Барри Стейвис

ГРУБЫЕ ШВЫ ПОБЕДЫ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

(в порядке появления)

 

Генерал-майор Натаниэль Грин, Континентальная армия

Генерал-майор Горацио Гейтс, Континентальная армия

Бригадный генерал Энтони Уэйн, Континентальная армия

Бригадный генерал Джеймс Юинг, Континентальная армия

Бригадный генерал Джон Кэдуоладер, регулярные войска Филадельфии

Билли, раб и камердинер генерала Джорджа Вашингтона

Генерал Джордж Вашингтон, главнокомандующий Континентальной армией

Полковник Джон Гловер, Континентальная армия

Подполковник Александр Гамильтон, адъютант Вашингтона, Континентальная армия

Джек Уилсон, солдат

Мозес Меткалф, солдат

Сэмюэл, черный солдат

Дэниэл Тэйлор, солдат

Черный солдат

Сара Уилсон, жена Джека Уилсона

Граф де Верженн, французский министр иностранных дел

Граф Морепа, первый министр Франции

Барон Тюрго, французский министр финансов

Людовик XVI, король Франции

Карон де Бомарше, драматург

Мария-Антуанетта, королева Франции

Граф д’Аранда, испанский посол во Франции

Генерал-майор маркиз де Лафайет, Континентальная армия

Генерал-майор Томас Миффлин, Континентальная армия

Конгрессмен Джон Адамс

Второй конгрессмен

Сержант

Барон фон Штойбен

Третий, Четвертый, Пятый, Шестой, Седьмой и Восьмой конгрессмены

Председатель Конгресса

Спящий конгрессмен

Граф де Рошамбо, генерал французского экспедиционного корпуса в Соединенных Штатах

Барон де Виомениль, заместитель Рошамбо

Полковник Томас Поттер, Континентальная армия

Леви Хит, солдат

Ричард Уорни, солдат

Майор Джеймс Бикман, Континентальная армия

Капитан Маклеллан, Континентальная армия

Клэр Дюшан, парижанка

Бенджамин Франклин, посол США во Франции

Дениза Лангуа, парижанка

Граф де Грасс, адмирал французского флота

Бригадный генерал Чарльз О’Хара, Британская армия

Роберт Моррис, начальник департамента финансов

Генерал-квартирмейстер Тимоти Пикеринг, Континентальная армия

Майор Джон Армстронг-младший, Континентальная армия

 

СЦЕНЫ

 

Действие I

 

Сцена 1. Переход. Декабрь 1776 года.

Сцена 2. Вербовка. Декабрь 1776 года.

Сцена 3. Французский двор. Осень 1777 года.

Сцена 4. Игра. Осень 1777 года.

Сцена 5. Вэлли-Фордж. Зима 1777-1778 года.

Сцена 6. Конгресс. Весна 1778 года.

Сцена 7. Вэлли-Фордж. Весна 1778 года.

 

Действие II

 

Сцена 1. Планы сражения. Осень 1780 года.

Сцена 2. Мятеж. Январь 1781 года.

Сцена 3. Два американца в Париже. Весна 1781 года.

Сцена 4. Планы сражения. Лето 1781 года.

Сцена 5. Йорктаун. 19 октября 1781 года.

Сцена 6. Ньюбургский заговор. Весна 1783 года.

Сцена 7. Прощайте, храбрые солдаты. Лето 1783 года.

 

ДЕЙСТВИЕ I

 

Сцена абсолютно пуста; задник и боковые стены вокруг нее обнажены. Входят два рабочих сцены и ставят циклораму из грубой мешковины по центру задника. С другой стороны они ставят циклораму из роскошного шелка, так, чтобы мешковина и шелк встретились. Рабочие сцены уходят и сразу же возвращаются, выкатывая на колесиках две вешалки для костюмов, которые они ставят на каждом краю сцены, ближе к заднику. Приносят два барабана, которые также размещают по бокам сцены.

Затем они убирают из поля зрения шелковую циклораму и растягивают циклораму из мешковины, так, чтобы она занимала все пространство. Уходят и приносят стол, на котором лежит несколько карт.

 

Тем временем входят 20 актеров: шестнадцать белых мужчин, двое черных мужчин и две белые женщины. Все они одеты в одинаковые, исходные, нижние костюмы. Актеры, занятые в сцене 1, надевают костюмы. Актеры, не занятые в сцене 1, размещаются около рампы. К ним присоединяются актеры, которые не участвуют в начале сцены.

 

Актеры, размещенные у рампы на краю сцены, своим пантомимическим откликом будут создавать постоянное, текучее сопровождение, действие-комментарий к тому действию, что начнет разворачиваться перед ними. Кто-то, возможно, будет следить с вниманием и тревогой; другие не проявят интереса. Одни могут соглашаться, другие не соглашаться с теми позициями, которые займут персонажи пьесы. Хотя им не дано слов, чтобы не было конфликта с основным действием, их цель – колеблющийся, калейдоскопический визуальный эффект мыслей, эмоций и действий, усиливающий общее воздействие пьесы.

 

СЦЕНА 1

 

На игровую площадку выходят следующие персонажи: бригадный генерал Джон Кэдуоладер (34 года), генерал-майор Натаниэль Грин (34 года), бригадный генерал Энтони Уэйн (31 год), бригадный генерал Джеймс Юинг (40 лет), генерал-майор Горацио Гейтс (48 лет).

 

Освещение медленно сменяется: теперь свет поставлен так, чтобы сцена изображала палатку. На мешковине появляется проекция «Кембриджского флага». Другая проекция представляет надпись: «Переход. Декабрь 1776 года».

 

БРИГАДНЫЙ ГЕНЕРАЛ ДЖОН КЭДУОЛАДЕР (генерал-майору Натаниэлю Грину, который изучает карту на столе). Вы считаете, что он это сделает?

 

Ответа нет.

 

(Бригадному генералу Энтони Уэйну).

Вы считаете, что он действительно это сделает?

 

Снова нет ответа.

 

(Генерал-майору Горацио Гейтсу).

Вы действительно считаете, что он это сделает?

 

Все еще нет ответа.

 

Почему вы, джентльмены, не отвечаете мне?

БИЛЛИ (поднимается, берет поднос с кружками у рабочего сцены и выходит на площадку. Он чернокожий, раб и камердинер Джорджа Вашингтона, ему 23 года). Генерал Вашингтон приказал принести вам рому. (Раздает им кружки и встает в стороне).

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР НАТАНИЭЛЬ ГРИН (пока все пьют). О чем вы спрашиваете, сэр?

КЭДУОЛАДЕР. Я спросил: как вы считаете, Великий Человек действительно сделает это?

ГРИН. Великий Человек? Кого вы имеете в виду?

БРИГАДНЫЙ ГЕНЕРАЛ ЭНТОНИ УЭЙН. Здесь, в штабе главнокомандующего, мы называем его «генерал Вашингтон» – звание, которым наделил его Конгресс.

КЭДУОЛАДЕР. Вы бывали на реке за последний час? Глыбы льда размером с фермерскую телегу. И снаружи метель.

ГРИН. Вы и тысяча ваших людей, только что прибывших из Филадельфии, сыты. У них есть форма и…

УЭЙН. Теплые штаны, а?

ГРИН. И даже сапоги.

УЭЙН. И это больше, чем есть у большинства наших людей.

ГРИН. Никто из наших людей уже неделю толком не ел. Но если генерал Вашингтон прикажет нам перейти через реку Делавэр – мы перейдем.

 

Поднимаются и выходят на площадку генерал Джордж Вашингтон (44 года), полковник Джон Гловер (44 года) и подполковник Александр Гамильтон, адъютант Вашингтона (21 год). Билли передает им выпивку.

 

ГЕНЕРАЛ ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН. Спасибо, Билли. (Пока все пьют). Я обсудил с вами свои планы сегодня вечером переправиться через реку и атаковать. Ожидаю ваших мнений.

КЭДУОЛАДЕР. Генерал Вашингтон, нет нужды описывать состояние реки Делавэр. Я видел вас там час назад вместе с полковником Гловером и подполковником Гамильтоном.

ВАШИНГТОН. Полковник Гловер, если мы решим двинуться сегодня вечером, сможете ли вы и ваши рыбаки c «Марблхеда» переправить нас?

ПОЛКОВНИК ДЖОН ГЛОВЕР. Мы переправим вас.

БРИГАДНЫЙ ГЕНЕРАЛ ДЖЕЙМС ЮИНГ. Но, когда мы окажемся на той стороне, как мы сможем отступить, если что-нибудь пойдет не так?

КЭДУОЛАДЕР. Мы будем отрезаны.

ВАШИНГТОН (кивает). Верно.

ЮИНГ. И если мы будем отрезаны, война закончится. Вы рискуете не одним полком и даже не бригадой. Вы ставите на кон целую армию.

ВАШИНГТОН (снова кивает). Верно.

КЭДУОЛАДЕР. Вы приказываете этому ополчению добровольцев, которых бьют раз за разом, сразиться с гессенцами, лучшими профессиональными солдатами в Европе.

ЮИНГ. Не просто сразиться. Атаковать их.

ВАШИНГТОН. Мы точно так же обречены, если останемся на этой стороне. Вы уже отметили, что Делавэр загроможден льдом. Через несколько дней река замерзнет, и лед сможет выдержать солдат, лошадей, пушки. Британцы тоже сумеют переправиться.

КЭДУОЛАДЕР (робко). Генерал Вашингтон, я… я… я бы хотел… (не в силах продолжать).

ВАШИНГТОН. Прошу вас, продолжайте.

КЭДУОЛАДЕР. Я… я бы хотел… (колеблется)

ВАШИНГТОН. Вы проявляете вежливость. Позвольте мне быть откровенным. Вы оспариваете мое руководство. (Отвечая на жест скромности со сторорны Кэдуоладера). Ведь это так, не правда ли? Вам хотелось бы служить под началом другого главнокомандующего.

 

Генерал Гейтс ерзает на месте. Вашингтон пристально глядит на него.

 

Я знаю! С каждым поражением моя репутация страдала. Сражение при Лонг-Айленде. Мюррей-Хилл. Потеря Гарлемских высот. Ужасная потеря Форт-Вашингтона – названного в мою честь – поистине, горькая честь. Кровопролитие в Уайт-Плейнс. Паника по всему Нью-Джерси, где Корнуоллис преследовал нас, отступающих, по кровавым следам на снегу. Корнуоллис! Корнуоллис!

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ГОРАЦИО ГЕЙТС. Генерал Вашингтон, если позволите…

ВАШИНГТОН. Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Сотня миль в отступлении. И пока в огромном колесе войны английские спицы поднимаются, а мои опускаются, моя репутация упала уже до такой степени, что сегодня цена ей действительно невелика.

 

Кэдуоладер и Юинг жестами скромности выражают несогласие.

 

Я знаю. Но все время, пока длилось это отступление, мой ум был сосредоточен на одной мысли: я сохраню эту армию нетронутой. Я не стану рисковать, пуская ее в дело против превосходящих сил, которые могли бы уничтожить это потрепанное ополчение в одной решительной схватке.

ГЕЙТС (кричит). Тогда почему вы делаете это сейчас?

ВАШИНГТОН. Я отступал, и, хотя эта армия ослабла, дойдя до прискорбного состояния, мне действительно удалось сохранить ее нетронутой. Это ополчение, состоящее из лавочников, фермеров, механиков, наемных слуг, даже рабов, медленно становится армией – армией, которая терпит поражения, но армией, которая способна устоять под огнем, окрепнуть, приобрести опыт… несмотря на дезертирство.

ПОДПОЛКОВНИК АЛЕКСАНДР ГАМИЛЬТОН (Кэдуоладеру). Генерал Вашингтон приказал бить дезертиров кнутом. Одному ополченцу дали сорок ударов, а затем – еще сорок за ругань. И даже посыпали раны солью. Дезертирство продолжалось.

ВАШИНГТОН. Но даже этой нашей жалкой, усталой армии не станет через семь дней, начиная с сегодняшнего. Срок их службы заканчивается 31 декабря. Что останется от нашей армии? Несколько сотен солдат, помешанных на идее свободы, и несколько сотен офицеров? А Конгресс постоянно требует у меня победы – великой военной победы. Они маневрируют, пытаясь загнать французов в союз с нами. Победа этому поможет… Я хотел бы сейчас находиться в своем доме, в тени своего виноградника и фигового дерева.

ЮИНГ. Конгресс, Конгресс. Негодяи, политиканы, адвокаты. Исчадия тьмы.

ВАШИНГТОН. Гессенцы встретят нас в Трентоне. В Германии любят отмечать рождество. Если мы сможем застигнуть гессенцев после бурной ночной попойки с песнями…

ГЕЙТС. Генерал Вашингтон…

ВАШИНГТОН. Да?

 

Гейтс только красноречиво пожимает плечами.

 

ГРИН (Гейтсу, сердито). Какой у нас выбор? Армия будет распущена через семь дней. Я за то, чтобы атаковать.

ГЕЙТС. Генерал Вашинтон, Конгресс уполномочил офицеров самих определять свое состояние здоровья. Я был болен весь прошлый месяц. Разрешите доложить: завтра утром я собираюсь в Филадельфию для медицинского осмотра.

УЭЙН. А мы ругаем солдат, которые дезертируют накануне сражения.

ГРИН. Трус.

ГЕЙТС. Мне трудно смиряться с глупцами. Однако в данном случае приходится.

ГРИН (к нему приходит озарение). Он не пойдет к врачу. Он пойдет в Конгресс, чтобы добиться повышения.

ГЕЙТС. Трентон станет катастрофой. Все вы будете захвачены в плен или убиты. Но, несмотря на эту катастрофу, война не остановится. Будет сформирована новая армия. Новые офицеры придут на передовую.

ГРИН. И вы видите себя новым главнокомандующим.

ГЕЙТС. Подобные вопросы определяет Конгресс. Всех благ, джентльмены.

 

Уходит, присоединяясь к другим актерам.

 

ВАШИНГТОН (вслед Гейтсу, ядовито). Желаю вам скорейшего выздоровления.

ГАМИЛЬТОН. Нельзя молиться за чужую смерть, но если награда за нее – спасение души, можно помолиться за спасение его души.

ВАШИНГТОН. Джентльмены, готовьте ваших людей. Полковник Гловер, держите лодки наготове. Мы переправимся сегодня вечером.

ГЛОВЕР. Будем молиться, чтобы не пришлось поспешно увозить вас на паромах обратно с того берега.

 

Все, кроме Вашингтона и Билли, уходят, занимая места среди остальных актеров.

 

БИЛЛИ (берет плащ Вашингтона у рабочего сцены и помогает Вашингтону надеть его. Подхватывает край плаща и набрасывает на плечо Вашингтона). Укройтесь, генерал. Ветер гонит снег сильнее, чем раньше.

ВАШИНГТОН. Билли, если я не вернусь, я хочу, чтобы ты знал, что в моем завещании есть пункт, согласно которому тебе дается свобода.

БИЛЛИ. Когда вы умрете, я стану свободным человеком?

 

Вашингтон кивает.

 

Лучше бы вы не говорили мне этого, генерал.

 

Вашингтон смотрит на него, озадаченный.

 

Я желаю вам долгой жизни. Но каждый прожитый вами день – это еще один день моего рабства.

 

Свет быстро переключается на другую игровую площадку, в то время как Билли уходит, а Вашингтон перемещается в следующую сцену. Две проекции угасают, и их заменяют другие: флаг с гремучей змеей и девизом «Не наступай на меня» и надпись «Вербовка. Декабрь 1776 года».

 

СЦЕНА 2

 

Один рабочий сцены убирает карты, другой в это время кладет на стол реестр, перо и чернила. Они переносят стол на другую игровую площадку. Вашингтон, Грин, Уэйн и Гамильтон переходят на ту же площадку, Вашингтон держится позади. Все остальные актеры-мужчины в костюмах солдат выходят на сцену. Две женщины, которые следуют за лагерем, также входят, но остаются в стороне.

 

ГРИН (обращается к солдатам). Я смотрю на вас – босых, иногда почти раздетых, всегда голодных – и поражаюсь.

 

Джек Уилсон с преувеличенной силой колотит ладонями по груди, чтобы справиться с холодом. Дэниэл Тэйлор тихо свистит, то глуше, то звонче. Третий солдат щелкает языком.

 

ДЖЕК УИЛСОН. Ну вот, опять завел.

ГРИН. Командир отряда гессенцев называл вас «деревенскими дурачками, трусливыми крестьянами». Он мертв. Генерал Корнуоллис, который собирался отбыть в Лондон, считая войну практически оконченной, поспешно изменил свои планы и вернулся на поле боя. Мы захватили почти тысячу немецких наемников. Наши потери: два раненых солдата и два раненых офицера.

МОЗЕС МЕТКАЛФ (Уилсону, который начинает щелкать пальцами, и к нему присоединяется еще один солдат). Тс-с!

УИЛСОН (продолжает щелкать пальцами). Не нравится моя музыка?

МЕТКАЛФ. Я его хочу послушать.

УИЛСОН. Все то же прежнее старье. Раньше, что ли, не слышал?

СЭМЮЭЛ (черный солдат, задерживает руку Уилсона и останавливает его щелканье). Тс-с! Он хочет послушать.

УИЛСОН. Чую, что дальше будет. Я не собираюсь записываться снова.

ДЭНИЭЛ ТЭЙЛОР. Я свою долю внес. Пускай следующий вносит свою.

