранах рабский труд негров и снова Энрике Галван.

 

Кровавые репрессии в бывших колониях.

 

На экранах движение Сатьяграхис в Гоа.

 

Тюрьмы.

 

На экранах соответствующие образы.

 

Дружеские визиты.

 

На экранах английская королева Изабелла посещает Португалию.

 

Бесчисленные политические процессы. Пытки...

 

На экранах соответствующие образы.

 

Прошли годы. Много лет. Вы меня видели здесь, на сцене, ребенком, юношей, молодым человеком, и теперь увидите зрелым мужчиной около сорока лет. Молодой человек, только что бывший на сцене со своей женой и отцом, должен уступить место персонажу, который очень похож на меня... Этот персонаж, собственно, я и есть, вылитый, только у меня чуть больше морщин, чуть больше седины. А морщины да седые волосы для актера – это пустяки... Вы же знаете, я – комедиант. Играю Автора. Снять несколько морщин, подкрасить несколько белых прядей – для меня не дело. Так что я покину эту камеру (сигнал рукой осветителю: тень решетки исчезает) и, с вашего позволения, займу место, которое совсем недавно занимал Молодой человек... (Садится перед одним из боковых зеркал, гримируется, меняет парик).

ГОЛОС АВТОРА. К моему великому огорчению, поверь. Мне больше нравился тот, молодой. По мере того как ты, актер, приближаешься ко мне сегодняшнему, горечь моя растет. Но я согласен с тобой: давай примолодись немного и покажи меня, каким я был во второй половине пятидесятых. Это ты умеешь!

ПИСАТЕЛЬ (кончая гримироваться). Вот эту морщину убираем… эту тоже… нанесем сюда тон… Неплохо! Больше румянца: я провел много времени в тени!.. Глаза... да, глаза... конечно, подбавить блеску... вот так... Кажется, неплохо... Теперь седые волосы… вот так… и здесь тоже… оставить полдюжины с каждой стороны, вот так… Ладно, неплохо. (Поворачивается к зрителям). Сойдет, не находите? Теперь переодеться... (Выбирает костюм на вешалке, переодевается). Пиджак... вот эту рубашку... галстук, пожалуй, этот... Совсем неплохо!.. Брюки из фланели сюда подойдут… О'кей! Готово. (Идет к центру сцены). Теперь я буду рассказчиком и героем одновременно. Комедия продолжается...

ЖЕНА (ее голос, спорящий с сыном, слышится еще из-за сцены, теперь она бурей врывается на сцену). Этого не может быть!

СЫН (входя справа, возбужденный). Я больше не могу, хватит!

ЖЕНА (Писателю). Ты слышишь?

СЫН. Я не виноват, папа!

ЖЕНА. Хватит упираться!

СЫН. Я больше не могу!

ПИСАТЕЛЬ (спокойно). Ну, в чем дело-то?

ЖЕНА. Математика!

ПИСАТЕЛЬ. Опять плохие оценки?

ЖЕНА. Восемь баллов.

СЫН. Зато у меня семнадцать баллов по португальскому!

ПИСАТЕЛЬ (добродушно). Так что же?..

ЖЕНА. Но он должен закончить пятый класс! Это стыд и позор, из-за точных наук…

СЫН. Я не могу вызвать в себе интерес.

ЖЕНА. Знаю. Но ты должен стараться. Ты обязан учиться!

СЫН. Я учусь… но не понимаю. Математика, физика… они мне отвратительны! (Страстно). Я хочу быть актером.

ЖЕНА (нетерпеливо). Актером, актером… Ты никогда им не станешь, если не закончишь седьмой класс. И ты уверен, что у тебя талант?

СЫН. Уверен. Я уверен, что могу быть актером. Я пробовал, и у меня неплохо выходит. Все это говорят…

ПИСАТЕЛЬ. У тебя действительно неплохо выходит. Это правда.

СЫН. Я знаю, что могу это, папа! Я читаю пьесу, перевоплощаюсь в персонажа, играю, один, в своей комнате, и… чувствую, что, если бы здесь была публика, я бы ее убедил! А математика мне ни на что не нужна, она меня не интересует!

ЖЕНА. Я не отступлю.

СЫН. Я тоже.

ЖЕНА. Все время читать пьесы, кривляться вместо того, чтобы учиться… этот номер не пройдет! Ты должен закончить семь классов.

СЫН. А я закончу пять.

ЖЕНА. Закончишь семь.

СЫН (умоляюще, с раздражением). Папа?!

ЖЕНА (Писателю). Ты это слышишь?!

 

Жена и Сын безмолвно замирают, обиженные.

 

ПИСАТЕЛЬ (делает несколько шагов к публике). Узнаете? Конечно, это не трудно: моя жена... чуть постарела... Если бы она не красила волосы – вы бы заметили седину... Но не располнела, согласны? По крайней мере, мне она кажется такой же, как в молодости: гибкой, энергичной!.. Моя жена стала еще красивее. Я говорю искренне. Это правда: она много вынесла и стала умнее, человечнее… Вы согласны? Она все такая же твердая, неустанный борец... бесстрашная, здравомыслящая! Здравомыслящая? Да, во всем, кроме одного... Кроме вот этого: видите, парень? Это наш сын! Ему уже почти шестнадцать, и, по-моему, хороший парень! Я всей душой радуюсь, меня переполняет гордость, когда я смотрю на него: как он ест, как спит, как бегает, как сердится – а он частенько сердится!.. – и когда он нежен с нами… Правда, симпатичный у нас сын? Говорят, похож на меня, каким я был в его годы, – мне это льстит. Они с матерью обожают друг друга – и именно поэтому постоянно ссорятся. По правде сказать, я с парнем не так строг, как следовало бы. Бывает, возьмусь, но скоро сдаю... И по сути дела, я думаю, он прав... Хочет быть актером... Ну а почему бы и нет?! Мать знает, что я чувствую, и пытается воспитывать его за нас двоих. Моя жена и мой сын… Очаровательная парочка, правда? Стоит мне к ним прикоснуться, и я сразу счастлив! Но надо все-таки решить этот вопрос с математикой. Эй, где ты?

 

Жена и Сын «отмирают».

 

СЫН. Да, папа!

ПИСАТЕЛЬ. Все, решено. Если ты кончишь пять классов, поедем путешествовать. Побываешь в театрах Мадрида, Парижа, может быть, Лондона... Что, разве не стоит постараться?

СЫН. Правда?

ПИСАТЕЛЬ. Обещаю.

СЫН. Я сделаю все, что могу... Но ведь это же глупо: учить всю эту жуть, которая мне никогда не понадобится! (Твердо). Потому что я буду актером!

ПИСАТЕЛЬ. Только так. Без среднего образования никуда не денешься... Ну, ступай в школу, пора!

СЫН. Пора. Прости, мама...

ЖЕНА. Хорошо. Подожду, что из всего этого выйдет. И смотри, я свидетельница!

 

Сын уходит.

 

ПИСАТЕЛЬ. Будь терпеливой с ним. Что ты так нервничаешь!

ЖЕНА (серьезно). Он меня здорово беспокоит.

ПИСАТЕЛЬ. Не преувеличиваешь?

ЖЕНА. Думаю, нет.

ПИСАТЕЛЬ. И все из-за театра?

ЖЕНА. В том числе.

ПИСАТЕЛЬ. Я его понимаю. Меня самого всю жизнь тянуло к театру. И вот я пишу и пишу пьесы, хотя цензура ни одной так и не пропустила на сцену...

ЖЕНА. Ты что, думаешь, что в Португалии при этом режиме театр и вправду может быть достойным и многообещающим занятием?

ПИСАТЕЛЬ. Но есть же актеры в Португалии! И кое-кто неплохо живет...

ЖЕНА. Но какой ценой? Соглашательство, уступки, они отказываются от пьес и ролей, которые помогли бы им стать настоящими художниками, настоящими людьми!

ПИСАТЕЛЬ. Все должно измениться. Сыну нашему жить в лучшие времена.

ЖЕНА. Сомневаюсь. Боюсь, что нет. И потом, наш парень в самом деле особенный... да, особенный! И вкусы у него, и характер, и планы какие-то... если сравнить с его ровесниками… Не знаю... Все в нем растворяется в каком-то эстетстве, часто пустом и бессодержательном. Прекрасное ради прекрасного! В самом деле, я сомневаюсь и очень опасаюсь. Ему надо быть гораздо тверже, глубже...

ПИСАТЕЛЬ. Он совсем еще мальчишка...

ЖЕНА. Не такой уж мальчишка. Ты помнишь, какими мы с тобой были в его годы?

ПИСАТЕЛЬ. Помню. Но это совсем другое дело. Прежде всего потому, что мы знали нужду, которая ему неведома.

ЖЕНА. И ты думаешь, это хорошо? Думаешь, на этого парня можно положиться в том, что касается политики? Политика для него – что-то второстепенное, на эти темы он ничего не читает, с друзьями они говорят об этом от случая к случаю... и почти всегда бестолково. Не знаю, меня все это не восхищает. А он, по меньшей мере, должен был бы меня восхищать: чем он только не был для нас в прошлом!

ПИСАТЕЛЬ. Но ведь он мальчишка.

ЖЕНА. Не согласна! Ты посмотри, что за книги у него под подушкой: сюрреалисты, экзистенциалисты, куча всяких поэтов, все пьесы, какие он только может раздобыть... и никогда – Маркс, никогда – Ленин... нет даже пропаганды, которая ему по возрасту. Это беспокоит меня. Ты, конечно, не замечаешь, как рассеянно, а то и просто с досадой он слушает наши споры с друзьями, наши планы действий, наши надежды, которые все время обновляются… Это неестественно. Особенно в его возрасте. Повсюду у него репродукции хороших картин, выбранные по определенному критерию, на которые он выкраивает деньги… Пластинки? Тоже почти всегда – красивая музыка. И ничего политического. Нет, это неестественно... в нашем сыне!

ПИСАТЕЛЬ. Не волнуйся, милая. Дойдет. В свое время. Помнишь, каким был я? Тоже все время сомневался в своих убеждениях, в своей смелости... Ты помнишь? Ведь это ты мне помогла.

ЖЕНА. Он не сомневается, он скучает! Он же все время проводит перед зеркалом, примеряет костюмы, пробует грим... Это уже какой-то нарциссизм, какой-то эксгибиционизм… я не знаю, но такая забота о собственном теле ненормальна!

ПИСАТЕЛЬ. Если он хочет быть актером, тело для него – рабочий материал. По-моему, ничего тут странного нет и все это естественно.

ЖЕНА. А какие у него друзья? Ты заметил? Его вовсе не тянет к сильным, к тем, кто думает, кто уже вступил в борьбу... Нет, все красавчики, изысканные, обходительные... и почти всегда – самые слабые… Я этого не одобряю.

ПИСАТЕЛЬ. Вот до чего ты дошла! Ты преувеличиваешь. Ты к нему несправедлива. А на самом деле он тебе нравится гораздо больше. Преувеличиваешь.

ЖЕНА. Может быть.

ПИСАТЕЛЬ. Наверняка.

ЖЕНА. Если бы ты оказался прав! Я была бы счастлива, но...

ПИСАТЕЛЬ. Нет, ничуть. Я прав, знаю, что прав. Что наш парень станет артистом, в этом никто не сомневается. Какая же это проблема? Это честь. А будет ли он честным художником – тут многое зависит от нас с тобой. Я уверен в тебе и во мне.

 

Полная темнота. Шум толпы, аплодисменты, выкрики: «Долой фашизм!», «Да здравствует свобода!» и т.п. На экранах – генерал Делгадо, кандидат в президенты от оппозиции; портреты Делгадо, народный энтузиазм в Порту и в Лиссабоне, предвыборные листовки и т.п. Демонстрация не прекращается до конца этой сцены. Лучи прожекторов скрещиваются, скользят по актерам; актеры занимают просцениум во всю ширину рампы и идут на публику. В центре Молодой человек, который размахивает большим португальским флагом. Хор восторженно поет национальный гимн. Когда он завершается – аплодисменты и крики.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК С ФЛАГОМ. Да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

МУЖЧИНЫ. Да здравствует наш Президент Республики!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ПИСАТЕЛЬ (среди демонстрантов). Его ждала Португалия.

ЖЕНА. Португалия ждала освободителя.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ПИСАТЕЛЬ. Мы ждали его годы и годы!

ЖЕНА. И он пришел, пришел! Пришел!

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Наконец-то!

ВСЕ. Пришел! Пришел! Пришел!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Это человек без страха!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Он говорит ясно и определенно!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Ему не заткнут рот!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Это наш человек!