ГРИН. Вы, солдаты, добровольно вступили в ополчение. Ваш срок службы истекает сегодня. Но страна нуждается в вас, и мы молим вас…

УИЛСОН. Я же говорил, что будет дальше.

ГРИН. …Завербоваться еще на один срок… Генерал Вашингтон уверен в вашем ответе… Я знаю, что вы придете и подпишетесь.

УЭЙН. Барабанщик, бей дробь.

ОДИН ИЗ СОЛДАТ. Я ничего не буду подписывать. Я сегодня еду домой.

УИЛСОН. Записаться? Снова? Видно, крышу у него сорвало.

ЕЩЕ ОДИН СОЛДАТ. Во второй раз они меня не получат.

УЭЙН. Барабанщик, дробь.

ГРИН. Вот реестр. Ваша страна нуждается в вас. Не отвечайте отказом на ее зов… Мои храбрые солдаты, сделайте шаг вперед и подпишите.

 

По сигналу Уэйна бьют барабаны. От солдат нет никакого ответа.

 

ГРИН (продолжает). Вспомните победу при Трентоне.

УИЛСОН. Знамена чести – наши окровавленные ноги, после которых в снегу остается красная тропа славы… Обойдемся мы без таких знамен чести. Дайте нам башмаки. Дайте нам одежду. Возьмите у полка Ролла, полка Лоссберга и полка Книпхаузена, которые мы захватили в плен.

ОДИН ИЗ СОЛДАТ (кричит). Теплые чулки. Шерстяные штаны.

УИЛСОН. Почему мы не можем получить их одежду?

ГРИН. Мы не можем снять с них форму.

УИЛСОН. Могли бы, если бы они были мертвы.

ОДИН ИЗ СОЛДАТ. Если мы можем забрать у них ружья и пользоваться ими, почему мы не можем пользоваться их штанами?

ЕЩЕ ОДИН СОЛДАТ. Башмаками и куртками!

ГРИН. Форма гессенцев останется у них на плечах. Их башмаки останутся у них на ногах. Их собственные князья запродали их британцам. Как товар. Если мы сумеем показать гессенцам, что нам нечего с ними делить, и убедим их перейти на нашу сторону, то выиграем эту войну. Британцы сами по себе не смогут разбить нас. Вот почему мы сообщим гессенцам, что, если они перейдут к нам, Конгресс выделит каждому по ферме с коровами, лошадьми, свиньями, курами.

ОДИН ИЗ СОЛДАТ. А нас почему Конгресс не подкупает фермами?

УИЛСОН. Видно, Конгресс не считает, что мы способны сравниться с гессенцами. Может, отправиться к британцам и выяснить, что они нам предложат?

МЕТКАЛФ. Чем занимается Конгресс? Почему нас бросают раздетыми?

ОДИН ИЗ СОЛДАТ. И голодными!

 

Рабочий сцены снова бьет в барабан. Уэйн прерывает его решительным жестом. Тяжелая пауза; солдаты упорствуют и чувствуют себя неловко. Никто не выходит, чтобы подписаться.

 

ВАШИНГТОН (выходит вперед). Вы похожи на стаю ощипанных ворон. Большинству из вас место в госпитале. Но я не могу щадить вас. Вы и только вы стоите между свободой и намерением короля Георга присваивать наш тяжкий труд ради британского фабриканта и торговца. Нас будут использовать, чтобы Англия гребла золото лопатой. Мы станем чужой собственностью.

СЭМЮЭЛ (черный солдат, стоящий поблизости; во время последующих событий другой черный солдат, робкий и настороженный, цепляется за рукав Сэмюэла). Вроде меня.

ВАШИНГТОН. Да. Вроде тебя.

СЭМЮЭЛ. Генерал Вашингтон, разрешите задать вопрос?

 

Вашингтон кивает.

 

Меня зовут Сэмюэл. Я раб мастера Ливингстона из округа Рэндольф, штат Виргиния. Он отправил меня в армию вместо себя. Когда кончится война, получу ли я свободу?

 

Общее замешательство, шевеление.

 

ВАШИНГТОН. Это один из вопросов, который глубоко беспокоит всех джентльменов, имеющих собственность. Надлежит решить его до конца войны.

СЭМЮЭЛ. Со всем уважением, генерал, но сколько у вас рабов?

 

Гамильтон делает сердитое движение; Вашингтон кладет ему руку на плечо, успокаивая.

 

ВАШИНГТОН. Двести семьдесят девять.

СЭМЮЭЛ. Я не хотел бы оскорблять вас, генерал, но отпустите ли вы их на волю после войны?

 

Черный солдат, стоящий рядом с Сэмюэлом, лихорадочно дергает его за рукав, Сэмюэл с силой отбрасывает его руку.

 

(С презрением, Черному солдату).

И ты еще зовешь себя свободным человеком.

ГАМИЛЬТОН. Арестовать этого черного негодяя.

ВАШИНГТОН. Нет. Это честный вопрос, который требует честного ответа.

СЭМЮЭЛ (Гамильтону, с жаром). Я рисковал своей жизнью десять раз за последние двадцать дней. Я заслуживаю честного ответа.

ВАШИНГТОН. В Конгрессе говорят о том, чтобы освободить всех рабов, выплатив каждому владельцу стоимость его человеческой собственности.

УИЛСОН. Конгресс обсуждает!

ТЭЙЛОР. Конгресс говорит. Конгресс обсуждает.

ВАШИНГТОН. Хотя я не знаю, откуда возьмутся на это деньги.

СЭМЮЭЛ. Англичане предлагают свободу каждому рабу, который вступит в их ряды, после войны.

ВАШИНГТОН. Это наживка, чтобы рыбка попалась на крючок. Если англичане выиграют войну, им понадобится вся рабочая сила, которую можно будет привлечь, чтобы привести эту страну в порядок. Если они проиграют, то погрузят вас с семьями на корабли и доставят в свои колонии, в Вест-Индию, чтобы вы трудились на их сахарных плантациях.

СЭМЮЭЛ. А если я и мои братья останутся с вами и с Конгрессом?

ВАШИНГТОН. Если вы останетесь с нами, перспективы туманны. Но всего шесть месяцев назад Конгресс ратифицировал Декларацию независимости, и рано или поздно вопрос о свободе и правах людей, находящихся в собственности, придется поставить… Вот правда, как я ее вижу.

 

Сдержанная пауза.

 

ТЭЙЛОР. Вы узнаете меня, генерал Вашингтон?

 

Вашингтон смотрит на него без выражения.

 

УЭЙН. Это человек, который первым бросился вперед при Трентоне, чтобы захватить пушку.

ТЭЙЛОР. Я говорю не об этом.

УЭЙН. Мой храбрец – первым он захватил пушку, и теперь первым запишется! (Показывает на реестр). Реестр…

ТЭЙЛОР. И не об этом я говорю.

(Снимает рубашку, швыряет на землю и поворачивается, показывая спину, которую пересекают воспаленные рубцы).

Теперь узнаете меня?

ВАШИНГТОН (сурово). Что вы хотите сказать?

ТЭЙЛОР. Сорок ударов. А потом еще сорок – чтобы закрепить. И соль на раны в качестве утешения!

ВАШИНГТОН. Говорите, что хотите сказать, и заканчивайте. У нас есть дела, которыми необходимо заняться.

ТЭЙЛОР. Мы и занимаемся здесь делами – делами этой страны. Но вам, похоже, это невдомек.

 

Гамильтон делает шаг вперед, но его останавливает Вашингтон.

 

(Гамильтону).

Вы так и жаждете меня выпороть, да? Сорок ударов по спине за нарушение субординации? Восемьдесят? Сто двадцать? Можете бить меня все ближайшие одиннадцать часов – пока не кончится срок моей службы. Но не думаю, что к вам завербуется много народу, если вы приметесь пороть меня у них на глазах.

(Вашингтону).

После того, как вы приказали мне выдержать эти восемьдесят ударов, я показал вам нос. И сейчас делаю то же самое.

(Показывает нос).

Вот вам… У меня нет рабов. У меня есть лавка. Но я, генерал, читал Вольтера и Руссо. Я читал закон. Я знаком с экономической теорией. Каждый лишний пенни, который я получаю от своего бизнеса, идет на книги. У меня есть библиотека, и там больше семидесяти книг. Похоже, вы не привыкли иметь дело с прилично образованными людьми, не обладающими при этом знатностью и богатством. Таких, как я, не порют. Это не способ построить вашу армию.

ВАШИНГТОН. Вы помогли дезертировать солдату.

ТЭЙЛОР. Эзре Куперу.

ВАШИНГТОН. Это не удалось бы ему без вашей помощи.

ТЭЙЛОР. В нашей деревне не осталось мужчин. Только жены и дети. И уже несколько вдов. Мы записались все впятером. Один из нас мертв. (Показывает на Мозеса Меткалфа и Джека Уилсона). Эти двое, я и Эзра Купер, который дезертировал. И я помог ему. Его жена умерла в родах. Остался новорожденный и еще трое малышей. Коров надо доить; кур и свиней надо кормить; детей надо кормить. Я сделал бы это снова и наплевал бы на восемьдесят ударов.

ВАШИНГТОН. Мне жаль Эзру Купера и его детей. Это правда. И жаль каждого солдата в этой армии, у которого есть свои личные горести и причины вернуться домой. Но единственное, что заставит эту страну воплотиться в жизнь – это победоносная армия. А как выковать армию, если она стоит на зыбучих песках дезертирства? За неделю ополчение Коннектикута растаяло, превратившись из восьми тысяч в две тысячи. Две бригады – целые две бригады – покинули меня в Нью-Брунсвике. Нью-Йоркская рота ушла, оставив мне одного сержанта, одного рядового и одного барабанщика. Можно ли создать победоносную армию с одним сержантом, одним рядовым и одним барабанщиком? Ответьте мне. Можно?

ТЭЙЛОР (делает движение в сторону Гамильтона, указывая на него обвиняющим пальцем). Был когда-то памфлет о споре между Великобританией и ее колониями, который написали вы, полковник Александр Гамильтон…

ГАМИЛЬТОН. Мой памфлет!

ТЭЙЛОР. …Два года назад, когда вы еще учились в колледже, и он однажды заставил меня решить, что единственный путь для меня – вступить в армию. Но суровая реальность через мою спину говорит мне иное. Студент колледжа, которому лет семнадцать-восемнадцать, пишет памфлет, и взрослый человек до того загорается, что готов всю свою жизнь вырвать с корнем. Дурак я, дурак!.. У меня осталось одиннадцать часов – и я проклинаю вас с вашим заманчивым памфлетом, полковник Гамильтон. Отныне я буду избегать красивых слов, как чумы.

СЭМЮЭЛ. Я сделал свой выбор. Может быть, к концу войны долг Конгресса передо мной вырастет до такой степени, что у них найдутся деньги на мою свободу.

ТЭЙЛОР. Тем ты глупей.

СЭМЮЭЛ. Я рискну.

ТЭЙЛОР (с насмешкой). Подумаешь, выбор! Если не запишешься, отправишься назад к хозяину.

СЭМЮЭЛ. Все равно это выбор. И шанс на волю.

ТЭЙЛОР. Если войну переживешь.

СЭМЮЭЛ. Если войну переживу.

ВАШИНГТОН (всем). Воодушевленные нашей победой при Трентоне, начнут приходить добровольцы. Но это займет по меньшей мере четыре недели, прежде чем новая армия будет собрана. Прослужите ли вы еще шесть недель, пока сформируют эту новую армию? Шесть недель!

 

Барабанный бой.

 

Останетесь ли вы служить на этот переходный период?

 

Барабанный бой.

 

Шесть недель!

 

Ответа нет.

 

ТЭЙЛОР. Когда раздался призыв «к оружию!», я думал, что каждый пойдет сражаться ради привилегии носить оружие. Но лишь немногие ответили на зов, а остальные – ползуны, низкопоклонники, подлизы и рвачи – греют руки у очага, ведут повседневные дела и извлекают доход из войны. Мне стыдно за свою страну. (Он дрожит).

САРА УИЛСОН (подбирает рубашку Тэйлора и помогает ему одеться). Надень рубашку, Дэниэл. Ты уже синий весь.

МЕТКАЛФ (Уилсону). Я запишусь, если ты запишешься.

УИЛСОН. Зачем делать меня сторожем твоей души?

МЕТКАЛФ. Я всегда опирался на тебя, Джек. Ты это знаешь.

УИЛСОН. Мне хватает забот, чтобы устеречь собственную душу. Ты это знаешь.

ВАШИНГТОН. Надбавка в десять долларов каждому, кто запишется. Скажу по чести, Конгресс еще не уполномочил меня предлагать вам эту надбавку. Но если Конгресс это не одобрит, тогда мы вместе с другими владельцами собственности соберем деньги и оплатим этот долг.

МЕТКАЛФ (делая шаг к реестру). Моя семья и моя ферма. Что станется со всеми нами?

ТЭЙЛОР. Дурак!

МЕТКАЛФ. Я покупал в твоей лавке и сбывал тебе свой товар. Ты был моим другом и соседом двенадцать лет. Но теперь я презираю тебя. Пошли, Джек.

УИЛСОН (отходит к Саре на край группы солдат). Мне придется это сделать, жена.

САРА. Если ты должен, Джек, ты это сделаешь.

УИЛСОН. Останься со мной, Сара. Мне нужно…

САРА. Останусь, муж. Останусь, Макарони Джек.

(Дает ему перо).

Прикрепи его на шляпу. И носи всю войну. Пусть это будет символ нашей свободной страны, которую мы создадим.

 

Уилсон прикрепляет перо на шляпу, выступает вперед и присоединяется к Меткалфу.

 

МЕТКАЛФ. Молодец, Макарони Джек.

(Вашингтону).

Оставьте себе свои десять долларов.

ТЭЙЛОР. Бери, глупый. О семье подумай.

ВАШИНГТОН (пока другие проходят вперед). Подписываться не нужно. Людям, которые сегодня пошли добровольцами, не требуется реестр, чтобы удержать их при исполнении долга.

ТЭЙЛОР. Я не стану записываться. Я пойду другим путем. Я начну извлекать доход из этой войны. У меня будет власть. Деньги и власть. (Уходит).

ВАШИНГТОН. Благодарю вас всех. Вы сегодня показали себя молодцами. Разойтись.

 

Люди уходят, остаются Вашингтон, Грин, Уэйн и Гамильтон. Самообладание Вашингтона рассеивается: он в ярости.

 

(Кричит). Полковник Гамильтон, принесите мне ту колоду для рубки дров.

ГАМИЛЬТОН. Колоду для рубки дров?

ВАШИНГТОН. Да! Ту колоду для рубки дров.

 

Пока Гамильтон отходит к рабочим сцены, чтобы забрать колоду, Вашингтон швыряет свою шляпу на землю и разражается гневным ревом.

 

Как я оказался на этой позорной, унизительной должности?

 

Гамильтон ставит колоду, на которой лежит полено. 

 

Топор. Принесите мне топор!

 

Гамильтон получает топор у рабочего сцены. Вашингтон хватает его и неистово крутит над головой, потом с огромной силой вонзает в полено.

 

(Гамильтону).

Направьте рапорт председателю Конгресса.

 

Гамильтон отходит к столу, готовый к диктовке. 

 

Предстоит долгая война, и мы должны предпринять соответствующие приготовления. Неудачная политика в виде коротких сроков службы и зависимость от ополчения обеспечат нашему делу поражение. Конец абзаца.

 

Наносит полену особенно яростный удар. Грин поднимает шляпу Вашингтона и заботливо отряхивает ее.

 

Каждый человек должен любить свой край и гордиться им, будь то деревня или город, ферма или плантация. Но мы должны сделать так, чтобы его преданность охватывала более широкий масштаб, и это случится лишь тогда, когда солдаты будут вступать не в местное ополчение на короткий срок, а в постоянно действующую армию, Континентальную армию, сохраняемую на протяжении всей войны. Солдат должен быть предан стране, а не своей деревне. Когда он сражается, он должен сражаться за страну. Солдат должен мыслить в широком масштабе. Повторяю: действующая армия, а не добровольческое ополчение. Повторяю: солдат должен мыслить в широком масштабе. Конец абзаца.

 

Наносит полену еще один яростный удар. Крутит топор над головой и уже готов с воплем метнуть его в направлении зрителей, но Грин мягко убирает топор у него из руки и вместо него отдает шляпу. Вашингтон сердито собирается уходить. Внезапно останавливается, устало опускает плечи.

 

(Гамильтону, тихим, ровным голосом).

Порвите это письмо. Напишите скромное и уважительное, и начните так: «Имею честь сообщить вам, что солдаты почти единодушно согласились остаться на шесть недель сверх своего срока службы. За это исключительное проявление их привязанности к своей стране я согласился выдать им щедрое вознаграждение, по десять долларов на человека в дополнение к их оплате». Через час письмо мне на подпись.

(Медленно, с безмерной усталостью, начинает удаляться).

Этот ваш памфлет, по крайней мере, произвел на свет один результат, которого вы не ожидали.

(Уходит).

УЭЙН. Если бы в это время года на деревьях были листья, они бы сейчас дрожали.

ГАМИЛЬТОН (сложив руки, как для молитвы, поднимает взгляд к небесам. Сардонически). Дай мне причину, чтобы оправдать любовь к этому презренному Конгрессу. Вот что я вам скажу: в конечном счете, армия, при содействии джентльменов, которые владеют собственностью и которые распоряжаются деньгами этой страны, будет вынуждена обратиться против этого жалкого Конгресса. Молюсь, чтобы это не пришло им в голову, пока война в разгаре. Если это случится, все обратится в хаос, и кто предскажет исход?