ВСЕ. Наш человек! Наш человек! Наш человек!

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. За ним сила разума!

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Он ваш – и хорошо вас знает!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Слово его ширится и растет. Его слово не остановить!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА (держит на плечах ребенка). Смотри, малыш, смотри: наш Генерал.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК С ФЛАГОМ. Да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ПИСАТЕЛЬ. Они его боятся!

ЖЕНА. Этого огня не погасить!

СЫН. Он говорит, как настоящий актер: так, что убеждает всю толпу.

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Он сделал нас смелыми: да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Его слово – бич!

ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Народ любит его!

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Он – наше знамя!

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Он закроет рот страху!

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Один поднял всю Португалию!

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Его смелость несет радость!

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК С ФЛАГОМ. Да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Мы так долго ждали его!

ВТОРОЙ МУЖЧИНА. Мы так долго страдали!

ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Нас так долго оплевывали!

ЧЕТВЕРТЫЙ МУЖЧИНА. Нас так долго терзали!

ПИСАТЕЛЬ. Долой фашизм! Свободу политическим заключенным!

ВСЕ. Свободу! Свободу! Свободу!

ЖЕНА. Да здравствует Генерал без страха!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

ПИСАТЕЛЬ. Да здравствует наш Президент Республики!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура!

 

Все поют португальский гимн. На экранах – народные выступления в поддержку генерала Делгадо.

Полная темнота. Тишина. Высвечивается Писатель с Сыном.

 

СЫН. Мы проиграли.

ПИСАТЕЛЬ. Да. Двадцать пять процентов за Генерала по официальным данным. Проиграли. Знаешь что? Когда ты сказал «мы проиграли», я так обрадовался!

СЫН. Обрадовался?! Мы же потерпели поражение...

ПИСАТЕЛЬ. Меня обрадовало, что ты сказал «мы»: значит, ты уже – один из наших!

СЫН. Не понимаю, почему Генерал без страха не победил на выборах?! Все же хотели голосовать за него...

ПИСАТЕЛЬ. А я тебе охотно объясню. Во-первых, эти двадцать пять процентов – только официальные данные. И чтобы получить эту цифру, они готовы на все. Бюллетени с именем Генерала появились на избирательных участках слишком поздно. Первый человек, который получил бюллетени для округа Рибатежу, был тут же арестован... Так? Какая из-за этого поднялась смута… Его, правда, отпустили через несколько часов: вмешался Генерал и добился своего!.. С другой стороны, наши бюллетени немного отличались от бюллетеней их кандидата: ясно – специально! Снова страх: многие чиновники, должностные лица испугались, что при голосовании заметят, какие они опускают бюллетени… Понимаешь? А потом всякие мошенничества, к которым люди моего поколения давно уже привыкли!.. Но дело было стоящее. Даже в таких условиях! За сорок лет диктатуры едва ли не впервые режим оказался под угрозой. И это очень важно! Избирательная кампания Генерала без страха вызвала подлинный национальный подъем… Все содрогнулось, понимаешь?

СЫН. Готов был поклясться, что мы победим...

ПИСАТЕЛЬ. Впервые ты был участником серьезных политических событий... Ты видел народный энтузиазм, почувствовал, как бьются сердца надеждой, был свидетелем зверства репрессий, свидетелем предательства тех, кто стоит у власти... Все это пойдет на пользу тебе. Так что – стоило!

СЫН. Всего двадцать пять процентов!

ПИСАТЕЛЬ. Пусть так. Пусть только четверть избирателей, и не более, проголосовала за генерала, но правительству, по крайней мере, придется легализовать оппозицию – а такого никогда не бывало! По крайней мере, оппозиция примет участие в событиях. Это необходимо…

СЫН. Я не такой, как ты. Я думаю, что... (В нерешительности).

ПИСАТЕЛЬ. Что ты думаешь? А?

СЫН (с трудом). Мне кажется, я очень слаб.

ПИСАТЕЛЬ. Ты просто очень молод.

СЫН. Политика меня интересует совсем не так, как тебя. Порой мне все это... скучно. А иногда раздражает. Мне очень жаль, но я не хочу тебя обманывать. Нет, я не такой, как ты.

ПИСАТЕЛЬ. В твои годы я был приблизительно таким же. Как ты. Погоди, пройдет время...

СЫН. Хочешь, я тебе расскажу, что я почувствовал тогда, ночью, когда от дверей лицея имени Камоэнса до кафе «Монте-Карло» за нами гналась полиция?

ПИСАТЕЛЬ. Я думаю, страх.

СЫН. Откуда ты знаешь?! Страх, жуткий страх и больше ничего! Когда я увидел, что они ломятся в кафе, услышал выстрелы... у меня даже идти сил не было, я весь дрожал... с головы до ног!

ПИСАТЕЛЬ. Меня тоже переполнял страх.

СЫН. А когда они нанесли тебе удар по голове, я хотел убежать, оставить тебя одного… Я почувствовал, что не способен тебя защитить. Мне стыдно даже вспомнить об этом! Я – не смелый. Это для меня противоестественно. Я не люблю борьбы, войны.

ПИСАТЕЛЬ. Ты настоящий парень, раз не лжешь! Это великолепно. Немногим хватит смелости признаться в том, что ты мне сейчас рассказал! Хочешь, я тебе скажу? Когда мы тогда бежали от полиции... мы с тобой держались за руки, помнишь? В эти секунды сердце у меня прыгало от радости, хотя мне было страшно. И знаешь, почему? Потому что мы были с тобою вдвоем, в опасности, двое мужчин, два товарища, мы бежали от общего врага! Ты не можешь понять, как это важно для меня! Даже когда меня ударили по голове, и потекла кровь, я чувствовал такую радость, такой восторг! (Обнимает Сына). Двое мужчин, два товарища, два бойца!

 

Полная темнота. Орган играет церковную музыку. На экранах до конца следующей сцены демонстрируются образы единства церкви и государства в Португалии, такие же, как те, что появлялись в первой части этой пьесы. Свет на сцену: из глубины поднимается пандус. На первом плане, на просцениуме, по всей ширине сцены, стоят на коленях священники – мужчины и женщины-актеры – спиной к публике. В центре колонна деятелей церкви и Епископ: в каждой руке он держит по чемодану. Медленно направляется к пандусу.