 

Гамильтон, Уэйн и Грин уходят, пока свет переключается на другую игровую площадку. Рабочие сцены убирают циклораму из мешковины и растягивают шелковую, чтобы фоном стала она. Две проекции сменяются следующими: элегантная геральдическая лилия и надпись «Французский двор. Осень 1777 года».

 

СЦЕНА 3

 

Рабочие сцены убирают стол и заменяют его другим, разукрашенным, на котором стоят вычурные часы и ювелирные инструменты. Они приносят к столу два красивых стула.

 

Участники сцены занимают места. Это Людовик XVI, король Франции (23 года), Мария-Антуанетта, королева Франции (22 года), граф Морепа, первый министр Франции (77 лет), граф де Верженн, министр иностранных дел (58 лет), барон Тюрго, министр финансов (50 лет), Карон де Бомарше, драматург (45 лет), придворная дама (30 лет). Людовик XVI и Мария-Антуанетта садятся. Людовик берет ювелирные инструменты и начинает работать над часами, близко наклоняясь к ним. Перед Марией-Антуанеттой стоит тарелка с клубникой, время от времени она лениво покусывает ягоды.

 

ГРАФ ДЕ ВЕРЖЕНН. Тайная помощь американцам – этого недостаточно. Либо мы прекратим свои попытки помочь американцам раз и навсегда…

ГРАФ МОРЕПА. Совсем покинуть их?

ВЕРЖЕНН. Да. Повернуться к ним спиной, либо Франция должна прийти им на помощь как открытый союзник.

БАРОН ТЮРГО. И пойти на риск войны с Англией?

ВЕРЖЕНН. Не пойти на риск, а способствовать ей. Но на наших, а не на их условиях. И тогда, когда решим мы, а не они.

ЛЮДОВИК XVI (резко поднимает глаза от работы над часами). Риск войны с Англией! (Снова возвращается к часам).

КАРОН ДЕ БОМАРШЕ. Сир, разве скандальное поведение британцев когда-нибудь укладывалось в какие-либо рамки? Разве не вели они все время необъявленные войны против Франции? Разве не начали последнюю из них в мирное время, внезапно захватив пятьсот наших кораблей? Разве не унизили они Францию, когда подписание последнего мирного договора заставило нас разрушить наш лучший морской порт? Разве они не поставили инспектора в этом порту, чтобы нельзя было ни одного камня сдвинуть, ни одной доски бросить на землю без его прямого разрешения? И это на французской земле.

ТЮРГО. Бомарше, почему бы вам не написать еще одну пьесу? «Севильский цирюльник» был интересной попыткой.

БОМАРШЕ (с радостью). Вы видели мою пьесу!

ТЮРГО. Я хожу в театр. Напишите еще одну пьесу вместо того, чтобы барахтаться в международных делах.

БОМАРШЕ. Я не барахтаюсь, мой дорогой барон Тюрго. Труды, которые я предпринял, чтобы наладить долговременные поставки в Америку, известны всем в этом зале.

ТЮРГО. Сцена теряет ценный материал.

ВЕРЖЕНН (Людовику). Сир, каковы преимущества полного открытого союза с Соединенными Штатами? Во-первых, мощь Англии уменьшится, а наша пропорционально возрастет. Во-вторых, английская торговля потерпит невосполнимый ущерб, а наша соответственно увеличится.

ЛЮДОВИК (поднимает глаза). Риск войны с Англией!

ВЕРЖЕНН. Если мы не заключим открытый союз с Соединенными Штатами, нас ждет иной риск. Бенджамин Франклин недавно прибыл в Париж по направлению своего Конгресса.

ЛЮДОВИК. Франклин?

ВЕРЖЕНН. Да, сир, Бенджамин Франклин.

ЛЮДОВИК (просиял, вспомнив). Молния! (С сомнением). Молния?

ВЕРЖЕНН. Да, сир, молния.

 

Людовик возвращается к часам.

 

Франклин добивается от нас соглашения и предупреждает о щедром мирном предложении, которое готовят британцы. В нем колониям дается все, о чем они просят, за исключением абсолютной независимости. Франклин опасается, что американцы, устав от войны, примут британское предложение.

БОМАРШЕ. Если колонии примут предложение Лондона, в какое положение попадет Франция? Англия, природный и самый неутомимый враг Франции, соберет свою огромную армию и армию своих, отныне покорных, колоний и для начала обратит эти соединенные силы против наших сахарных островов в Вест-Индии. Это будет поистине легкая победа. Затем… кто знает, не захочет ли она, когда переварит вкусные куски сахара и выгонит нас с Карибских островов, в поисках выгодного дельца обратить свой алчный взор за Ла-Манш? Как мы посмотрим в зеркало, и что скажут о нас будущие поколения французов, когда в этом узловом пункте истории мы могли бы раздробить Британскую империю? Если мы не сделаем этого сейчас, то навеки потеряем возможность ослабить своего природного врага.

ТЮРГО. Пьеса, Бомарше! Пьеса!

ВЕРЖЕНН. Кроме того, вы должны знать, сир, что американцы разбили и захватили в плен целую британскую армию.

ЛЮДОВИК (поднимает глаза). Вашингтон?

ВЕРЖЕНН. Нет, сир. Не Вашингтон. Другой генерал. Его имя Горацио Гейтс. (Терпеливо, тоном наставника). Гейтс. Генерал Горацио Гейтс.

ЛЮДОВИК. Гейтс.

ВЕРЖЕНН. Да, сир. Генерал Горацио Гейтс. Целую армию под началом генерала Бэргойна.

 

Людовик склоняется к своей работе.

 

ТЮРГО. Это была не такая уж великая победа со стороны Гейтса. Каждая миля, которую Бэргойн прошел из Канады в Соединенные Штаты, отдаляла его от базы снабжения. Американцы лишили его пищи. Потом он заблудился в лесу. Бэргойн сам нанес себе поражение.

ВЕРЖЕНН. Это ваше толкование. Факт остается фактом: британцы потеряли целую армию. Вот почему они готовы сделать мирное предложение.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. А что скажет наш министр финансов, чтобы возразить столь мастерскому политическому анализу?

ТЮРГО. Ваше величество, если мы примем программу, провозглашенную графом де Верженном при столь бурном содействии нашего драматурга Бомарше, то подчиним европейские интересы колониальным. Каким бы ни был достигнутый успех, он никогда не возместит стране ужасающих расходов, к которым он нас вынудит. Королевская казна истощается: Франция в серьезном долгу.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. О-ля-ля! Он так говорит, как будто мы на краю пропасти.

ТЮРГО. Именно так, моя королева… Позвольте мне, сир, высказать еще одно наблюдение. Война всегда дорого обходилась тем, кто терпел поражение. Но с недавних пор она стала почти таким же дорогим предприятием для победителей. Четырнадцать лет назад мы проиграли Семилетнюю войну и подписали катастрофическое, унизительное мирное соглашение с Великобританией. Но национальный долг Англии во время Семилетней войны вырос вдвое. И таковым остался. Войны делают проигравшего банкротом, а победителя – нищим.  

ВЕРЖЕНН. А если Англия захватит наши сахарные острова в Вест-Индии?

ТЮРГО. Если Англии удастся выбить у нас сахарные острова, в конечном счете ее расходы окажутся больше, чем выгода.

ВЕРЖЕНН. А если Англия, когда закончится ее война с колониями, соберет все свои войска, чтобы напасть на нас из-за Ла-Манша?

ТЮРГО. Тогда пусть Франция готовится к угрозе на своих берегах. Мы строим свой флот. Будем продолжать еще усерднее, чтобы наши берега стали неуязвимы.

ВЕРЖЕНН. В таком случае почему вы согласились на секретный миллионный заем американцам? И вам известно, что Испания вслед за нами тоже тайно выдала Америке миллион. Вы в этом участвовали.

ТЮРГО. Я согласился на этот заем, пусть и неохотно. Но это было ошибкой. Он заставил нас ввязаться в заграничную вылазку, способную принести нам только вред. Если американцам нужны товары и деньги, пусть они торгуют с нами. Но никаких больше займов; никаких внешних союзов. Война с Англией, которая грядет неизбежно, обанкротит нас. И кто может предсказать, куда двинется страна, когда она обанкротится и придет в брожение?

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. О-ля-ля! Вот это трезвый человек, не так ли?

ТЮРГО. Но, ваше величество, позвольте мне предложить Франции…

 

Часы, над которыми работает Людовик, бьют один раз. Тюрго немедленно замолкает.

 

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. У вас получилось! Получилось! О-ля-ля!

(С восторгом хлопает в ладоши).

 

Часы бьют два раза.

 

Ах, великодушный спутник моих дней, у вас снова получилось!

 

Часы бьют три раза.

 

Я должна вознаградить вас.

(Держит ягоду клубники за стебель).

Этот лакомый кусочек с восторгом ждет приема у ваших королевских уст. Откройте.

(Кладет ягоду в рот Людовику, продолжающему трудиться над часами. Всем остальным).

Можете продолжать.

ТЮРГО. Позвольте мне предложить Франции иную точку зрения. Позвольте предложить программу действий для французов, здесь, на нашей собственной земле.

ЛЮДОВИК (поднимает глаза). Здесь? Во Франции? Программу?

(Возвращается к часам).

ТЮРГО. Действительно, я согласен, что куда веселее разглагольствовать о свободе за три тысячи миль отсюда. Некоторые из наших дворян, включая юного маркиза де Лафайета и нескольких наших офицеров, уже взяли отпуска и отбыли туда, чтобы сражаться за свободу американцев. Но разве менее благородна борьба на свободу на французской земле?

ЛЮДОВИК (резко поднимает глаза). Борьба за свободу здесь? Во Франции!

(Возвращается к часам).

МОРЕПА. Тайный революционер, проникший в Королевский совет!

ТЮРГО. Когда я говорю «свобода», сир, я имею в виду систематическую программу, способную сделать жизнь более сносной для простого крестьянина и среднего горожанина.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА (хихикает). Прошу вас, продолжайте про вашу удивительную программу.

ТЮРГО. Мы должны найти способ уменьшить тяжкое бремя налогов, которое давит на крестьянина.

ВЕРЖЕНН. Что скажут наши дворяне, если мы запоем о снижении налогов и тем самым уменьшим их доходы? Краеугольный камень, на котором покоится Франция – налоги, собираемые с наших крестьян.

ТЮРГО. Совсем недавно я упомянул имя маркиза де Лафайета. Молодой маркиз купил корабль, снарядил его и снабдил провиантом, пригласил с собой около 20 офицеров и дворян и отплыл в Америку. И все это за свой счет. В его масштабах это мелочь. Он так богат, что не знает пределов своего богатства. Но этим богатством он обладает за счет своих крестьян.

ВЕРЖЕНН (сердито указывая на Тюрго). Он заражен Вольтером, Руссо и подобными им червями, которые все время задают вопросы и критикуют, стремясь подорвать…

ТЮРГО. Пусть никто в этом зале не ставит под вопрос мою любовь к Франции или к моему королю. Я не потерплю этого! Я – яростный противник Вольтера, Руссо, Дидро и всех, кто с ними снюхался, поскольку они стремятся изменить существующую структуру; а я стремлюсь сохранить ее путем скромных реформ.

МОРЕПА. Скромных!

БОМАРШЕ. Верженн, здесь мы расходимся. Я почитаю Вольтера. Я читаю Руссо каждый день перед сном. Дидро – маяк человечества.

ТЮРГО. Ну, ну! Прекрасное у нас тут осиное гнездо!

ВЕРЖЕНН (Тюрго). Вы неправы.

(Бомарше). Нет, Бомарше, мы не расходимся. Оставайтесь с вашим Вольтером, Руссо и прочим отребьем. Это ваш каприз: позвольте его себе, если не можете иначе. Но и вы, и я хотим видеть Францию в союзе с Америкой. Мы останемся заодно на этой почве.

БОМАРШЕ. Договорились. Вы правы.

 

Часы начинают бить.

 

ЛЮДОВИК (в восторге). Я думаю, получится.

 

Часы бьют двенадцать раз, пока все участвующие в сцене молча считают удары. Людовик с тихой скромностью говорит Марии-Антуанетте, аккуратно складывая инструменты. 

 

Непростую задачу я поставил себе сегодня.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. С подобным дерзновением может сравниться только ваша храбрость. Пусть королевские уста готовятся принять мое скромное приношение.

(Держит ягоду клубники за стебель и кладет ему в рот).

Кусайте, царственные зубы. Вкушай, королевский язык. Насладитесь, благородные уста.

(Остальным).

Вы можете продолжать.

ТЮРГО. Сир… сир, ваше величество, мы, кажется, ушли от темы. Внутренние реформы или внешний союз. Я снова говорю: внутренние реформы – единственный путь для нашей возлюбленной страны. Народ взывает, и никто не слушает его.

ЛЮДОВИК. Поберегитесь!

ТЮРГО (тихо, но настойчиво). И никто не слушает его.

 

Людовик и Мария-Антуанетта шепотом ведут неслышную беседу. Они пришли к соглашению: Мария-Антуанетта энергично кивает, взволнованно покусывая клубнику.

 

ЛЮДОВИК. Мы объявляем свое мнение в поддержку министра иностранных дел, графа де Верженна. На следующем полном заседании Королевского совета мы займем эту позицию.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. О-ля-ля!

МОРЕПА. Сразу видно, что есть на небе добрый и справедливый Бог, ведающий, кому и когда нанести удар. Это Он отметил этот час для унижения и ослабления Англии. О, благословенный день, до которого успели дожить мои старые кости… Когда мы захватим ее торговлю и унизим ее, когда мы заставим ее отдать треть земель и расколем англоязычные территории надвое, мы сможем стяжать всеобщий, вечный и христианский мир.

(С легким поклоном признательности в сторону Марии-Антуанетты).

О-ля-ля!

ТЮРГО. Итак, укрепление родины и прав человека внутри нее не могут перевесить возможность вмешаться во внешние дела и унизить Англию. Горе Франции.

ЛЮДОВИК. Разве вы не получили только что упрек в королевском присутствии? Разве мы не произнесли недавно: «поберегитесь!»

ТЮРГО. Францию губят ради интересов, не имеющих к ней отношения – и выгоду от этого получит Америка.

(С криком отчаяния).

Откуда возьмутся деньги?

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА (нетерпеливо). Есть налоги.

ТЮРГО. Есть налоги на налоги на налоги.

МАРИЯ-АНТУАНЕТТА. Для этого и существует народ.

ТЮРГО. Сир, время, когда я был полезен, прошло. Молю вас отпустить меня со службы. Нынче же отпустить.

ЛЮДОВИК. Ваше желание будет исполнено.

(Поднимает руку. К трону подходят рабочие сцены. Показывает на часы).

Заберите. Принесите мне завтра другие.

 

Рабочие сцены убирают часы и ювелирные инструменты. Они хотят забрать и тарелку с клубникой, но Мария-Антуанетта бросает на них сердитый повелительный взгляд. Тарелку почтительно возвращают ей, и она берет из нее две ягоды. Затем тарелку убирают. Людовик и Мария-Антуанетта поднимаются. Все кланяются. Они уходят, Мария-Антуанетта держит по ягоде клубники в каждой руке, за ней следуют Морепа и придворная дама.

 

ВЕРЖЕНН (Тюрго). Не стоит досадовать на меня, дорогой собрат. Чью бы правоту ни доказала история, вашу или мою, факт остается фактом: скоро мы будем воевать с Англией. Возникнет огромная нехватка потребительских товаров. Цены начнут расти, расти и снова расти. Значит, пора закупать кожу, железо, шерсть и любые другие товары, которые мы сможем получить на открытом рынке. Вы присоединитесь к нашему с Бомарше консорциуму?

ТЮРГО. С удовольствием. Меня пугают последствия сегодняшнего заседания, но разве стоит отказывать себе в крупном богатстве, которое достанется тем, кто предвидит события?

БОМАРШЕ. Видите, как мы с Верженном золотыми веревками привязали вас к политике французской интервенции.

ТЮРГО. Это неверно. Прежде всего я патриот. Я отдал бы все богатство, которое собираюсь получить, если бы взамен смог устранить вред от решения его величества. Но, поскольку решение уже принято, зачем отворачиваться от золотого яблока, которое само просится в руки?

 

Бомарше смотрит на свои часы.

 

Скажите мне, мой дорогой Бомарше, вы ведь часовщик, наряду с тем, что вы драматург и тайный дипломат?

БОМАРШЕ. Я наслаждаюсь работой над изготовлением часов – как и их починкой. Мне так не терпелось добраться до этих часов. Ему потребовалась куча времени, чтобы обнаружить изъян.

ТЮРГО. Как может в этом дворце ломаться так много часов?

ВЕРЖЕНН. Их портят, чтобы регулярно поставлять королю.

БОМАРШЕ. Пойдемте. У нас впереди много работы.

ВЕРЖЕНН. Я должен провести совещание с графом д’Аранда, испанским послом. Да, я устрою так, чтобы он пригласил меня на шахматную партию.

 

Тюрго и Бомарше уходят. Верженн переходит на следующую игровую площадку, пока меняется свет. Добавляется еще одна проекция: испанский герб – орел, держащий щит, разделенный на четыре части. Французская и испанская эмблемы занимают одинаковое место по размеру. Предыдущая надпись исчезает, и появляется следующая: «Игра. Осень 1777 года».

 

СЦЕНА 4

 

Рабочие сцены переносят стол и стулья на следующую игровую площадку, ставят стулья на противоположных сторонах от стола. На стол они ставят шахматную доску с фигурами, расставленными как в середине партии. Также на столе находятся два полупустых стакана с коньяком. Верженн сидит с одной стороны стола; граф д’Аранда, испанский посол (59 лет) занимает место с другой стороны. Песочные часы стоят рядом с графом д’Аранда. Верженн и д’Аранда протягивают правые руки; один рабочий сцены кладет в руку д’Аранды частично раскуренную сигару, другой кладет в руку Верженна табакерку.

Верженн и д’Аранда находятся в разгаре игры. Верженн играет белыми. Время от времени они потягивают коньяк, курят и берут понюшку, когда требует случай. Коньяк, сигары и табакерку они используют как оружие в шахматной игре и в дипломатическом противостоянии.

 

ВЕРЖЕНН. Трудная партия, сударь. Вы уклончивый противник.

ГРАФ Д’АРАНДА. Благодарю вас.

ВЕРЖЕНН. Но я льщу себя надеждой убедить вас, что…

Д’АРАНДА. Нужды Испании совпадают с нуждами Франции?

ВЕРЖЕНН. В достаточной степени, чтобы общее дело принесло успех Испании.

Д’АРАНДА. Это предположение так же шатко, как и ваша позиция. Вы потеряли пешку.

(Снимает фигуру с доски, переворачивает часы и передвигает их на сторону Верженна).

ВЕРЖЕНН. Несомненно, что ваш король, его католичнейшее величество Карл III, и вы, его посол во Франции, понимаете, что, если Британия вновь обретет свои колонии, вскоре она станет самой грозной силой на море и на суше, которую когда-либо видела Европа.

Д’АРАНДА. А-а! И перед лицом этой возможности вы собираетесь просить нас придерживаться нашего соглашения и прийти вам на помощь, когда англичане нападут на вас из-за Ла-Манша.

ВЕРЖЕНН. Это тоже предположение. И вы тоже потеряли пешку.

(Снимает фигуру с доски, переворачивает часы и передвигает их на сторону д’Аранды).

Нет, мой дорогой посол, англичане не нападут на нас из-за Ла-Манша. Наш флот слишком силен. Они будут искать более легких завоеваний, и в таком случае Испания обратится к Франции за помощью, а не наоборот.

Д’АРАНДА. Испания обратится к Франции за помощью!

(Нерешительно двигает фигуру, переворачивает часы и передвигает их на сторону Верженна).

ВЕРЖЕНН. Да. Когда англичане атакуют Мексику.

(Сразу же двигает фигуру, переворачивает часы и энергично передвигает их на сторону д’Аранды).

Д’АРАНДА. Мексику!

ВЕРЖЕНН. Мексику. Мы потеряли свои колонии. О, у нас есть несколько сахарных островов в Вест-Индии, но что это такое? Нет ничего, способного соблазнить англичан, когда, подчинив себе свои колонии, они начнут искать способы возместить военные потери.

(Допивает коньяк и протягивает бокал, как бы делая знак. Рабочий сцены наполняет бокал из графина. Отхлебывает).

Я слышал примечательную историю; интересно, правдива ли она.

Д’АРАНДА. Что за история?

ВЕРЖЕНН. Когда губернатор Мексики выдавал замуж свою дочь, и члены вашего королевского семейства прибыли на празднество, дорога от доков до губернаторского дворца была выложена серебряными слитками, а по краям обрамлена золотыми слитками, так что кареты ехали десять миль по серебряной мостовой. Это правда?

Д’АРАНДА. Совершенное преувеличение! Расстояние составляло всего восемь миль и три четверти, а не десять. И края дороги не были обрамлены золотыми слитками. Это было обычное серебро – простое, обычное серебро.

(Смотрит на песочные часы, потом медленно, робко делает ход. Переворачивает часы и передвигает на сторону Верженна).

ВЕРЖЕНН. Обычное серебро! Каждый год флот испанской казны отплывает из Мексики в Испанию. Его корпуса низко сидят в воде, нагруженные слитками серебра и золота. Если бы мой король, его христианнейшее величество Людовик XVI, не был племянником вашего короля, его католичнейшего величества Карла III, и оба не входили бы в Фамильный пакт, для моего короля стал бы искушением конвой кораблей, заполненных по ватерлинию подобным грузом.

Д’АРАНДА. Разумеется, Мексика ежегодно выделяет нам приличную сумму, но она не идет ни в какое сравнение с тем, что рисуют себе завистливые умы. Что касается дороги из серебра длиною в восемь миль и три четверти, наш губернатор в Мексике всегда отличался склонностью к театральности.

ВЕРЖЕНН. Но Англия не входит в Фамильный пакт. И Англия придерживается протестантской ереси. Кроме того, Англия изголодалась по драгоценным металлам, которых не имеет вовсе. Поэтому я спрашиваю вас: разве Англия, владеющая промышленностью и ресурсами Северной Америки, не стала бы более грозным соседом, чем когда-либо могут стать Соединенные Штаты?

(Снимает фигуру с доски, переворачивает часы и передвигает на сторону д’Аранды).

Я взял вашего слона и овладел центром… Интересная партия.

Д’АРАНДА (с сухим юмором). Все это игра.

ВЕРЖЕНН. Открытый союз с американскими колониями принесет выгоду и Франции, и Испании. Я ожидаю комментариев от вас как союзника по Фамильному пакту.

Д’АРАНДА. Желательно, чтобы восстание этого сброда в Америке продолжалось дальше. Мы должны помогать им в достаточной степени, чтобы они с Англией истощали друг друга, а мы получали выгоду от их взаимных бедствий. Нам следует достигнуть состояния непрерывной войны между ними.

ВЕРЖЕНН. Если исключить тот факт, что американцы не вступят в игру, которую вы хотели бы им предложить. Либо мы объявляем открытый военный союз с ними, либо они принимают мирное предложение, которое сейчас лихорадочно готовит Англия. Если североамериканский континент вновь попадет в орбиту Англии, у вас будет сосед, неизменно беспокойный, рыскающий, как хищник, в поисках новых завоеваний, чтобы возместить свои военные расходы.

Д’АРАНДА. Вы уже высказали свою позицию. Высказали дважды. Но Испания все еще возражает против освобождения тринадцати британских колоний.

ВЕРЖЕНН. Чего опасаться Испании со стороны колоний, если они достигнут независимости? Они учредят республиканскую форму правления, или, вернее, тринадцать отдельных маленьких правительств безо всякого единства между собой. Они будут мирными соседями, совсем не похожими на алчных англичан.

Д’АРАНДА. Не могу поверить, что вы все еще не понимаете, почему мы возражаем против свободы английских колоний!

(Снимает фигуру с доски).

Возможно, вы овладели центром, но это стоило вам ладьи.

(Переворачивает часы и передвигает на сторону Верженна).

ВЕРЖЕНН (рассматривает доску). Вы поставили меня в неудобное положение. Намереваетесь смутить меня?

Д’АРАНДА. Какое действие произведет это восстание на наши колонии? Эта зараза свободы не признает границ.

ВЕРЖЕНН. А! Да, да! Конечно. Итак, Испания оказалась в западне между желанием погубить Англию и угрозой восстания в ее собственных колониях. Вот в чем дилемма.

(Двигает фигуру, переворачивает часы и передвигает на сторону д’Аранды).

Что заставило бы Испанию перестать беспокоиться о возможном английском примере и сосредоточиться вместо этого на преимуществах от гибели Англии?

 

Пауза. Д’Аранда изучает доску с напряженной сосредоточенностью, тяжело дыша. Он пребывает в этой позиции, молча, пока Верженн произносит следующие слова.

 

Флорида, которой четырнадцать лет назад вас так постыдно лишили британцы?.. Менорка – великолепная база на Средиземноморье, которую британцы украли у вас? Ямайка, этот драгоценный остров? Уход британцев из бухты Гондурас? Контроль над правами навигации по реке Миссисипи? Два пункта из перечисленных? Три? Четыре? Пять?

Д’АРАНДА (тяжело дышит, после долгих размышлений наконец двигает фигуру, снимает белую фигуру с доски и торжествующе поднимает в своей руке. Переворачивает часы и с силой передвигает их на сторону Верженна). Гибралтар.

ВЕРЖЕНН (в волнении поднимается и начинает шагать). Гибралтар?

Д’АРАНДА. Гибралтар. Ваш ход.

 

Верженн, расхаживая взад-вперед, изучает доску взглядом.

 

Гибралтар, который британцы украли у нас семьдесят три года назад.

ВЕРЖЕНН. Как мы можем гарантировать вам Гибралтар? Эта военная цель никоим образом не будет совпадать с американскими и французскими военными целями.

Д’АРАНДА. Вы же не питаете иллюзий, что Испания вступит в войну без выгоды для себя, ради французской политики и этих презренных американцев, открыто восставших против своего законного суверена? Есть другая территория, которую Испания будет требовать в уплату за вступление в войну, но Гибралтар превыше всего. Мы – его владельцы по праву.

ВЕРЖЕНН. Вы пытаетесь изменить цель войны!

Д’АРАНДА. Не изменить. Расширить. Возможно, следует посоветовать Испании и Франции заключить сепаратное соглашение по поводу этой войны.

ВЕРЖЕНН. Без учета американцев?

Д’АРАНДА. Без учета американцев.

ВЕРЖАНН. Таким образом, Франция заключит соглашение с американцами, покрывающее наши взаимные военные цели, и другое, сепаратное соглашение с Испанией, которые будут отличаться друг от друга?

Д’АРАНДА. Не вполне отличаться. Скажем так: они будут не вполне совпадать.

 

Верженн делает ход. В возбуждении он забывает передвинуть часы на сторону д’Аранды и чуть не опрокидывает доску. Одна или две фигуры падают на пол; рабочий сцены ставит их на место.

 

Осторожнее! Партия слишком интересна, чтобы ее прерывать.

(Быстро делает ход, затем тянется через стол и переворачивает часы).

Видите, ваш ферзь пригвожден к месту. Вскоре он выйдет из игры.

ВЕРЖЕНН. Если же американские военные цели будет достигнуты, а испанские не достигнуты, Франция останется связанной соглашением с Испанией и будет продолжать войну?

Д’АРАНДА. Очевидно.

ВЕРЖЕНН. А американцы, связанные соглашением с Францией, также будут вынуждены продолжать войну?

Д’АРАНДА. Очевидно – на данный момент.

ВЕРЖЕНН. Что ответят американцы, когда узнают об испанских требованиях?

Д’АРАНДА. Я бы не советовал им это сообщать.

ВЕРЖЕНН. Секретное соглашение? Это другие условия.

(Двигает фигуру, но это его не радует. Переворачивает часы и передвигает их на сторону д’Аранды).

Д’АРАНДА. Вероятно, вы предпочитаете, чтобы Испания обратилась к Англии и согласилась принять Гибралтар в качестве платы за наш нейтралитет?

(Делает ход и снимает фигуру с доски. Держит ее в руке).

У меня в руках ваш ферзь. Вскоре у меня окажется ваш король.

(Переворачивает часы и передвигает через стол).

ВЕРЖЕНН. Да, вы пойдете к Англии с подобным предложением – если уже не сделали этого.

Д’АРАНДА. У нас нет намерения вовлекать Испанию в войну, если мы можем добиться приносимых ею выгод иными средствами.

ВЕРЖЕНН (сердито делает ход, переворачивает часы и со стуком ставит на другую сторону стола). И, насколько я понимаю, если вы придете к нам заключать соглашение, это будет потому, что вас отвергнут британцы, и если…

Д’АРАНДА (вежливо аплодирует). Мой дорогой Верженн, вы замечательно это сформулировали. Хотелось бы мне, чтобы вы располагали свободой и вели переговоры с англичанами вместо меня.

(Двигает фигуру и откидывается на спинку стула с довольной улыбкой).

ВЕРЖЕНН. …И если вы хотите получить Гибралтар, вам придется…

Д’АРАНДА. В этом случае англичане узнают, что если мы не получаем свое путем переговоров, мы способны добыть это силой. Гибралтар снова будет нашим… Между прочим, я поставил вам мат.

ВЕРЖЕНН. Вы неверно оценили свое положение.

(Делает ход).

Ничья.

Д’АРАНДА. Верно. Когда мы встретимся снова и сыграем еще одну дружескую партию?

ВЕРЖЕНН. После того, как вы сыграете свою небольшую партию с британским послом и будете отвергнуты.

 

Они церемонно раскланиваются, затем уходят в противоположных направлениях. Свет переключается на другую игровую площадку, пока рабочие сцены убирают шелковую циклораму и натягивают вокруг сцены мешковину. Они убирают все, кроме стола, который сдвигают в сторону. Проекции сменяются: флаг «Вступи или умри» и надпись «Вэлли-Фордж. Зима 1777-1778 года».

 

СЦЕНА 5

 

Во время этой сцены слышны голоса солдат, которые выкрикивают различные команды. Иногда голоса близко, громкие и отчетливые; иногда они далекие и приглушенные. Бывает, что голоса приобретают сардонический или угрожающий оттенок; случается, что становятся жалобными и умоляющими. Время от времени возникает контрапункт: серия жалобных криков против серии угрожающих. Между этими криками раздается совиное уханье, собачий лай, воронье карканье, кошачье мяуканье. Эти звуки тоже бывают жалобными, угрожающими или сардоническими. И они тоже достигают контрапункта с другими голосами.

Генерал-майор маркиз де Лафайет (20 лет) и генерал-майор Томас Миффлин (36 лет) выходят на игровую площадку.

 

КРИК СОЛДАТ. Нет хлеба. Нет мяса.

ОТВЕТНЫЙ КРИК СОЛДАТ. Нет мяса. Нет хлеба.

ТРЕТИЙ КРИК СОЛДАТ. Нет мяса. Нет хлеба. Нет солдата.

ЧЕТВЕРТЫЙ КРИК СОЛДАТ. Нет солдата. Нет солдата.

ВСЕ СОЛДАТЫ. Нет солдата. Нет солдата.

Нет солдата. Нет войны.

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР МАРКИЗ ДЕ ЛАФАЙЕТ. Послушайте эти крики, генерал Миффлин. Шесть дней, генерал Миффлин – и эти звуки все громче с каждым днем.

КРИК СОЛДАТ. Нет хлеба. Нет мяса.

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ТОМАС МИФФЛИН. Мой дорогой маркиз де Лафайет, я не отвечаю за нехватку хлеба и мяса. Этим ведает интендантство. Я отвечаю, как вы помните, мой дорогой маркиз, за квартирмейстерский корпус.

ЛАФАЙЕТ. Но вы, генерал Миффлин, отвечаете за дороги, за их состояние и транспорт. И как же можно, генерал Миффлин, доставить мясо и муку в Вэлли-Фордж, если вместо дорог здесь пять-шесть футов полумерзлой грязи, и поэтому телеги брошены по всем окрестностям?

МИФФЛИН. Мой дорогой маркиз де Лафайет…

КРИК СОЛДАТ. Нет башмаков. Нет курток.

Нет курток. Нет башмаков.

ОТВЕТНЫЙ КРИК СОЛДАТ. Нет курток. Нет башмаков. Нет солдата.

ТРЕТИЙ КРИК СОЛДАТ. Нет солдата. Нет солдата.

ЛАФАЙЕТ. Вы отвечаете за башмаки и куртки. И за палатки, штаны, мыло. Вы были в госпитале? Ноги солдат черны от гангрены. Ампутации. Смерти. Отпиленные пальцы. Вы пытаетесь создать такое положение, чтобы солдаты начали дезертировать, спасаясь от госпиталя и от могилы. Такое положение…

МИФФЛИН. Как мы разгорячились, мой дорогой маркиз!

ЛАФАЙЕТ. …Чтобы фракция Конгресса, которая хотела бы сместить генерала Вашингтона, а на место главнокомандующего поставить Горацио Гейтса, обнаружила, что ее позиции крепнут.

МИФФЛИН. Вот как. В открытую. Генерал Вашингтон – генерал Гейтс. Гейтс одержал славную победу – поражение и захват генерала Бэргойна и всей его армии. Вашингтон потерпел – будем снисходительны? – череду неудач. Среди штатских, равно как и среди военных, есть те, кто искренне верит, что дела пойдут лучше при новом главнокомандующем. Для тех, кто верит в это…

ЛАФАЙЕТ. В том числе и для вас.

МИФФЛИН. …Разве попытка добиться перемен не является патриотическим долгом?

ЛАФАЙЕТ. Вы используете этих солдат как пешки.

МИФФЛИН. Не будем об этом, мой дорогой маркиз.

ЛАФАЙЕТ. Разве это наемники вроде тех, что существуют по всей Европе, которые не интересуются справедливостью дела, за которое воюют? Это же ваши сограждане.

МИФФЛИН. Я скажу вам прямо. Я считаю Вашингтона некомпетентным.

ЛАФАЙЕТ (в гневе). Некомпетентным!

МИФФЛИН. Я считаю, что Гейтс намного превосходит его. Некоторые из нас придерживаются мнения, что с каждым днем, пока Вашингтон остается главнокомандующим, мы все глубже вязнем в бедствиях и потому на два дня отдаляемся от окончательной победы.