 

ГОЛОС ЕПИСКОПА (говорит в записи; сам Епископ застывает в раздумье). «Ваше превосходительство Председатель Совета… Я изложил здесь вопросы, которые хотел бы направить вашему превосходительству, по четырем пунктам. Первое: имеет ли государство возражения против свободной и всемерной проповеди со стороны церкви, главным образом через организации и службы Католического действия, а также печати, ее социальной доктрины?»

 

Один из священников поднимается и с негодованием уходит. Все еще оставаясь спиной к публике, Епископ делает еще два шага к пандусу. Снова слышится голос епископа, тот останавливается, ставит на пол чемоданы, все еще оставшись склоненным.

 

Второе: имеет ли государство возражения против того, чтобы церковь утверждала, давала советы и стимулировала католиков получать гражданско-политическое образование, чтобы в полной мере осознавать проблемы португальского общества в текущих конкретных обстоятельствах, а также быть способными принимать на себя обязанности, которые они могут и должны принять как граждане и католики?

 

Еще один из священников в раздражении уходит. Епископ снова берет чемоданы и делает еще несколько шагов к пандусу. Останавливается, едва начинает слышаться голос.

 

Третье: имеет ли государство возражения против того, чтобы католики определяли, публиковали и пропагандировали свою политическую программу или программы по конкретным вопросам, hic et nunc, что не может совершиться без смелых и существенных перемен в ее эмоциональном климате?

 

Уходят еще двое священников, один в правую кулису, другой в левую, с упрямым, обиженным видом. Епископ снова начинает идти, тяжелыми шагами, и в последний раз слышится его голос.

 

Четвертое: имеет ли государство возражения против того, чтобы католики, если и когда они вознамерятся сделать это, установили тот минимум организованности и вовлечения в политические действия, который, на ближайших выборах или когда они сочтут удобным, позволит им участвовать в голосовании с определенной программой и предпочитаемыми кандидатами?

 

Уходят пятый и шестой священники, демонстративно выражая, что они не согласны и шокированы. Епископ исчезает из поля зрения публики в глубине сцены. Яркий свет направлен на пандус, где теперь не осталось никого. Некоторое время – тишина. Вдруг один из трех оставшихся молодых священников поднимается. Он энергично подходит к краю пандуса и с высоты оборачивается к зрителям.

 

ПЕРВЫЙ СВЯЩЕННИК. Епископ прав. Может ли католический священник одновременно служить церкви и этому правительству?

ВТОРОЙ СВЯЩЕННИК (тоже поднимается и подходит к краю пандуса; с силой). Епископ прав. Может ли истинный католик одновременно служить церкви и этому правительству?

ТРЕТИЙ СВЯЩЕННИК (повторяет жесты двух других; мужественно). Епископ прав. Может ли праведный человек одновременно служить справедливости и этому правительству?

 

Держась рядом друг с другом, все трое оборачиваются к публике, натянутые, как струна, открытые к бунту.

Полная темнота. Свет направлен на Писателя и Сына. Пандус исчезает.

 

ПИСАТЕЛЬ. Впервые за историю этой диктатуры священник, епископ, посмел напрямую обратиться к Председателю Совета с вопросами, которые ты только что слышал…

ГОЛОС АВТОРА (с издевкой). Посмел, и это стоило ему десятилетней ссылки в чужие края!

ПИСАТЕЛЬ. Это правда. Но оно того стоило.

ГОЛОС АВТОРА. Стоило?

ПИСАТЕЛЬ. Стоило.

ГОЛОС АВТОРА. Все это, несмотря на жертвы, мало что изменило…

ПИСАТЕЛЬ. Но изменило. Во времена моей юности быть католиком – означало выражать  покорность и согласие с программами правительства. Покорность и согласие, почти слепые. Когда епископ сказал: «нет!», другие священники и многие католики начали задавать вопросы своей совести. И в португальской церкви снова раздавалось слово «нет!», сначала шепотом, а потом все громче, и сейчас оно превратилось в крик. Ясный, отчетливый, твердый. Все изменилось. Епископ был прав.

ГОЛОС АВТОРА. Они ничего не добились. Их все еще мало…

ПИСАТЕЛЬ. Добились. Они – лучшие.

ГОЛОСАВТОРА. Мне все едино. Все это меня уже не интересует…

ПИСАТЕЛЬ. Неправда!

ГОЛОС АВТОРА (с горечью). Правда. Давай, актер, играющий меня, продолжай представлять нашу историю… Мою историю.

 

Темнота. Барабаны. Негритянская песня Анголы. Вдруг раздается пулеметная очередь. Крики ярости и боли. Снова и снова пулеметные очереди. Свет. На сцене все актеры, занятые в спектакле. В центре – Сын в военной форме; рядом с ним Писатель и его Жена. Они опечалены. Остальные актеры в черных костюмах, бесстрастны; каждый держит в правой руке белую маску, в левой – черную. На масках, как белых, так и черных, – гримасы боли. Когда актеры надевают белые маски, они говорят как Белые, когда надевают черные, говорят как Негры. Сын, Писатель, Жена без масок.

 

БЕЛЫЕ (хором). Четвертого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года было совершено нападение на тюрьмы в Луанде с целью освободить политических заключенных – африканцев.

НЕГРЫ (хором). Ответ португальских властей – перебито несколько сот африканцев.

 

Выстрелы, автоматные очереди.

 

БЕЛЫЕ. Пятнадцатого марта того же года борьба вспыхнула на севере Анголы, и многие сотни белых погибли ужасной смертью.

 

Снова, еще интенсивнее, выстрелы, автоматные очереди, крики. На экранах начинается демонстрация документальных кадров, обезображенные трупы, разрушенные дома, пылающие плантации и т.д.

 

НЕГРЫ. Салазар немедленно вызвал министра национальной безопасности и, оставляя общественное мнение в почти полном неведении, двинул войска в Анголу.

БЕЛЫЕ и НЕГРЫ (вместе). И началась война!

 

Некоторое время на экранах по-прежнему ужасные сцены бойни на севере Анголы. Соответствующее звуковое сопровождение. Демонстрация заканчивается. Тишина. Свет фокусируется на группе, состоящей из Сына, Писателя и его Жены.

 

ПИСАТЕЛЬ. Война!

ЖЕНА. Мне страшно!

СЫН. Может, со мной все обойдется...

ЖЕНА. Я чувствую, тебя пошлют в Африку!

ПИСАТЕЛЬ. Я думаю, тебе нужно бежать.

ЖЕНА. Я тоже. Но это будет нелегко…

ПИСАТЕЛЬ. Предоставьте это мне. Я позабочусь обо всем.

СЫН. Может быть, я останусь в Португалии. Уезжают не все…

ПИСАТЕЛЬ. Может быть, сынок. Но это большой риск: я не хочу, чтобы это стряслось.

ЖЕНА. Ты должен бежать.

СЫН. Но я тогда не смогу уже вернуться в Португалию...

ЖЕНА. Я знаю, сынок. А если тебя убьют?

ПИСАТЕЛЬ. И сам ты – способен убивать?

СЫН. Нет! Но, может быть, обойдется...

ПИСАТЕЛЬ. Это проигранная война, несправедливая война.

ЖЕНА. Бесконечная.

СЫН. Но другие-то идут, мои товарищи, мои друзья...

ЖЕНА. Не все. Ты должен бежать.

СЫН. Не могу, мама. Мне отвратительно дезертирство...

ПИСАТЕЛЬ. А эта война тебе не отвратительна? Это же война правительства, капиталистов, официального большинства…

ЖЕНА. Я не хочу, чтобы ты умирал, сынок!

СЫН. Я уже никогда не смогу вернуться.

ПИСАТЕЛЬ. Может быть, все переменится…

СЫН. Когда?!

ПИСАТЕЛЬ. Мы приедем к тебе…

ЖЕНА. Найдем тебе работу в Париже, в Лондоне… Будем посылать тебе, сколько сможем.

СЫН. Мне хорошо только здесь, с вами, среди моих друзей…

ЖЕНА. Ты приспособишься.

СЫН. Я не смогу.

ЖЕНА. Откуда ты знаешь?!

СЫН. Знаю.

ПИСАТЕЛЬ. Это несправедливая война.

ЖЕНА. Тебя убьют!

ПИСАТЕЛЬ. Тебе придется убивать!

СЫН. Перестаньте мучить меня!

ЖЕНА (в скорбном спокойствии). Тебе надо дезертировать, сынок.

СЫН. Я не могу!

 

Все трое замирают. Свет – на остальных актеров.

 

НЕГРЫ. В начале двадцатого века в колониях, Анголе и Мозамбике, проживало только двенадцать тысяч белых.

БЕЛЫЕ. Сейчас в Анголе четыреста пятьдесят тысяч белых, из которых семьдесят тысяч – солдаты.

НЕГРЫ. И около пяти миллионов черных.

БЕЛЫЕ. В Мозамбике двести тысяч белых, из которых сорок тысяч – солдаты.

НЕГРЫ. И около семи с половиной миллионов черных.

БЕЛЫЕ. Предпринимаются огромные усилия, чтобы улучшить жизнь в Анголе и Мозамбике.

НЕГРЫ. Португальцы-эмигранты никогда не стремились в Африку. Они всегда старались уехать в другие страны: в Бразилию, Северную Америку, Канаду, Венесуэлу, а в последнее время – во Францию, ФРГ и даже в Испанию.

БЕЛЫЕ. После войны прогресс наших заморских провинций поражает всех людей доброй воли.

НЕГРЫ. В одной Франции португальцев больше, чем в Анголе. Метрополия остается без рабочих рук, без людей. Все эмигрируют. Остаются только старики, дети и женщины. И даже они…

 

Свет, еще более яркий, на группу, состоящую из Сына, Писателя и его Жены.

 

ЖЕНА. А если тебя убьют, сынок?!

СЫН. Умирают немногие, мама.

ПИСАТЕЛЬ. Колониализму пришел конец. Если бы не наш фашистский режим, эта война была бы бессмысленна. Ты не должен идти в армию.

СЫН. У многих из тех, кого посылают в Африку, те же проблемы, что и у меня, те же сомнения... Что я – особенный?!

ЖЕНА. Самые сознательные дезертируют.

СЫН. Уезжают только те, кто может, у кого есть деньги…

ПИСАТЕЛЬ. Неправда. Уезжают те, кто думает так, как мы. Они живут плохо, голодают, но они не коллаборационисты.

ЖЕНА. Если тебя убьют?

СЫН. Я не могу жить и работать в чужой стране. Я очень слаб, и вы это знаете.

ПИСАТЕЛЬ. Надо быть последовательным: ты еще не испытал себя. Поэтому ты считаешь себя слабым. Мы должны быть последовательными.

СЫН. Зачем говорить во множественном числе, папа! Решать могу только я, это моя жизнь. Не забывайте!

ПИСАТЕЛЬ. Я не забываю, сынок. Если бы ты знал, каких трудов мне стоило вырастить тебя...

ЖЕНА. У тебя за границей будет много друзей-португальцев. Мы будем проводить с тобой как можно больше времени…

СЫН. Папа всегда говорил, что борьбу надо вести здесь.

ПИСАТЕЛЬ. Но это не та борьба, в которой должен участвовать мой сын.

СЫН. Папа о себе никогда не забывает, правда?!

ПИСАТЕЛЬ. Это ты забываешь, как меня бросали из тюрьмы в тюрьму. Ты уже забыл, какую жизнь прожил твой дед! Ты не уважаешь мать!

ЖЕНА. Ты же не можешь убивать, сынок!

СЫН. Я не хочу бежать.

ЖЕНА. Мне так страшно!

СЫН. Может быть, ничего не случится. А если случится – может быть, меня не убьют.

ПИСАТЕЛЬ. А изувеченные? А ослепшие?!

СЫН. Я чувствую, что должен остаться. Как мои товарищи, как мои друзья.

ПИСАТЕЛЬ. Но они не думают так, как ты!

СЫН. А я не знаю, как думаю я! Я предпочел бы рискнуть собой. Простите, но я не разделяю ваших убеждений, у меня нет ваших сил... Я верю в судьбу, и дело с концом!.. И потом, я не хочу жить за ваш счет... Это аморально! Я хочу быть таким, как все, не хуже, не лучше! Я не маменькин сынок...

ЖЕНА. За границей ты сможешь работать.

СЫН. Но я никогда не смогу вернуться, мама!

 

Они замирают в молчании. Свет снова – на остальных актеров.

 

БЕЛЫЕ. После второй мировой войны республиканцы смогли поднять африканские народы, чтобы те добивались увеличения автономии, вплоть до независимости.