ЛАФАЙЕТ. И вы используете солдат этой армии в своих целях. Толкаете их то туда, то сюда. Приносите в жертву. Разве так следует обращаться с верными солдатами этой армии – чтобы они умирали от голода, не имея даже одеяла, чтобы прикрыть свои раздетые тела?

МИФФЛИН. Генерал Гейтс будет приветствовать вас на своей стороне с распростертыми объятиями.

ЛАФАЙЕТ. Вы думаете, что Вашингтон, придя в уныние или гнев, подаст в отставку? Вы не сможете оттеснить его от службы стране. Он не подаст в отставку. Он продолжит свои труды. Вы не сможете одолеть; Гейтс не сможет одолеть. Гейтс будет маневрировать; вы будете маневрировать; фракция в Конгрессе будет маневрировать – и в конечном счете это не даст вам ничего.

МИФФЛИН. Вы молоды, маркиз, и у меня бесконечно больше опыта, чем у вас, в подобных делах.

 

Лафайет отрицательно качает головой.

 

Попробуйте только отказаться, и, когда Гейтс придет к власти, он проследит, чтобы вас отправили назад во Францию с подмоченной репутацией. Карьера юноши, запятнанная, не успев начаться.

 

Лафайет качает головой.

 

Не связывайте свою звезду с падающей звездой. Говорю вам как друг.

ЛАФАЙЕТ. Вы ответите мне на один вопрос, генерал Миффлин?

МИФФЛИН. С удовольствием.

ЛАФАЙЕТ. Скажите мне, кого вы ненавидите больше – Вашингтона или противника?

 

Миффлин невольно делает гневный жест.

 

Я попал в цель… Генерал Вашингтон приказал вам собрать факты и цифры. Итак, следует подобрать ваши папки и журналы, чтобы я смог принести ему необходимые сведения.

 

Уходят, свет переключается на другую игровую площадку. Вашингтон, Грин, Гамильтон, конгрессмен Джон Адамс (43 года) и двое других конгрессменов выходят на сцену.

 

ВАШИНГТОН (Адамсу). Вы видели, что здесь происходит, Джон Адамс.

(Конгрессменам).

Когда вы, джентльмены, вернетесь в Конгресс, я поручаю вам сделать точный доклад о том, что вы видели. Расскажите Конгрессу, насколько необходимо исполнить три моих рекомендации.

ВТОРОЙ КОНГРЕССМЕН. Три рекомендации.

ВАШИНГТОН. Первое. Офицерам должен быть гарантирован пожизненный пенсион в половину содержания, если они прослужат до конца войны; вдовы должны получить долгосрочные пенсионы. Второе. Солдаты должны зачисляться на три года или до окончания войны. Они должны получить бонус за такое зачисление, а после войны им следует выделить землю и выходное пособие. Третье. Квартирмейстерский корпус и интендантство следует подвергнуть тщательной ревизии. И немедленно. Генерала Миффлина следует освободить от его обязанностей и сменить на более способного человека. Квартирмейстер и интендантство – самое срочное, Джон Адамс. Боюсь, что солдаты разойдутся – это будет массовый исход в поисках пищи – и я смогу понять их дезертирство.

ГРИН. Это превыше сил человеческих – сидеть здесь и ждать смерти от голода.

ВАШИНГТОН. Вот мой набат в ночи, сокрушительный страх в моем сердце: что однажды этой армии больше не будет.

КОНГРЕССМЕН ДЖОН АДАМС. Нынешний Конгресс – это не тот Конгресс, который посещали мы с вами осенью 1774 года, и не второй, 75 года.

ВАШИНТОН (с нетерпением). Я это знаю, Джон Адамс.

АДАМС (настойчиво продолжает). Осталось всего шестеро из первоначальных членов. Что до новых, это… это люди… люди…

ВАШИНГТОН. Ограниченных способностей?

АДАМС. Цитируя Иисуса, «ты сказал».

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Ограниченных способностей!

АДАМС. Ни одно кресло в зале не пустовало, когда мы с вами были делегатами. Сегодня все наоборот. Предполагается, что каждый штат должен прислать в Конгресс трех делегатов. Есть штаты, которые не прислали ни одного представителя. Всего несколько недель назад на месте были представители всего девяти штатов, что составляло девять конгрессменов. Все бремя трудов – военных, экономических, дипломатических – сброшено на плечи пятнадцати-двадцати человек, и мы устали. Устали, говорю я вам.

ВАШИНГТОН. Еще немного, и вы заставите нас пожалеть о Конгрессе.

 

Смеются.

 

АДАМС. Пожалейте, друзья мои, пожалейте. Этот потасканный Конгресс…

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Потасканный!

АДАМС. …Нуждается в жалости… И у нас нет денег. Тринадцать отдельных суверенных штатов имеют право взимать налоги, но только не Конгресс – и, похоже, они не собираются делиться с нами этим правом. Поэтому, чтобы существовать, нам приходится печатать деньги. И, к нашему ужасу, они обесцениваются пропорционально объему напечатанного… Два года назад Бенджамин Франклин настоятельно рекомендовал Конгрессу, чтобы тринадцать штатов образовали конфедерацию и наделили этот орган властью. Энтузиазм. Соглашение о том, что конфедерация необходима, даже если это будет означать частичное ограничение власти штатов. Это было почти два года назад! Бесконечные дебаты. Мы все еще представляем собой тринадцать суверенных штатов без центрального правительства и со слабосильным Конгрессом.

ВТОРОЙ КОНГРЕССМЕН. Слабосильным!

КРИК СОЛДАТ (гневный и близкий). Нет хлеба. Нет одежды.

Нет одежды. Нет солдата.

ГАМИЛЬТОН. И армия, которая может растаять через два-три дня.

АДАМС (взрыв энергии). Но мы – Конгресс, и неважно, насколько мы ограничены, мы – орган, определенный законом, наделенный от имени тринадцати штатов полномочиями вести войну, иметь дело с внешней дипломатией и вести переговоры о мире. Мы – Конгресс! И я скажу вам, генерал Вашингтон, что большинство из нас приходит в ужас, слыша о половинных пенсионах офицерам и долгосрочных пенсионах вдовам.

ВАШИНГТОН. Это система, принятая в Англии и во всей Европе.

АДАМС. Мы не собираемся подражать Англии или Европе. Мы не собираемся создавать массу пенсионеров, военную элиту, объедающую штатских. Долг, который будет расти с каждым десятилетием. Груз военных долгов ради выживания страны.

ВАШИНГТОН. У этой страны хватает богатства и хватает людей, чтобы содержать сорокатысячную армию! В самом начале войны Конгресс должен был запросить у тринадцати штатов обязательный призыв на трехгодичный срок. Я так умолял об этом Конгресс, но меня отвергли. Будь подобная армия под моим командованием, война сейчас могла бы уже закончиться, и мы мирно сидели бы у каминов, а не находились бы здесь, в Вэлли-Фордж.

АДАМС. Англичане потерпели бы поражение, а у нас осталась бы армия в сорок тысяч хорошо обученных солдат.

ВАШИНГТОН. И вы имеете в виду…

АДАМС. Постоянная армия, как бы необходима она подчас ни была, всегда опасна для свободы страны. В Конгрессе есть члены, считающие, что на подобную силу следует смотреть с осторожностью.

ГРИН. И это во время войны!

АДАМС. Именно во время войны. Когда будет объявлен мир, может оказаться слишком поздно.

ГРИН (сквозь новые крики солдат). Вы и ваши конгрессмены, очевидно, меньше опасаетесь солдат короля Георга, чем солдат собственной страны.

АДАМС. Не меньше. И не больше. В равной степени… Это проблема равновесия. Сделать армию достаточно сильной, чтобы разбить короля Георга Третьего, но недостаточно сильной, чтобы получить верховенство после объявления мира.

ВАШИНГТОН. Если мы проиграем, я буду повешен, и тогда все это закончится. Но если мы победим, я не желаю ничего большего, чем вернуться домой и отдыхать в тени виноградника и фиговых деревьев, мирно, пока не отправлюсь к праотцам.

АДАМС. Так же говорил Оливер Кромвель, когда английский парламент отдал в его руки армию, чтобы противостоять тирании короля Карла. Кромвель был сельским джентльменом и так же стоял за приоритет гражданских властей, как тот сельский джентльмен, которого я вижу перед собой. Но Кромвель уступил искушению и учредил свою собственную тиранию.

(С силой делает движение в сторону Вашингтона).

Мы проливаем столько крови и подрываем богатство этой страны, сражаясь против короля Георга Третьего, не для того, чтобы рисковать сменить его на короля Георга Первого – и породить новую, куда более кровавую гражданскую войну. И вот мой набат в ночи: однажды проснуться и осознать, что у нас есть армия, настолько мощная, что она может ставить требования гражданскому правительству, а если оно не повинуется, подчинить его своей воле. Таким образом, будь то война или мир, мы будем продолжать ревниво следить за армией… Как видите, проблема равновесия здесь очень деликатна.

ГРИН. Эти политические соображения – за счет вот этих солдат.

АДАМС. Их дети и дети их детей поблагодарят нас за это.

ГРИН. Если они выживут, чтобы вырастить детей. Они мрут как мухи.

АДАМС. Страна должна пойти на этот риск. Если придется, мы будем в последний день каждого года распускать армию и на следующий день набирать снова, но…

ГРИН. Вы и так это делаете!

АДАМС. …Какой бы ни была цена, гражданские власти будут держать в руках военных.

(Лицо Адамса искажается, он почти подскакивает на месте, сжимая колени. Тихо и торопливо).

Господа, прошу извинить меня. Где нужник? Пища, которую я съел, протестует против меня.

ВАШИНГТОН. Я сожалею. Мы все сожалеем. Но мы поставили вам на стол самое лучшее, что у нас есть.

ГРИН. Единственную пищу, которая есть у нас в Вэлли-Фордж. Каменные лепешки. Готовятся на горячих камнях из муки и воды.

АДАМС. Поскорее, сэр. Это срочно.

ГАМИЛЬТОН (подходит к краю сцены и зовет). Сержант!

АДАМС. Просто скажите, где это. Я найду.

ГАМИЛЬТОН. Это довольно далеко, к сожалению. Сержанту придется проводить вас. (Зовет). Сержант! (Адамсу). Каменные лепешки, раз за разом. Люди молятся перед едой: «Сделай так, Боже, чтобы те, кто отвечает за провиант, жили на одних каменных лепешках, пока их набитые потроха не обратятся в тесто».

АДАМС. Сэр, я сейчас лопну.

ГАМИЛЬТОН. Я видел, как солдаты жарили старый сапог.

ГРИН. Некоторые солдаты пристрастились варить камни. Говорят, что в камне есть сила, если знать, как ее оттуда вытащить.

 

Входит сержант.

 

Сержант, проводите этого джентльмена…

ВТОРОЙ КОНГРЕССМЕН (прижимает руку к животу. Адамсу). Мне придется присоединиться к вам.

ГАМИЛЬТОН. Проводите этих джентльменов в нужник.

СЕРЖАНТ. Есть, сэр.

(Вашингтону).

Разрешите задать вопрос, ваше превосходительство, нельзя ли…

АДАМС (его лицо наполняется страданием). Скорее. Скорее.

 

Гамильтон делает сержанту знак замолчать.

 

СЕРЖАНТ. Есть, сэр.

(Выходит, за ним следуют Адамс и Второй конгрессмен).

ГРИН. Подождите минуту, сержант.

(Третьему конгрессмену). Вы ели ту же пищу и, вероятно, у вас тот же позыв. Почему бы вам не пойти с ними?

АДАМС. Прошу вас. Я на пределе. Я не могу…

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Да. Да. Я пойду.

ГРИН (пока они уходят). Это довольно далеко. Надеюсь, вы сможете продержаться. (Кричит им вслед, тихо, чтобы они не слышали). Всех бы вас в нужник.

 

Вашингтон сохраняет каменное лицо, пока остальные разражаются смехом. Гамильтон сжимает колени и подпрыгивает, в точности подражая Адамсу. Он ковыляет по сцене, продолжая его изображать. Вашингтон, больше не в силах сдержаться, разражается смехом.

Входит Лафайет.

 

ЛАФАЙЕТ (он удивлен этим зрелищем). Что это за… Где джентльмены из Конгресса?

ГАМИЛЬТОН. Наша еда повела себя довольно непочтительно по отношению к ним.

ЛАФАЙЕТ (улыбается). Взяла свое?

 

Грин и Гамильтон кивают, подавляя смех.

 

Барон фон Штойбен завершил инспекцию и ждет вашей аудиенции. Наверное, вы можете посовещаться с ним, пока джентльмены из Конгресса заняты иными делами.

ВАШИНГТОН. Я увижусь с ним через минуту… Что вы обнаружили в записях генерала Миффлина?

ЛАФАЙЕТ. Они в ужасном беспорядке, и это намеренно с его стороны. Даже беглый осмотр показывает, что дела обстоят хуже, чем мы думали. На складе во французской Вест-Индии есть 10000 пар сапог.

ГРИН. Десять тысяч!

ЛАФАЙЕТ. Амбар, заполненный палатками и парусиной, стоит меньше чем в 25 милях отсюда. В другом амбаре 3000 лопат, 1000 топоров и резаков. Кто знает, что еще найдется в других амбарах и складах?

ВАШИНГТОН. Конгресс согласится сместить Миффлина. Но мне надо немедленно кем-то его заменить. (Грину). Вы возьмете на себя эту задачу?

ГРИН. Мне не нравится мысль о штабной должности.

ВАШИНГТОН. Сегодня это самая важная работа в армии.

ГРИН. Я строевой офицер.

ВАШИНГТОН. Если все остальное вас не трогает, проявите сострадание ко мне.

ГРИН. Вы пользуетесь несправедливым преимуществом, генерал.

ВАШИНГТОН. Так и задумано. Меня побуждает необходимость.

ГРИН. Я ненавижу такую работу! Ненавижу!

ВАШИНГТОН. Но вы делаете ее на удивление хорошо.

ГРИН. Я строевой офицер!

ВАШИНГТОН. Прошу вас.

ГРИН (сердце его разрывается, но он отвечает решительно). Нет.

ВАШИНГТОН (печально). Хорошо, друг мой, хорошо.

(Гамильтону).

Поговорим с бароном фон Штойбеном и посмотрим, о чем он доложит.

ГАМИЛЬТОН (подходит к краю сцены и зовет). Сержант, приведите барона фон Штойбена.

(Берет у рабочего сцены бумаги и передает их Вашингтону).

Вот его письма и документы.

 

Входит барон фон Штойбен (47 лет). Он говорит с немецким акцентом.

 

ВАШИНГТОН. Итак, мой дорогой барон фон Штойбен, вы инспектировали Вэлли-Фордж?

БАРОН ФОН ШТОЙБЕН. Eine первая inspektion, ваше превосходительство. Очень кратко.

ВАШИНТОН. Жду ваших комментариев.

 

Штойбен молчит.

 

Говорите свободно.

ШТОЙБЕН. Во всей Европе не существует таких солдат, как эти. Ни одного. Быть без одежды, терпеть голод, не иметь кров и все же держаться вместе. Donnerwetter! Даже армия Фридриха Великого Прусского развалилась бы в таких тяготах. Эти чудесные солдаты, они заслуживают лучшей участи. (Страстно). Заслуживают. Заслуживают.

ВАШИНГТОН (тихо). Действительно, заслуживают.

(Просматривает бумаги Штойбена).

Это письмо от Бенджамина Франклина из Парижа сообщает, что вы не говорите по-английски – только по-немецки и по-французски.

ШТОЙБЕН. Я не мог ни слова по-английски, когда вначале садился на корабль в Америку из Европы.

ВАШИНГТОН. Как же вы научились?

ШТОЙБЕН. Вы хотели знать, как я учусь этому? Я скажу вам. «Робинзон Крузо», я его читаю при помощи wörterbuch.

ГАМИЛЬТОН. Словаря?

ШТОЙБЕН. Ja[1]. Словарь.

ВАШИНГТОН. Доктор Франклин сообщает нам, что вы были генерал-лейтенантом в армии прусского короля Фридриха Великого. Он высоко о вас отзывается.

ШТОЙБЕН. Ich danke[2] добрый герр доктор Франклин.

ВАШИНГТОН. Нам срочно нужен человек, который бы выполнил критически важное задание за невозможно короткий срок. У нас нет единой системы строевой подготовки, и потому нет единого способа быстрого передвижения крупных корпусов с места на место.

ШТОЙБЕН. У вас же есть солдатский устав?

ВАШИНГТОН. Нет.

ШТОЙБЕН. В армии? Как возможно? Wie is das möglich?

ВАШИНГТОН. Эта армия – добровольческое ополчение, то есть не слишком устойчивое собрание подразделений тринадцати отдельных штатов. Каждое подразделение из каждого штата следует собственному военному образцу.

ШТОЙБЕН. Donnerwetter noch’mal[3]!

ГРИН. Некоторых обучали по английской системе, других – по французской, а кого-то и по прусской.

ШТОЙБЕН. Sapperlipoppette!

ВАШИНГТОН. Нам нужна единообразная система обучения, и у нас нет в армии никого, кто сможет это сделать.

ШТОЙБЕН. Вавилонская башня.

ВАШИНГТОН. Это только половина задачи. Наши люди маршируют одной колонной, по индийскому образцу, и дистанция составляет несколько футов между каждыми двумя солдатами. Таким образом, огневая сила прибывает на место атаки в четыре раза медленнее, чем солдаты, обученные шагать колонной по четыре.