НЕГРЫ. Но республиканцы тоже были колониалистами.

БЕЛЫЕ. Как и многие другие нации в эти времена.

НЕГРЫ. При диктатуре политика децентрализации сразу же была заброшена. В 1930 году Салазар, который тогда исполнял обязанности министра по делам колоний, выпустил Акт о колониях. Отношения между метрополией и заморскими провинциями начали восприниматься как имперские.

БЕЛЫЕ. Португальская колониальная империя!

НЕГРЫ. И заморские провинции, снова ставшие колониями, оказались лишь источниками сырья для крупных компаний, эксплуатирующих местные ресурсы. Эти предприятия, которыми управляла группа банков метрополии, максимально использовали ручной труд местного населения…

БЕЛЫЕ. Ведь его было много.

НЕГРЫ. И стоил этот труд куда дешевле.

БЕЛЫЕ. Империя когда-то была реальностью. Португальцы были избраны, чтобы распространить христианство.

НЕГРЫ. Даже насильственно.

БЕЛЫЕ. Португалия – не какая-нибудь мелкая страна. Лиссабон – столица империи.

НЕГРЫ. К концу второй мировой войны в Африке огромный размах приобрело национально-освободительное движение.

БЕЛЫЕ. И Салазар решил пересмотреть свою африканскую политику.

НЕГРЫ. Этот пересмотр был навязан стране, с ней не советовались, как и во время принятия Акта о колониях.

БЕЛЫЕ. Колонии стали заморскими провинциями...

НЕГРЫ. Но колониальная структура осталась в неприкосновенности.

БЕЛЫЕ. ...заморскими провинциями, и все население их получило португальское гражданство!

НЕГРЫ. Население колоний, или заморских провинций, по-прежнему делилось на три класса: белые считались португальцами первого класса; ассимилированные мулаты и негры, владеющие португальским языком, считались португальцами второго класса; наконец, третий класс – туземцы – подавляющее большинство негритянского населения. Эта классификация была упразднена только после того, как началась война, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году.

БЕЛЫЕ. Африканская политика – это национальная политика. Родина выше разногласий!

НЕГРЫ. Правда в том, что войну в Африке можно было предвидеть и избежать. Еще в пятидесятых годах зародилось в колониях мощное подпольное национально-освободительное движение.

 

Хор в черных масках отступает от Сына в глубь сцены, к боковым кулисам. Они остаются в полумраке. Писатель и его Жена также отрываются от Сына с усилием, с болью: они остаются на просцениуме сбоку. Сын один в центре сцены. С видом страдания он снимает с себя прежнюю одежду: под нею – маскировочная форма колониальных войск. Кто-то бросает ему из-за кулис автомат; он судорожно ловит его на лету. Страх. Сын делает несколько неуверенных шагов, тревожно прислушивается, мгновенно оборачивается, занимает первоначальное положение. Несколько мгновений проходят в напряженном ожидании. Поют негры, сначала тихо, потом все громче. Сын в ужасе. Потеряв самообладание, он начинает стрелять во все стороны. Слышен резкий предсмертный вопль, следом – другой, еще более отчаянный. Почти одновременно в круг света, в котором стоит Сын, падают тела двух негров. Сын роняет автомат и в ужасе смотрит на трупы. Тишина. Свет падает на Писателя и его Жену. Они читают письмо от Сына; на их лицах отражаются чувства, испытываемые ими по мере того, что они слышат.

 

СЫН (сгорбившись, удрученно). «Дорогие мама и папа, крепко обнимаю вас обоих. Мне очень грустно, и я могу написать вам всего несколько слов. Вчера уже исполнился месяц, как я в джунглях. Месяц, час в час, минута в минуту. Я старался, как мог, приспособиться, быть не хуже других. Но прошлой ночью со мной случилось ужасное: я убил двух террористов. Если бы я не убил их, быть может, они бы пристрелили меня. Такова война! Но я очень и очень страдаю. Это было впервые. Мне плохо, словно я в предсмертной муке. Завтра станет полегче. Быть может, вы были правы. Это дело не для меня. Пишите, помогите мне. Целую. Ваш Жоао».

 

Освещена вся сцена. Актеры и актрисы занимают свои обычные места. Писатель и его Жена остаются в своем углу, неподвижные, безмолвные. Сын по-прежнему в центре, лицом к зрителю; пока звучат следующие реплики, на его лице, в его фигуре отражается внутренний путь от страха и уныния к восторгу и уверенности в самом себе.

 

БЕЛЫЕ. Африканские провинции – неотъемлемая часть родины! Такая же, как португальские провинции Минью или Алентежу.

НЕГРЫ. В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году – зверская расправа над африканцами на острове Сан-Томе. Тысячи негров из Анголы, Мозамбика, с Островов Зеленого Мыса влачили здесь рабское существование. Мануэл Жоао де Палма Карлуш, выступая как адвокат, описывает обращение с черными работниками: «Они были связаны попарно, как рабочий скот; из бараков их выпускали только на работу; многие были закованы в кандалы». Так зародилось прославленное восстание в Батепа. Вряд ли стоит говорить, что восставшие были беспощадно разбиты. Тысячи африканцев погибли или пропали без вести.

БЕЛЫЕ. Нет никакой колониальной войны: только полицейские операции. Терроризм – чужеродное, наносное явление, совершенно не затрагивающее местное население.

НЕГРЫ. В Анголе дело обстояло не лучше. Уделом туземцев был рабский труд. В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году власти бросили в тюрьмы сотни африканцев, в том числе руководителей «Народного движения за освобождение Анголы» – МПЛА, созданного двумя годами ранее. В тысяча девятьсот шестидесятом – новые аресты.

БЕЛЫЕ. В течение всей португальской истории Португалия противостояла кастильской централизации, и только колонии Португалии представляли собою гарантию ее независимости. Потеря колоний могла привести Португалию к порабощению Испанией.

НЕГРЫ. Один из основных источников дохода в Мозамбике – поставка чернокожих рабочих в Южную Африку и Родезию. Эта торговля привела к восстанию: оно началось в Лоуренсу-Маркеше и было жестоко подавлено. В 1956 году были отмечены забастовки докеров, во время которых полиция убила сорок девять африканцев. Шестнадцатого июня 1960 года произошло восстание в Муэде, за которым последовали новые кровавые репрессии со стороны португальских властей.

БЕЛЫЕ. Когда португальское правительство выступает противником антиколониального движения, вдохновляемого русскими и китайцами, оно служит передовым бастионом свободного мира и христианской цивилизации на черном континенте...

Ангола наша!

Родина выше разногласий!

НЕГРЫ. Правда в том, что войну в Африке можно было предвидеть и избежать. Кто виноват?

 

Раздается автоматная очередь. Все надевают черные маски и, пригнувшись, ползком подтягиваются в глубь сцены, к боковым кулисам. Писатель и его жена в полутьме. В центре, ярко освещенном, – Сын. Теперь он выглядит уверенным, решительным человеком. Крепко сжав свой автомат, он выслеживает противника. Снова негритянская песня и шепот. Он начинает стрелять безжалостно. Крики боли, корчатся тела. Все актеры мертвы, а Сын все стреляет, яростно, с удовольствием. Наконец останавливается. Крепко упираясь в пол широко расставленными ногами, он смотрит жестоко и решительно. Свет на Писателя и его Жену. Сын начинает произносить – в публику – слова письма, которое читают родители, испытывающие при этом сначала нежность, потом страх и наконец – ужас.

 

СЫН. «Дорогие мама и папа, надеюсь, вы чувствуете себя хорошо. Я себя чувствую великолепно: выбрался из ловушки, которая могла оказаться роковой и для меня, и для моих товарищей. И сам, один, уложил кучу террористов. Они, сказать по правде, хорошо вооружены, но не умеют как следует пользоваться своим оружием. Я перестал их бояться. Теперь я чувствую себя вполне уверенно, стал настоящим мужчиной. Удивительно, как может измениться человек, попав в трудные обстоятельства. Все меня здесь уважают, считают храбрецом, да я и сам так думаю. Все, что случилось раньше, закончилось – произошел какой-то водораздел, внутри и снаружи. Откровенно говоря, я сам восхищаюсь своей смелостью, решительностью. Я повзрослел, стал другим. В конце концов, хорошо, что я пошел на войну. Папа плохо информирован. Нужно воевать самому, чтобы понять эту войну, ее смысл. Ангола – чудесная земля, и Португалия не может потерять ее. Я в этом убежден и нахожусь в согласии со своей совестью: это основное. Выполняю свой долг, как только могу. Я нашел свою дорогу и теперь уже не сверну с нее. Только не смейтесь, но здесь много хороших людей, которые называют меня героем. Вы не желали бы знать, какой страх я внушаю туземцам: для них я все равно, что сам дьявол! Они разбегаются, едва узнают, что я на посту. Я рад и за вас, дорогие мама и папа. Я думаю, вы можете мною гордиться. Целую. Ваш Жоао».

 

Писатель и его жена обессилены, письмо падает у них из рук. Спиной к публике стоит Сын в позе сражающегося солдата. Еще ярче общий свет. Писатель и его Жена, потрясенные, покидают сцену. Негры и Белые снова занимают свои места.

 

БЕЛЫЕ. Ангола наша!

Родина выше разногласий!

Португалия не продается!

НЕГРЫ. Сельскохозяйственная компания Анголы, финансируемая французским банком «Ралле и Ко», контролирует большую часть производства кофе. Хлопковая компания Анголы, входящая в «Сосьете женераль бельжик», – основной хлопковый концессионер. Горнорудная компания «Лобито», принадлежащая консорциуму, которым руководит Крупп, добывает железо в Кассинту. Ангольская Алмазная компания принадлежит прежде всего южноафриканской группе Де Бирс, но в числе ее совладельцев также банк Моргана, «Сосьете женераль бельжик» и американская группа Гугенхейма, так что португальцы владеют едва одиннадцатью процентами капитала... Нефтяная компания «Лобито» (Карборанг) принадлежит на шестьдесят процентов компании «Петрофина», филиалу «Бельгийской финансовой компании по бензину», которая также сохраняет капитал компании «Петрангол» (относительно производных нефти)…

БЕЛЫЕ. Родина выше разногласий!

Ангола наша!

Мозамбик наш!

Португалия не продается!

НЕГРЫ. «Галф ойл компани», получившая нефтяные концессии в Мозамбике, и «Кабинда Галф ойл компани» – компании американские. Угольная компания Мозамбика в руках бельгийского капитала. Марганцевая компания Анголы принадлежит американской компании «Бетлем стил». Компания «Сена-сахар» в Мозамбике – предприятие англо-американское...

БЕЛЫЕ. Родина выше разногласий!

Ангола наша!

Мозамбик наш!

Португалия не продается!

НЕГРЫ. Грандиозная плотина Кабора Басса на реке Замбези строится Замбезийским Гидроэлектрическим Консорциумом (ЗАНКО), которым управляет англо-американская Корпорация Южной Африки. Эти работы обеспечиваются Банком Парижа и Банком Нидерландов, Союзом принятия Йоханнесбурга, Дойче Банком и Итальянским коммерческим банком. Общая стоимость проекта составляет триста пятнадцать миллионов долларов. Португалия выплачивает только пятьдесят девять миллионов.

БЕЛЫЕ. Ангола наша!

Мозамбик наш!

Португалия не продается!

Родина выше разногласий!

 

Хор в черных масках стремительно убегает в глубь сцены, к боковым кулисам, скрывается в темноте. Сын, осторожно ступая, оружие наизготовку, преследует их. Вдруг из темноты залп. Сын подскакивает, вопит от боли, роняет автомат, шатается и падает замертво. Тишина. Освещен только одинокий труп Сына на сцене.

 

ГОЛОС (четко, по-военному). Награжден посмертно Военным Крестом первой степени за необычайную доблесть и отвагу, проявленные во время боевых действий в Анголе. В продолжение всей своей службы он выказывал редкостную смелость, хладнокровие, энергию, готовность рисковать собственной жизнью, что проявилось прежде всего в операциях «Ягуар» и «Дельфин», когда он, увлекая за собой своих подчиненных, наносил врагу тяжелый урон. Он пал во время операции «Южный Крест», где проявил себя образцом доблести, самопожертвования и самообладания: трижды он попадал в засаду, но всегда действовал решительно, воодушевляя подчиненных и обескураживая врага.