ШТОЙБЕН. Natürlich[4]. Голова колонны прибывает в бой вовремя, но хвост приходит слишком поздно.

ВАШИНГТОН. Именно так. У нас есть еще одна проблема.

ШТОЙБЕН. Verdammt nachmal! Das kann nicht so weiter gehen, um Gottes Willen[5]!

ВАШИНГТОН. Мы не знаем, когда прибудут новобранцы каждого из тринадцати штатов…

ГРИН. И кто скажет, сколько их будет?

ВАШИНГТОН. У нас никогда не было полных батальонов для зимнего и весеннего обучения. Каждый год мы начинаем кампанию с необученными батальонами, в которых нет и половины требуемых солдат, и которые возглавляют необученные командиры.

ГРИН. И с тремя разными системами обучения.

ВАШИНГТОН. Что вы скажете обо всем этом, барон?

ШТОЙБЕН (после безмолвной минуты оцепенения). Хаос! Абсолютный хаос! Verdammter[6] хаос! Gott verhute und beschutze. Eine reine Schlamperai! Eine Schweinerei, sonst nichts. Der Kuckuk soll sie alle holen[7]!

ГРИН. Изысканная речь.

ВАШИНГТОН. Нам были известны эти трудности с самого начала, но мы ничего не могли поделать с ними. Теперь, на зимних квартирах, мы приняли решение исправить их до начала следующей кампании.

ШТОЙБЕН (под громкие выкрики солдат вблизи, которые прерываются сердитыми криками, имитирующими животных). Эта армия… она держаться будет на месте до этих пор?

ВАШИНГТОН. Я не знаю. Мы должны готовиться, исходя из того, что она уцелеет – в то же время мы с трудом поддерживаем в ней жизнь… Что вы думаете, мой дорогой барон?

 

Штойбен молчит.

 

Говорите.

ШТОЙБЕН. Страдания этих солдат, там, они заставляют меня рассказать некоторые факты. Первое, я не барон. 

ВАШИНГТОН (смотрит в бумаги). И?

ШТОЙБЕН. Второе. Я никогда не был генерал-лейтенантом в армии Фридриха Великого.

ВАШИНГТОН. Каково было ваше звание в его армии?

ШТОЙБЕН. Капитан.

ГАМИЛЬТОН (с презрением). Капитан!

ГРИН. Но эта звезда с драгоценностями у вас на груди?

ШТОЙБЕН. Размер ее возмещает отличие, которого не имеет она. Это баден-дурлахская звезда Ордена Верности; большая медаль мелкого рыцарского ордена.

ГРИН. А эти две?

ШТОЙБЕН. Медали мелкого немецкого княжества. Мое звание генерал-лейтенанта присвоено было при дворе этого мелкого князя.

ВАШИНГТОН. Но письма доктора Франклина из Парижа?

ШТОЙБЕН. Он знал факты. Но также он знает, что, если я не буду обладать высоким рангом и титулом, тогда Конгресс, и, возможно, даже вы, джентльмены, меня не заметите.

ВАШИНГТОН. Кто же выдумал этот милый заговор?

ШТОЙБЕН. Это… как вы говорите Zusammenarbeit?

ГАМИЛЬТОН. Сотрудничество?

ШТОЙБЕН. Ja, сотрудничество. Герр доктор Франклин, изобретатель, и Бомарше, автор пьес. Вместе они готовят sauerkraut[8] из милой маленькой истории, и меня играть эту роль увлекли. Но эту роль перед страданиями в Вэлли-Фордж я не могу играть.

ВАШИНГТОН. И Франклин составил этот заговор, потому что…

ШТОЙБЕН. Потому что он знает, что я в своей профессии эксперт. Он делает длинные расследования, прежде чем пишет это письмо. Маршировать 10 и 12 батальонов с той же точностью, как передвигать один взвод – я 20 лет назад делал это… Я отказался делать контракт с герр доктор Франклин в Париже. Я здесь как волонтер. Нет обещания никакого рода – что касается чина или оплаты.

ВАШИНГТОН. Вы будете служить действующим генеральным инспектором, ответственным за обучение войск.

ШТОЙБЕН. Это eine честь работать с этими солдатами… Теперь, когда вы приняли решение, я буду говорить вам еще. Фридрих Великий сам избрал 13 офицеров из всей своей армии, невзирая на чин, и лично тренировал их в штабных операциях на уровне командования. Я сам один из этих тринадцати. Это факт. Этот опыт я вам отдаю для солдат Вэлли-Фордж.

ГРИН (подходит к краю сцены и зовет). Сержант!

 

Входит сержант. Грин шепчет ему на ухо приказ. Сержант уходит.

 

ВАШИНГТОН. Мой дорогой барон, чтобы не смущать доброго доктора Франклина и наших французских друзей, которые участвовали в этой чудесной маленькой sauerkraft истории, вам придется доиграть вашу роль.

(Остальным).

Ни слова.

ШТОЙБЕН. Если вы, мой вышестоящий офицер, продолжать мне приказываете, я с удовольствием это сделаю.

ВАШИНГТОН. Не забывайте носить медали. Это самое действенное.

ШТОЙБЕН. Я знаю их ценность.

ВАШИНГТОН. Кампания 1778 года начнется около 1 мая. К этому времени армия будет готова?

ШТОЙБЕН. Это исключительные Soldaten. Все, что им нужно – тренировка. Я могу располагать полковником Гамильтоном и маркизом, чтобы они ассистировали мне, пока свой штаб я не налажу?

 

Вашингтон кивает.

 

Разрешите нам идти, герр генерал?

 

Штойбен, Лафайет и Гамильтон переходят на другую площадку, в то время как свет несколько приглушается на застывших Вашингтоне и Грине.

 

(Лафайету и Гамильтону).

Мы формируем взвод из двенадцати человек. Десять взводов формируют основную роту из 120 человек; это будет образец для полной армии. Сделайте готовым первый взвод из 12 человек на строевую подготовку завтра утром.

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. Проследите, чтобы общий приказ был отдан…

ГАМИЛЬТОН. Но…

ШТОЙБЕН. …По всей армии, чтобы каждый батальон под командованием своих офицеров…

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. …Присутствовал, чтобы наблюдать нашу образцовую роту.

ГАМИЛЬТОН. Но у нас нет устава для солдат!

ШТОЙБЕН (с нетерпением). Ich weiss! Я знаю. Я устав сам напишу. Работа каждый день, я буду опережать.

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. Поскольку мой английский nicht so gut[9] еще, я напишу его по-французски, вы и вы переведете на английский, чтобы раздать…

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. …Всем офицерам вплоть до капитана.

ГАМИЛЬТОН. Но у нас в Вэлли-Фордж нет печатного станка.

ШТОЙБЕН. Нет печатного станка! Das ist ja unerhort! Keine Druckpresse! Das ist zum kotzen![10]

(Нетерпеливо переминается на месте, обдумывая решение).

В Вэлли-Фордж четырнадцать бригад, ja?

 

Гамильтон и Лафайет кивают.

 

Четырнадцать писарей мне нужно, чтобы копировать работу каждого дня для каждого бригадного командира. Каждый бригадир прикажет каждому офицеру вплоть до капитана в его книгу приказов это переписать. Каждый день…

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. Больше никаких «но». Каждый день солдаты и офицеры…

ЛАФАЙЕТ. Но…

ШТОЙБЕН. …Будут наблюдать образцовую роту и избранный взвод. Verstanden[11]?

ЛАФАЙЕТ. Но сначала мы должны обучить сержантов, отвечающих за строевую подготовку, новому порядку.

ШТОЙБЕН. Для этого у нас нет времени. Я буду сам солдат обучать.

(Быстро двигается к столу и с лихорадочной скоростью пишет).

Через два часа вернетесь. Первые листы на завтрашнее утро я дам вам. Идите. Schnell[12]. Первое мая у нас на носу.

 

Гамильтон и Лафайет уходят. Штойбен застывает. Свет переключается на Вашингтона и Грина, которые отмирают.

 

ГРИН (с отвращением к себе). Я приму должность квартирмейстера.

 

Вашингтон собирается заговорить.

 

(Поднимает руку). Ваша необходимость доводит меня до этого! (Его отвращение все нарастает). Охочий осел всю поклажу везет. Какой же я осел! Но я принимаю это с тем условием, что, когда я приведу квартирмейстерский корпус в порядок, то вернусь к строевому командованию.

ВАШИНГТОН. Договорились! Договорились!

ГРИН. Я послал за человеком, который сегодня утром прибыл в Вэлли-Фордж. Спекулянт. У него есть товар, который нам нужен.

 

Адамс возвращается.

 

ВАШИНГТОН. Вы облегчились?

АДАМС. Думаю, что так. Надеюсь.

ВАШИНГТОН. А двое других?

АДАМС. Они придут, когда смогут.

ВАШИНГТОН. Генерал Грин согласился возглавить квартирмейстерский корпус. Конгресс должен утвердить его немедленно.

АДАМС. Проблем не будет.

 

Входит сержант.

 

СЕРЖАНТ (Грину). Человек, о котором вы спрашивали, прибыл.

ГРИН. Приведите его.

 

Входит Тэйлор, в красивом сюртуке и превосходной обуви.

 

ТЭЙЛОР (Вашингтону). Ваше превосходительство, как приятно встретиться с вами снова.

ВАШИНГТОН. Снова?

ТЭЙЛОР. Я был тогда одет иначе – и теперь лучше питаюсь.

ВАШИНГТОН. Простите, но…

ТЭЙЛОР. Если бы я снял одежду и показал спину, вы все еще смогли бы разглядеть еле видные шрамы поперек нее. Прошло больше года, а они все еще на месте. Восемьдесят ударов по спине. И соль на раны в качестве утешения. Не извиняйтесь. Эта порка послужила стимулом к переменам. Больше я не собираюсь показывать нос. Моя сила в другом.

ВАШИНГТОН. Изложите ваше дело и заканчивайте.

ГРИН. Генерал Вашингтон, он… этот человек – это…

(В досаде опускает руки).

ТЭЙЛОР (любезно, Грину). Позвольте мне.

(Вашингтону).

Я торговец, прибывший к вам с товаром, способным спасти вашу армию. Таким образом, если смотреть в надлежащем свете, я патриот, и не меньше вас.

ГРИН. Какой у вас товар?

ТЭЙЛОР. Одеяла. После осмотра лагеря я оценил, что вам требуется три тысячи. К сожалению, все, что у меня есть в распоряжении – пятнадцать сотен. Как друг благородного дела я советую вам брать их сейчас же. Цена повысится на следующей неделе… У меня есть в разумном количестве башмаки всяких размеров – для длинных и коротких ног, узких и широких.

ГРИН. Пропустим башмаки. Перейдем к другим товарам.

ТЭЙЛОР. Возможно, вы думаете о тех десяти тысячах, которые столько месяцев лежат на складе во французской Вест-Индии? Один из моих агентов подготовил отчет о них, и я потрудился сделать копию для вас.

(Передает бумагу Грину).

Как видите, они слишком малы для американских ног. Здесь производят на свет более крупных людей.

ВАШИНГТОН. Как вы узнали об этих башмаках?

ТЭЙЛОР. Я торговец. Мое дело – знать свое дело. Я дам вам дружеский совет. Купите мои башмаки.

ГРИН. Иначе цена повысится на следующей неделе?

ТЭЙЛОР. Движение – сущность жизни. Нет ничего постоянного. У меня есть шляпы. Есть меховые, есть фетровые. Размеры в разумном ассортименте.

ГРИН. Сколько?

ТЭЙЛОР. Девятьсот.

ГРИН. Не будем обсуждать их достоинства. Берем.

ТЭЙЛОР (Вашингтону). Вы так мрачно смотрите на меня. Это не моя жестокость. Мы с вами находимся в клещах законов экономики. Я должен повиноваться ее первому принципу: цена определяется спросом и предложением. (Грину). Рубашки. Двенадцать сотен.

ГРИН. Берем. Какой еще у вас товар?

ТЭЙЛОР. Это все, что я могу продать вам на данный момент. Конгресс и эта армия достигли предела кредита, который я желаю предоставить. Когда валюта обесценивается, часто выгоднее придержать товар, чем обменивать его на бумажные деньги. Я не желаю продать весь свой товар и получить за него вагон бумажек.

ВАШИНГТОН. Вы не стыдитесь всех этих операций?

ТЭЙЛОР. Вам следовало бы гордиться мной. Я заблаговременно воплощаю в себе все добродетели, за которые сражается эта великолепная армия: быть свободным, вести торговлю и дела, как я считаю нужным… Генерал Грин, мы можем обсудить подробности по ценам, доставке, платежам? У меня есть и другие дела.

ГРИН. Да, конечно. Следуйте за мной (с бесконечным презрением), сэр.

ТЭЙЛОР (притворяясь, что не заметил унижения). Сэр! В первый раз вы так обратились ко мне. Чего же еще я достигну таким образом? Стану джентльменом? (Протягивает руки). Видите? Мозоли уже исчезают с моих рук.

 

Грин и Тэйлор уходят.

 

ВАШИНГТОН (в холодном гневе). Ничего этого не должно было случиться. Ничего. Ничего. Ничего.

АДАМС. Любой ценой гражданские власти будут держать в руках военных.

 

Входит сержант. С этого момента до конца сцены криков солдат уже не слышно.

 

СЕРЖАНТ. К вам делегация, ваше превосходительство.

ВАШИНГТОН. Делегация? Кто?

СЕРЖАНТ. Солдаты.

ВАШИНГТОН. Не офицеры?

СЕРЖАНТ. Солдаты.

ВАШИНГТОН (Адамсу). Это впервые… Никогда… (Сержанту). Они изложили свое дело?

СЕРЖАНТ. Они изложат его только главнокомандующему.

ВАШИНГТОН. Идите. Спросите, какое у них дело.

СЕРЖАНТ. Они были тверды. Они сказали – никому, кроме генерала Вашингтона.

ВАШИНГТОН. Сколько их там?

СЕРЖАНТ. Четверо.

ВАШИНГТОН. Солдат? Рядовых?

СЕРЖАНТ. Трое рядовых. Один сержант.

ВАШИНГТОН. Сержант?

СЕРЖАНТ. Джек Уилсон, назначен сержантом на прошлой неделе. Его называют Макарони Джек. Тот самый, который пишет письма за неграмотных.

ВАШИНГТОН. Они не станут говорить ни с кем, кроме меня?

СЕРЖАНТ (кивает). Еще жена Макарони Джека.

ВАШИНГТОН. Пусть войдут.

 

Сержант уходит.

 

(Со смутным беспокойством).

Впервые… Мой набат в ночи. Армия собирается дезертировать. Массовый исход. И я понимаю их нужду. Они разбегутся врассыпную в поисках пищи.

 

Сержант возвращается с делегацией, состоящей из Уилсона, Меткалфа, Сэмюэла, Черного солдата и Сары, которая стоит в стороне. Время от времени они почесываются. Сержант уходит.

 

МЕТКАЛФ. Генерал Вашингтон, мы – делегация из четырех человек, избранная нашими товарищами-солдатами Вэлли-Фордж.

САРА. И одна женщина из лагеря.

УИЛСОН. Моя жена.

ВАШИНГТОН. Изложите ваше дело.

УИЛСОН. Мы голодны, генерал Вашингтон. Нам не хватает хлеба и мяса.

ВАШИНГТОН. Я знаю, что вам не хватает хлеба и мяса.

МЕТКАЛФ. Вы видите, во что мы одеты.

ВАШИНГТОН. Я вижу, во что вы одеты.

СЭМЮЭЛ. У нас нет даже соломы, чтобы прилечь ночью.

МЕТКАЛФ. Нет одеял.

СЭМЮЭЛ. Многие из нас умирают.

УИЛСОН. Хотя нам известен груз ваших забот, мы молим вас, со всем терпением, хотя и с прискорбной настойчивостью – дайте нам пищу, дайте нам одеяла.

САРА. И мыло. Спасите нас от вшей, которые пожирают нас.

СЭМЮЭЛ. К нам относятся с недоверием и равнодушием, но мы знаем, что вы в этом не участвовали. Мы хотим, чтобы вы знали: эта оборванная, вшивая, раздетая армия не покинет вас. Мы – отряд братьев, которых связывает наше общее справедливое дело.

САРА. Да.

УИЛСОН. Мы поклялись остаться вместе в Вэлли-Фордж и быть армией… во что бы то ни стало. И когда придет весна, трава вновь зазеленеет, и начнется новая кампания, мы выйдем из Вэлли-Фордж армией и ударим по врагу… во что бы то ни стало. Мы порешили создать страну из этих тринадцати колоний и быть свободными… во что бы то ни стало.

САРА. Да.

СЭМЮЭЛ. Мы порешили добиться свободы… во что бы то ни стало.

МЕТКАЛФ. Вот что нам приказали сообщить вам от имени солдат Вэлли-Фордж.

ВАШИНГТОН. Позвольте мне пожать вашу руку. И вашу. И вашу. И вашу.

(Пожимает руки четырем солдатам, но не Саре Уилсон).

Я счастлив, что нахожусь среди вас. Я клянусь, что ваши страдания не пропадут даром. Мы выиграем эту войну, и ради подобных вам людей мы создадим новую страну, какой еще не бывало раньше, где каждый будет наслаждаться плодами своего труда, каждый будет сидеть под собственным виноградником и фиговым деревом. В этом я клянусь вам.

СЭМЮЭЛ. А рабы?

ВАШИНГТОН. Мы должны будем отыскать пути.

МЕТКАЛФ. Мы принесем ваши слова солдатам Вэлли-Фордж.

 

Сержант уходит.

 

ВАШИНГТОН (Адамсу). Каким путем мы пойдем, Джон Адамс? Я начинаю видеть этот путь. Солдаты Вэлли-Фордж указывают его.

 

Свет переключается на другую игровую площадку, пока Вашингтон и Адамс уходят, а рабочие сцены убирают циклораму из мешковины, чтобы она покрывала только половину пространства. Они привозят шелковую циклораму, чтобы закрыть другую половину, и две циклорамы встречаются. Проекция гаснет, меняясь на следующую: печать Конгресса и надпись «Конгресс. Весна 1778 года». Половина печати приходится на мешковину, другая половина – на шелк. Две половины слабо подходят друг к другу, видно искажение.

 

СЦЕНА 6

 

Рабочие сцены двигают стол на игровую площадку. Они приносят один стул из сцены 4 и ставят у стола. Председатель Конгресса и восемь других конгрессменов выходят на площадку. Председатель садится за стол и время от времени пишет. Несколько конгрессменов стоят на протяжении всей сцены. Те, кто должен сесть, получают стулья у рабочих сцены и приносят их с собой; один приносит стул, на котором сидел Штойбен. Один из сидящих конгрессменов спит. Еще один читает газету. У третьего с собой плетеная корзинка с едой, и в продолжение всей сцены он что-то из нее с аппетитом ест.

 

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН (стоит). Мы не можем дальше печатать бумажные деньги. Кредит Соединенных Штатов на грани банкротства.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН (сидит). На грани? Уже! Ценность денег меньше, чем ценность бумаги, на которой их печатают. Счета от моей прачки выше, чем мое жалованье.

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Есть только один способ увеличить доходы. Конгресс должен получить право облагать налогом весь товар, прибывающий в наши порты. Соединенные Штаты не смогут выжить, если Конгресс не получит право взимать налог.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН (стоит). Право взимать налог – это право законным образом лишать человека его собственности. Таким образом, перед нами стоит вопрос: каков политический процесс, посредством которого вы должны лишаться своей собственности? И ответ таков: это законный процесс посредством выборного органа, получившего полномочия действовать ради общего блага.

За пятнадцать лет до того, как началась эта война, мы подняли вопрос о налогах перед Англией. Британцы утверждали, что колонисты имеют представительство – фактическое представительство, поскольку парламент говорит за всех англичан.

Мы опровергли аргумент британцев. Мы выставили свою позицию: чтобы иметь представительство в парламенте, следует иметь должным образом избранного представителя, который знает наши конкретные нужды и стоит за наше конкретное дело.

Эта фундаментальная разница между позицией англичан и нашими требованиями, чтобы законодательный орган представлял нас напрямую, составляет узловой пункт этой войны.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Я вижу, куда он гнет.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Этот Конгресс не был выборным. Мы были назначены законодательными органами каждого из наших штатов. Конгресс не является народным представительством; народ представляют только законодательные органы каждого из отдельных штатов. И только законодательный орган каждого из штатов имеет право взимать налог. Чем же тогда налогообложение со стороны Конгресса отличается от налогообложения со стороны парламента?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН (поднимается). Вы излагаете дело, не понимая его сути. Парламент находится в трех тысячах миль отсюда и состоит из англичан, которые едва ли знают, где находится Северная Америка. Но этот Конгресс – да, я соглашусь, что мы не были избраны – состоит из американцев, которые действительно могут говорить за американцев.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Вы пытаетесь протолкнуть с черного хода английский аргумент о заочном представительстве. Вы готовы дать Конгрессу – Конгрессу, который не был избран народом – право взимать налоги, то самое, в котором вы отказали парламенту. В итоге вы получите правительство, имеющее больше деспотической власти, чем когда-либо имел парламент.

СЕДЬМОЙ КОНГРЕССМЕН (стоит). Вас удовлетворит, если после учреждения новой формы правления законом будет оговорено прямое голосование граждан за будущих конгрессменов?

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Меня это удовлетворит, в том случае, когда эти будущие конгрессмены будут избраны при новой конституции. Но это не удовлетворит меня в отношении нынешнего Конгресса.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Ваши принципы приведут вас на виселицу.

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Мы должны создать в стране правительство. Мы должны заложить основание для сбора в ней налогов. Если мы этого не сделаем, то не выживем.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Вы ратуете за то, чтобы принципы, из-за которых идет эта война, валяли в пыли ради насущных нужд?

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Из-за глупого упрямства вы в конце концов попадете на британский штык.

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Определенные цели во время войны могут оказаться важнее, чем прямое применение республиканских принципов.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. А именно?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Выживание страны. Национальная независимость.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Как можно вести войну против власти парламента, если вы описываете круг и даете Конгрессу власть, в которой отказывали парламенту? Вы утрачиваете принципы, на которых стоит революция, пока ведете войну.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Принципы – это хорошо, но мы должны быть практичны.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Что вы цените больше? Принципы, которые побудили нас к войне с Англией, или выживание государства?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Выживание государства. Вы согласны скорее проиграть войну, чем отложить ваши принципы до лучших времен?

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Сколько еще компромиссов в фундаментальных вопросах будет совершено ради насущной необходимости, пока мы не дойдем до продажности?.. Неужели это такая большая разница – находиться под гнетом тиранического парламента или под гнетом Конгресса, который мы не избирали? В чем различие?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Есть различие – и оно оправдывает войну. Мы требуем возможности творить добро согласно нашим принципам. Если мы не победим, у нас не будет этой возможности. По этой причине выживание страны важнее.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. И мы должны идти на любые компромиссы, стремясь к выживанию?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Увы. Когда закончится война, мы сможем подумать об исходных принципах.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Этого не произойдет. Выживание государства положит конец его собственным правам.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Сумасшедшие доводят принципы до грани абсурда!

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Разве могут считаться тиранией необходимые временные меры во время войны?

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. И немножко после?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Возможно.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. До каких пор?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Пока не будет ясного свидетельства, что чрезвычайное положение окончилось.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Когда же это случится?

 

Шестой конгрессмен колеблется, но не отвечает.

 

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. О, для разумного человека, твердо стоящего на земле…

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Я вижу, что сейчас создается гигантская государственная машина. И в конечном счете она получит бесконечно большую власть, чем когда-либо имел парламент. И она скажет своим гражданам: «Отдайте нам свою преданность, свою любовь, свои деньги (несомненно) и свою жизнь (возможно), а мы, облеченные величием флага, станем вам указывать, что для вас будет лучше. Вы же, разумеется, будете повиноваться».

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Господи Иисусе!

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Я буду убеждать граждан своего штата не соглашаться на сборы, которые желает навязать Конгресс.

ТРЕТИЙ КОНГРЕССМЕН. Если бы каждый занял вашу позицию, Конгресс прекратил бы свое существование.

ПЯТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Я не собираюсь исходить из того, что мы ведем эту войну, чтобы сохранить Конгресс.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Господи, добрый Иисусе, за что Ты меня наказуешь?

 

Поспешно входит сержант армии и передает письмо председателю Конгресса, который открывает его и изучает.

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОНГРЕССА. Я получил рапорт о том, что британское подразделение марширует в нашу сторону. Мы не знаем, верны ли эти сведения, но мы должны сейчас же покинуть помещение.

ЧЕТВЕРТЫЙ КОНГРЕССМЕН. Опять! Филадельфия, Балтимор, Ланкастер, Йорк. Бродячий Конгресс. Мы обречены на скитания по земле.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я откладываю это заседание. Мы соберемся вновь через неделю в десять часов утра.

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Где мы встретимся?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что?

ШЕСТОЙ КОНГРЕССМЕН. Где? Где мы встретимся?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А, это! Мы известим вас на дому в течение двух часов. Сержант, наймите лошадь и телегу и проследите, чтобы все бумаги и документы были готовы к перевозке. Дайте сигнал тревоги всем конгрессменам в городе, которые не пришли на заседание. Всех благ, джентльмены.

 

Конгрессмен, который ел, методично убирает еду в корзинку и уходит. Другие поспешно собирают бумаги и пожитки; комната быстро пустеет, не считая спящего конгрессмена. Свет в этой области приглушается и теперь направлен на другую площадку, где в тени стоит Гейтс.

 

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН (всю предыдущую сцену он читал газету; входит на площадку). А, генерал Гейтс, вы здесь.

ГЕЙТС. Я ждал здесь довольно долго. Ну?

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. Ничего.

ГЕЙТС. Что значит «ничего»?

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. Я даже не смог изложить дело, генерал Гейтс. У меня есть несколько союзников, которые готовы присоединиться ко мне, и, возможно, мы могли бы вбить клин – возможно, но мы вели дебаты по вопросам налогов, представительства и основополагающих принципов… и это все.

ГЕЙТС. Основополагающие принципы! Что может быть важнее, чем командование армией? Может быть, Конгресс опять сбежит, если я… Мои великие труды в Саратоге, захват генерала Бэргойна и всей его армии – все это уже забыто? Это ничем не кончится?

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. Генерал Гейтс, послушайте меня внимательно. Конгресс не готов прислушаться к нашей группе. Слишком многие офицеры поклялись, что не будут служить ни при каком главнокомандующем, кроме Вашингтона.

ГЕЙТС. Поклялись? Вот как – поклялись!

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. Или будет Вашингтон, или не будет армии. Советую вам как патриот – будьте патриотом.

ГЕЙТС. Чем же еще я был, когда все это терпел? Кто я, как не патриот? Сколько еще страдать этой стране? Сколько еще меня будут держать на мушке?..

(Показывает на медаль у себя на груди).

Конгресс выбил золотую медаль в мою честь. И на этом все кончилось? Медаль, и больше ничего? Французы медлили больше года, прежде чем объявили об открытом союзе с нами, и они пошли на это потому, что моя победа при Саратоге показала им: мы не развалимся. Я уже взял в плен одну армию; если мне дадут возможность, я погублю еще одну.

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. Все, что вы говорите, правда. И все же я советую вам терпение. У вас нет другого выбора… Теперь прошу меня извинить. У меня много дел. Всех благ, генерал Гейтс.

(Собирается уходить).

Да, еще кое-что… Только не могу вспомнить, что именно.

ГЕЙТС (медленно уходит, в сильном раздражении). Эта страна обращается в развалины, а меня выталкивают в угол. Черт побери этот дурацкий Конгресс. Однажды я отплачу им за их глупость.

ВОСЬМОЙ КОНГРЕССМЕН. О, да. Да.

(Возвращается на игровую площадку сцены в Конгрессе, расталкивает спящего конгрессмена и наносит ему крепкий удар по плечу).

Вставайте-ка. Пора идти.

СПЯЩИЙ КОНГРЕССМЕН. Уже? Вроде такой короткий был день.

 

Уходят; свет переключается на другую игровую площадку, по которой двигаются Вашингтон и Штойбен. Рабочие сцены натягивают циклораму из мешковины, чтобы та полностью окружала сцену. Проекции сменяются: веселое, причудливое «Дерево свободы» и надпись: «Вэлли-Фордж. Май 1778 года».

 

СЦЕНА 7

 

Штойбен, держа в руке часы, нервно расхаживает взад-вперед. Вашингтон пытается смягчить напряжение Штойбена, вовлекая его в беседу. Штойбен подходит к краю сцены, пристально смотрит на часы, а затем глядит в зрительный зал. В продолжение всей сцены, хотя Штойбен разговаривает с Вашингтоном, он стоит лицом к зрительному залу, если не указано иное.

 

ШТОЙБЕН (взгляд его направлен на часы). Еще четыре минуты. Еще четыре.

(Смотрит в зрительный зал).

Тогда мы увидим.

ВАШИНГТОН. Когда парад закончится, и армия замрет перед нами по стойке «смирно», я с величайшим удовольствием прочту вам приказ Конгресса, назначающий вас, мой дорогой барон фон Штойбен, генеральным инспектором армии Соединенных Штатов, в чине и с довольствием генерал-майора.

(Разворачивает бумагу и с довольным видом просматривает ее).

ШТОЙБЕН (нервно). Они начинают собираться.

ВАШИНГТОН. Это ваш день. И вы заслужили его.

ШТОЙБЕН. Ну, чудесные солдаты из Вэлли-Фордж, стройтесь в ряды.

ВАШИНГТОН. Французы заключили открытый союз с Соединенными Штатами. Они скоро вступят в войну, и Испания, несомненно, примет участие.

ШТОЙБЕН. А затем, возможно, Голландия.

ВАШИНГТОН. Эта война начинает становиться международной. Англия окажется в военной и дипломатической изоляции.

ШТОЙБЕН (смотрит на часы). Почему они не строятся в ряды? Самое время.

ВАШИНГТОН. Моя разведка сообщает, что генерала Хау отозвали в Лондон.

ШТОЙБЕН. Кто его место займет?

ВАШИНГТОН. Сэр Генри Клинтон.

ШТОЙБЕН. Клинтон! Этот осторожный человек без воображения, который любит везде порядок и на плоских равнинах Европы сражаться хочет! Эта широкая страна с ее дикими горами, реками и лесами, она поможет разбить его… Лорд Хау отозван в Лондон! Вы здесь один британский генерал, который остался, а Гейтс и его фракция отпор получила.

ВАШИНГТОН. Мы еще не слышали последнего слова от Гейтса.

 

Штойбен качает головой.

 

Сами увидите. Что касается британцев, остается еще Корнуоллис.

ШТОЙБЕН. Почему вы так медлите? Sarmherziger Himmel! Ihr nutzloses Pack[13]!

(Смотрит на часы, как будто уговаривает их).

Три минуты.

ВАШИНГТОН. Наши разведчики подтверждают, что уже есть планы оставить Филадельфию и сосредоточить силы на Нью-Йорке… Все тори Филадельфии, которые  встречали британцев праздниками, размахивали британскими знаменами, чьи дочери танцевали с британскими офицерами, а потом приглашали их в свои теплые постели, пока мы этой зимой находились, как в изгнании, в Вэлли-Фордж – те же самые тори сейчас в доках умоляют о том, чтобы их вывезли из Филадельфии. Именно то, что случилось в Бостоне, когда мы заставили британцев эвакуироваться оттуда. В доки сотнями прибывают телеги – нагруженные доверху домашней утварью и мебелью. Еще вчера это были первые граждане города. Прошел день, и вот они ползают перед британцами, умоляя погрузить их на корабль – с домашней утварью, разумеется,  – чтобы укрыться от гнева своих соседей.

ШТОЙБЕН. Мои золотые солдаты из Вэлли-Фордж, пожалуйста, не опоздайте.

ВАШИНГТОН. Спустя почти три года сражений британцы изгнаны из Нью-Джерси и вскоре будут изгнаны из Пенсильвании. Они держат аванпосты и позиции, анклавы; страну они не удерживают.

ШТОЙБЕН (сурово). Если хоть один выпадет из строя…

ВАШИНГТОН. Нью-Йорк-сити, вот что я должен захватить, – место, где нас так крепко разбили. Я захвачу Нью-Йорк-сити. Корнуоллис встанет передо мной и отдаст мне свою шпагу.

ШТОЙБЕН (с упреком). Если хоть один подведет…

ВАШИНГТОН. Я начинаю думать, что мы выиграем эту войну – в конечном счете… Кто может встать во главе французской экспедиции?

ШТОЙБЕН. Граф де Рошамбо, если у французов есть какой-то здравый смысл… А так иногда бывает. Де Рошамбо. Он способный.

ВАШИНГТОН. Если мы сможем маневрировать обеими армиями, французской и нашей, в операциях на суше и на воде, совместно с флотом, – возможно, в Нью-Йорк-сити… Насколько быстро смогут французы прислать нам армию и флот кораблей?

ШТОЙБЕН. Возможно, они смогут прислать нам несколько кораблей через шесть месяцев.

ВАШИНГТОН. Я говорю об экспедиции – полный флот и армия. Насколько быстро?

ШТОЙБЕН (подходит к Вашингтону и смотрит ему прямо в лицо. С состраданием). Через два года.

ВАШИНГТОН (потрясен). Два года!

ШТОЙБЕН. Чтобы собрать полный экспедиционный корпус, который полностью себя обеспечивает, где будет содержаться все, вплоть до иголок и ниток, даже кирпичи, чтобы строить себе печи и печь хлеб – потому что у нас нет для них абсолютно ничего – два года.

ВАШИНГТОН. Два года!

ШТОЙБЕН (утешает его). Дух этих солдат нельзя сравнивать с прусскими, или австрийскими, или французскими солдатами. Я говорю солдату в Европе: «сделай это», и он сразу же делает это. Но американскому солдату я обязан сказать: «вот причина, по которой ты должен сделать это», а потом он делает это. И как хорошо делает это!

 

Вашингтон выдавливает из себя улыбку. Штойбен смотрит на часы, подходит к краю сцены и смотрит поверх зрителей.

 

Итак, если вы так чудесны, если вы такие wunderbaren Soldaten[14], почему вы не строитесь в ряды? Посмотрите на время!

(С досадой раскачивает часы на цепочке).

Nom de Dieu[15]! Der Teufel soll Euch alle holen[16]!

ВАШИНГТОН. Я восхищался вашими часами с первого дня нашей встречи.

ШТОЙБЕН (вкладывает часы в протянутую руку Вашингтона). Мне подарил их Карон де Бомарше, сочинитель пьес, как прощальный подарок, прежде чем я взбирался на корабль к этим берегам. Бомарше сам эти часы построил.