 

Звучит фанфара: сигнал «Минута молчания», затем сигнал «Павшим в бою». Тишина. Орудийный салют. На экранах – День Нации, 10 июня, на площади Террейру ду Пасу в Лиссабоне чествуют героев. Войска приветствуют награжденных, проходят парадом перед главой государства; делают «на караул», фанфары играют «Приветственный марш» в честь награжденных; крупным планом Салазар на почетной трибуне; толпа приветствует аплодисментами проходящие парадом войска; крупным планом лица старой матери и молодой вдовы солдат, награжденных посмертно – обе они из народа; снова Салазар. Полная темнота. Тишина. Свет фокусируется в двух зонах: один луч высвечивает Писателя, который, как в первой части, сидит в тюрьме; другой луч – Жену, которая стоит поодаль. И он и она обращаются прямо в публику.

 

ПИСАТЕЛЬ (совершенно уничтожен). И сделали из моего сына героя.

ЖЕНА (постаревшая, развалина). Прислали мне труп героя.

ПИСАТЕЛЬ. Он был красив и умен, мой сын.

ЖЕНА. Он был нежен, нерешителен, вежлив.

ПИСАТЕЛЬ. Герой. Великий герой. Они прославили его решительность, его отвагу, тяжелый урон, который он нанес врагу.

ЖЕНА. Что они с ним сделали? Как они сумели перевоспитать моего сына? Он был такой робкий, застенчивый, совсем ребенок!.. Как он мог перемениться за такой срок?!

ПИСАТЕЛЬ. Военный Крест первой степени!

ЖЕНА (всхлипывает). Посмертно.

ПИСАТЕЛЬ. Они победили меня. Больше я не борец. Они все вытащили из меня. Вот снова я в тюрьме, который раз, и мне здесь хорошо: я не хочу никого видеть, слышать. Свобода? Зачем мне свобода... Все для меня кончено. Я больше не сражаюсь. Они победили.

ЖЕНА. Как мне больно за сына!..

ПИСАТЕЛЬ. Я видел портрет сына во всех газетах. Собрал целую коллекцию его портретов. Вот тут...

ЖЕНА. Я так тоскую по сыну!..

ПИСАТЕЛЬ. Я – отец героя… погибшего в бою. За что меня арестовали? За то, что я снова участвовал в заговоре против правительства. Меня называют предателем.

ЖЕНА (смотрит на газетные вырезки). Какой твердый, жесткий стал у него взгляд... Мне страшно.

ПИСАТЕЛЬ. Это уже не был тот мальчик, которого я знал, которого любил...

ЖЕНА. Был! Мне он нужен живой, живой!

ПИСАТЕЛЬ. Я отец героя. Героя колониальной войны. Я успел побывать отцом живого героя.

ЖЕНА. Ради того, чтобы он был здесь, живой, я бы отказалась от всего, от своих идеалов, от своего прошлого... Я так его любила! Я бы поверила в то, во что верил он, я бы стала бороться за то, за что боролся он... Верните моего сына!

ПИСАТЕЛЬ. Я отрекся. Теперь мне все безразлично.

 

Оба замирают в своем горе.

 

ГОЛОС АВТОРА (как всегда, из глубины зала). Я португалец, писатель, мне сорок пять лет. Я отчаялся, жизнь для меня – ужасная мука. Да, это представление будет... Я буду рад, если оно окажется прощанием. Прощанием без любви. Я все потерял. То, что может случиться с вами, зрителями, даже с самыми молодыми, меня уже не интересует. Пьеса «Португалец, писатель, сорока пяти лет...», которую вы только что видели, – моя последняя пьеса.

 

Услышав это, актер и актриса, игравшие роли Писателя и его Жены, «выходят» из образа. Они ведут себя, как два актера по окончании представления: расслабляются, их движения естественны. Актер спокойно направляется к кулисам и исчезает со сцены. Актриса снимает парик и шаль и тоже собирается уйти, останавливается в движении, решительно направляется к просцениуму; искренне обращается к публике.

 

АКТРИСА. Несомненно, пьеса кончилась.

Но спектакль – еще нет.

Я не актриса сейчас, я женщина, которой нужно сказать вам еще несколько слов.

Важнее Театра – Жизнь.

Важнее пьесы – реальность, о которой она свидетельствует.

Автор сказал, что это его последнее произведение. Что он больше ничего не напишет. Жаль.

Но жизнь продолжается.

Писатель отрекся. Его Жена, роль которой я исполняла, отреклась тоже.

Но я не хочу отрекаться.

Во время долгих репетиций и многочисленных представлений этой пьесы я могла изучить те события, о которых она говорит, и подумать об их причинах и следствиях; и теперь у меня больше, чем прежде, оснований к тому, чтобы не отрекаться.

Я не отрекаюсь.

Я продолжу борьбу той, чью роль я сыграла.

Я не отрекусь.

Кто со мною?

Кто со мною?

(Бежит через сцену, хлопая в ладоши, к кулисам). Эй, товарищи, сюда!

Товарищи, вернитесь на сцену!

Возвращайтесь, друзья!

 

Появляются с обеих сторон сцены актеры и актрисы, игравшие в пьесе, они подходят к Актрисе.

 

(Снова обращается к публике). Я не отрекаюсь.

Я борюсь.

Кто со мною?

(К актерам). Кто со мною?

(К Актеру – Писателю). Дай мне руку.

 

Актер-Писатель протягивает ей руку – сперва нерешительно, но тут же проникается убежденностью.

 

Борьба продолжается.

Мы не отрекаемся.

Кто с нами?

 

Один за другим актеры и актрисы протягивают друг другу руки: решительно, твердо.

 

ВСЕ (к публике, громче и громче). Кто с нами?

Кто с нами?

Кто с нами?

АКТРИСА (победно, кричит). Борьба продолжается!

ВСЕ. Борьба продолжается!

Борьба продолжается!

Борьба продолжается!

АКТРИСА. Кто с нами?

ВСЕ. Кто с нами?

 

КОНЕЦ

 

Март 1974 г. [4]


[1] Синим текстом выделены фрагменты, изъятые в сокращенном переводе, и переведенные мной.

[2] Жозе Магальяэш Годинью, «Говорить ясно» (примечание автора).

[3] «Le Portugal Baillonne», Марио Суареш (примечание автора).

[4] Премьера пьесы в театре Марии Матуш (июль 1974 года) стала первой постановкой португальской пьесы после революции 25 апреля 1974 года; в 1975 году по ней был снят телефильм.