ВАШИНГТОН (открывая футляр). Действительно!

ШТОЙБЕН. Он часовщик, так же как драматург.

ВАШИНГТОН (возвращает часы Штойбену). Очень красивые.

ШТОЙБЕН (смотрит на часы). Одна минута. Одна минута, мои прекрасные солдаты из Вэлли-Фордж.

ВАШИНГТОН. Перед войной миссис Вашингтон и я часто ходили в театр. Мы шли в город, и иногда за три дня смотрели три пьесы. Когда я был молод, то играл в нескольких пьесах.

ШТОЙБЕН. Ach so[17]? В самом деле?

ВАШИНГТОН. Моей любимой пьесой был «Катон» Джозефа Аддисона.

ШТОЙБЕН. Пьесу я эту знаю! Мы перевели и в лагере ее играем.

ВАШИНГТОН (начинает читать). «И я в солдат вселю…»

ШТОЙБЕН. Это моя роль была!

 

Вашингтон и Штойбен читают вместе, Штойбен по-немецки. Вашингтон читает свои строки с тихой, сдержанной силой, Штойбен – экспансивно, с широкими жестами.

 

…отвагу вновь,

Любовь к свободе и презренье к жизни.

На них, как гром, обрушу клич страны,

Все римское в них вызову я снова.

Не в силах смертных управлять победой,

Но мы ее, Семпроний, все ж заслужим.

 

..neuen Mut.

Die Freiheit hoch, das Leben nicht zu schaetzen.

Ich predige das Heil des Vaterlands,

Das Roemische in Ihnen zu erwecken,

Wir Menschen Koenen nicht Erfolg erzwingen,

Win Koenen mehr, Sempronius, ihn verdienen.

 

Слово «Семпроний» они произносят вместе. Раскланиваются друг перед другом, аплодируют.

 

ВАШИНГТОН. В человеке, способном написать пьесу, вызвать чувства и возбудить мысли, должно быть, есть нечто божественное.

ШТОЙБЕН. А также нечто жульническое.

(Встает на край сцены, с закипающим волнением).

Четырнадцать батальонов Вэлли-Фордж построены на поле!

(Смотрит на часы).

Точно в срок! Теперь, мои kolossale Soldaten из Вэлли-Фордж, двигайтесь, все как один!

 

Выходит взвод из двенадцати человек, четыре в шеренгу и трое в колонну; Вашингтон и Штойбен находятся на одной стороне от него. Взвод доходит до середины сцены.

 

А! Макарони Джек взводный. Das ist gut! Fabelhaft! Grosartig[18]!

УИЛСОН (он командует взводом, стоя на левом переднем фланге. Выкрикивает команды, который взвод безупречно исполняет).

Налево… марш!

 

IMG_20241129_093940.jpg

                   (взводный, лицом к залу)

 

Взвод… стой! Напра-во!

                                                              (центровой)

IMG_20241129_093942.jpg

 

Направо… кру-гом!

                                                                                     (центровой)

IMG_20241129_093948.jpg

 

(Взвод завершает поворот на 90 градусов).

Взвод… стой! Разомкнись… марш!

 

IMG_20241129_093952_1.jpg

(Шеренга, отмеченная стрелкой справа, остается на месте).

 

К встречному маршу справа приготовиться, батальонами… марш!

 

IMG_20241129_093956_1.jpg

 

Сомкнись… марш!

 

ЦЕНТРОВОЙ
 
IMG_20241129_094000_1.jpg

 

(Отдает команду только своей шеренге).

Кру-гом!

 

IMG_20241129_094013.jpg

 

В колонну по батальонам… марш!

                                                                          (центровой)

IMG_20241129_094016.jpg

                                                                                               (центровой)

Напра-нале – во!

 

IMG_20241129_094019.jpg

(Теперь все стоят лицом к левой кулисе).

 

Батальонами, в колонну по два… марш!

 

IMG_20241129_094022.jpg

 

Нале-во! Взвод… разомкнись!

 

IMG_20241129_094025.jpg

 

Шагом… марш!

 

IMG_20241129_094029.jpg

 

Шагом… марш! Взвод… сомкнись!

 

IMG_20241129_094034.jpg

 

Напра-нале – во, кру-гом!

(Когда взвод перестраивается).

Взвод… стой!

 

IMG_20241129_094036.jpg

 

(Группа, отмеченная стрелкой, делает поворот кругом).

Напра-нале-во!

 

IMG_20241129_094039.jpg

 

(Теперь все стоят лицом к правой кулисе).

Назад… шагом марш!

(Солдаты разворачиваются кругом, потом начинают уходить).

 

IMG_20241129_094041_1.jpg

 

Словно дирижер на концерте, Штойбен все это время смотрит в зрительный зал, будто управляя маневрами 14 батальонов. Иногда он рукой направляет солдат и машет им, составляя их в строй, иногда использует «язык тела», когда солдаты переходят на другую позицию. Иногда его лицо выражает мольбу, бывает, что переполняется отчаянием, которое мгновение спустя сменяется удовлетворенной улыбкой; подчас светится торжеством. Вашингтон наблюдает и за солдатами, и за Штойбеном с широкой улыбкой на лице.

 

Направо… марш!

(Когда взвод приближается к кулисам).

Направо… марш!

 

IMG_20241129_094047.jpg

 

Взвод уходит строевым шагом. Гаснет свет.

 

КОНЕЦ I ДЕЙСТВИЯ

 

ДЕЙСТВИЕ II

 

Зажигается свет. На мешковине отображается проекция – гравюра, которая изображает множество кораблей под британским флагом, и надпись «Планы сражения. Осень 1780 года».

 

СЦЕНА 1

 

Берег Нью-Джерси над рекой Гудзон. Серое небо; сырой, ветреный день. Вашингтон и граф де Рошамбо, генерал французской армии (55 лет), каждый с подзорной трубой, изучают какие-то предметы вдали. Лафайет, Гамильтон и Штойбен стоят группой; барон де Виомениль, заместитель Рошамбо (59 лет), стоит один в стороне.

 

ГРАФ ДЕ РОШАМБО. Чуть западнее церковного шпиля.

ВАШИНГТОН. Очень внушительно, граф де Рошамбо. Впечатляет.

РОШАМБО. Теперь пониже, к береговой линии.

ВАШИНГТОН. Их непросто будет штурмовать.

РОШАМБО. Теперь на пятьдесят ярдов к северу.

ВАШИНГТОН (перемещает подзорную трубу в указанном направлении, изучает местность, потом передает ее Лафайету). Четыре года назад, граф де Рошамбо, мы бежали с Манхэттена, и нас преследовал по пятам Корнуоллис. Его солдаты были так близко, что мы слышали, как они с насмешкой кричат: «У-лю-лю, лиса!» Для нас это была вся наша жизнь и строительство новой страны; для них, так презиравших наше разбитое и обескураженное ополчение, это была веселая охота на лис… Британцы хорошо потрудились с тех пор, как Корнуоллис выбил нас с Манхэттена. Это мощные укрепления.

РОШАМБО. Вы согласитесь, что нам понадобится двойное число солдат против того, которое пришлось высадить генералу Клинтону для атаки на Нью-Йорк?

ВАШИНГТОН. С такими укреплениями – по меньшей мере двойное.

РОШАМБО. У Клинтона было 15 тысяч солдат.

БАРОН ДЕ ВИОМЕНИЛЬ. И его защищал британский флот.

РОШАМБО. Скоро мы перейдем к флоту. Давайте сначала сосчитаем наши войска на суше. У меня под командованием 4 тысячи солдат. А у вас?

ЛАФАЙЕТ (Рошамбо). Вторая дивизия ваших солдат. Еще 5 тысяч. Когда они у нас будут?

РОШАМБО (намеренно избегает прямого ответа на вопрос Лафайета; Вашингтону). А вы, мой дорогой генерал, сколько солдат можете выставить на поле боя?

ВАШИНГТОН. 7 тысяч, возможно.

РОШАМБО. И когда вы можете ожидать другие войска?

ВАШИНГТОН. Не могу сказать. Конгресс послал запрос в штаты. Ответ был… (Отворачивается в отчаянии).

ВИОМЕНИЛЬ. Это зависит от условий, над которыми вы не властны?

РОШАМБО. Итак, у меня есть дивизия во Франции, и я не знаю, когда они будут высажены, а у вас есть новобранцы, которые еще и не появились. В распоряжении для немедленной службы у меня 4 тысячи, а у вас, возможно, 7 тысяч. Сказать ли – 6?

 

Печальный вид Вашингтона выдает, что Рошамбо попал в цель.

 

В сумме войска составляют максимум 10 тысяч. Генерал Клинтон, прочно сидящий за укреплениями, имеет 15 тысяч.

ВИОМЕНИЛЬ. Это пока что не дает нам преимущество два к одному. А к югу от Манхэттена, у входа в бухту, они контролируют остров Стейтен. На севере – Форт Книпхаузен с сильным гарнизоном.

ВАШИНГТОН. Форт Книпхаузен. Когда-то он звался Форт Вашингтон в мою честь.

ВИОМЕНИЛЬ. Кроме того, британцы контролируют водное пространство.

(Взмахивает рукой в направлении реки Гудзон).

Там, на Гудзоне – их флот, а не наш.

РООШАМБО. В конечном счете, мы привлечем флот из Вест-Индии и Франции. Мы прибавим эти корабли к тем, которые есть у нас в Ньюпорте. Тогда по весу залпа мы будем превосходить англичан. Но собрать флот такого размера – дело по меньшей мере четырех месяцев.

ВИОМЕНИЛЬ. По моим оценкам, шести месяцев.

РОШАМБО. К тому времени в разгаре будет зима.

ВИОМЕНИЛЬ. И вы предлагаете атаковать Нью-Йорк через четыре недели?

ЛАФАЙЕТ. Генерал Гейтс проиграл сражение при Кэмдене заместителю командующего Корнуоллису, и теперь весь юг открыт британцам. Гейтса сменил генерал Грин, и мы должны помочь ему. Атака на Манхэттен облегчит давление на Грина.

РОШАМБО (терпеливо выслушав, говорит с нарастающим гневом). Мне известны эти факты, генерал Лафайет. Солдатам проще всего потерпеть поражение, когда они теряют веру в своих командиров – и они потеряют ее, как только их жизни поставят на карту ради глупого риска. Более 15 тысяч солдат погибло под моим командованием, но мне не приходится упрекать себя за потерю хотя бы одного из них ради глупого риска с моей стороны, порожденного тщеславием, гордыней, стыдом. Меня не требуется пришпоривать, но я не предлагаю швыряться жизнями.

(Резко поворачивается к Вашингтону. Сурово).

В какой мере ваше стремление взять Нью-Йорк порождено вашим стремлением смыть позор от его потери?

ВАШИНГТОН. Да, мне нужен Нью-Йорк. Разве я из гранита? Но есть и большее. Эта страна истощена сверх всякой меры. Конгресс беспомощен. Он не посылает ни денег, ни солдат. Если мы не предпримем никаких действий, все развалится.

РОШАМБО. Указания моего короля подтверждают, что я нахожусь под вашим командованием. Если вы прикажете мне готовить свои войска, чтобы атаковать Нью-Йорк в соединении с вашими войсками, они будут готовы. Но если атака на Манхэттен провалится, разве сможете вы собрать по кусочкам еще одну армию? Война будет окончена.

(Пауза. Вашингтону, с силой и с вызовом).

Вы готовы отдать мне подобный приказ?

ВАШИНГТОН (отрицательно качает головой; направляется к Гудзону). Собирается дождь.

РОШАМБО (делает знак Штойбену, который приносит ему плащ Вашингтона. Он накидывает его на плечи Вашингтона, уже начинающего дрожать. Вашингтон кивает в знак благодарности. Вдруг поворачивается, и они обнимаются). Нью-Йорк снова будет вашим; Форт Книпхаузен снова станет Фортом Вашингтон. Но я думаю, что это произойдет окольным путем. Я думаю, что мы должны искать решительного столкновения с британцами на юге.

ВАШИНГТОН. Юг.

РОШАМБО. Вы собирались послать Лафайета и фон Штойбена в подкрепление войскам генерала Грина. Я считаю, что они должны отправиться на юг как можно скорее. Здесь, на севере, 1780 год для нас закончен. Скоро мы уйдем на зимние квартиры. Мы откроем кампанию в 1781 году, а там… (Пожимает плечами).

ВАШИНГТОН. Как мы переживем эту зиму? Я начинаю получать петиции; солдаты собираются в группы. В воздухе пахнет мятежом.

 

Свет быстро переключается на другую игровую площадку, пока все участники покидают сцену. Две проекции сменяются другими: рисунок мощной руки, держащей поднятую винтовку, и надпись «Мятеж. Январь 1781 года».

 

СЦЕНА 2

 

Крадучись, входит Уэйн. Рассветает; сцена постепенно освещается, пока восходит солнце.

Входит полковник Томас Поттер (35 лет).

 

ПОЛКОВНИК ТОМАС ПОТТЕР (Уэйну, шепотом). Все готово, генерал Уэйн.

УЭЙН (также шепотом). Солдаты на позиции, полковник Поттер? Пушка поставлена?

ПОТТЕР. Лагерь полностью окружен, генерал Уэйн. Мы готовы к тому, что произойдет.

УЭЙН (обычным голосом). Тогда бейте сбор, полковник Поттер. Бейте в барабаны.

 

Полковник Поттер делает знак рабочему сцены. Барабаны бьют дробь, резко и напористо. Крики.

 

Этот лагерь окружен верными солдатами. Мятеж будет подавлен. Дисциплина и повиновение будут восстановлены.

 

Барабанная дробь.

 

Каждый солдат в этом лагере должен выйти из казармы на плац-парад.

 

Барабанная дробь.

 

Вы выйдете тотчас же и построитесь в ряды без оружия. (Пауза).

На этом холме стоит пушка, заряженная и направленная на ваши казармы. У вас есть две минуты, чтобы выйти на плац-парад и построиться. Без оружия.

 

Барабанная дробь.

 

Быстрее… Быстрее… Стройтесь. Стройтесь в ряды.

 

Барабанная дробь.

 

Смирно! Полковник Поттер, приказываю вам определить зачинщиков этого мятежа.

ПОТТЕР (вызывает). Сержант Джек Уилсон, известный как Макарони Джек.

ГОЛОС УИЛСОНА. Здесь.

ПОТТЕР. Рядовой Леви Хит.

ГОЛОС ЛЕВИ ХИТА. Здесь.

ПОТТЕР. Рядовой Ричард Варни.

ГОЛОС РИЧАРДА ВАРНИ. Здесь.

ПОТТЕР. Шаг вперед. Марш!

 

Входят Уилсон, Хит и Варни, у Уилсона на шапке перо.

 

Стой! Смирно!

УЭЙН. Вы, трое солдат, обвиняетесь в том, что встали во главе попытки мятежа. Вы предстанете перед трибуналом.

ХИТ. Трибунал!

УИЛСОН (Поттеру). Два дня вы вели переговоры с нами, полковник Поттер. И все это время за нашей спиной вы собирали других солдат, чтобы окружить нас и нацелить на нас пушку. Вы обманули наше доверие, полковник Поттер.

ПОТТЕР. Доверие? Вы – мятежники!

УИЛСОН (Уэйну). Есть большая разница между мятежом и веской просьбой откликнуться на наши жалобы. Нам обещали…

УЭЙН. Трибунал. Сейчас же… Полковник Поттер, дайте войскам приказ разойтись.

ПОТТЕР (кричит). Капитаны, войскам разойтись. Пусть люди идут в свои казармы. Любой солдат, оставивший казармы без разрешения, будет застрелен на месте.

САРА (врывается, ее крик перекрывает команду Поттера). Джек!

(Лихорадочно обнимает Уилсона).

Макарони Джек, что происходит?

УИЛСОН (мягко, пытаясь освободиться от ее объятий). Все будет хорошо, Сара.

ПОТТЕР (двигается к Саре). Вернитесь в казарму.

САРА (вцепившись в Уилсона). Джек, что они делают?

УИЛСОН. Сара, не надо здесь оставаться.

УЭЙН. Полковник Поттер, избавьтесь от этой женщины.

ПОТТЕР (грубо отталкивает ее от Уилсона, пока Уилсон мягко размыкает ее руки). Вон!

САРА. Помоги мне, Джек.

УИЛСОН. Пожалуйста, Сара, уходи.

ПОТТЕР (толкнув ее к себе, ударяет ее по заду шпагой плашмя; она падает). Вон, я сказал.

САРА. Джек!

УИЛСОН (делает движение к ней). Сара…

УЭЙН. Молчать!

САРА. Он меня бьет.

УЭЙН. Смирно!

УИЛСОН. В задницу твое «смирно»!

 

Он бросается к Поттеру, который быстро оборачивается и нацеливает шпагу в середину туловища Уилсона. На мгновение кажется, что Уилсон, оказавшийся в безвыходном положении, может насадить себя на шпагу. Хит и Варни делают быстрое движение к нему, каждый хватает его за руку. Они оттаскивают его назад.

 

(Мертвенным, тихим голосом).

Уходи, Сара. Уходи в казарму. Все будет хорошо.

 

Сара ползком покидает сцену.

 

УЭЙН. Смирно!

УИЛСОН (вполголоса). Сара, Сара…

УЭЙН. Я сказал, молчать!

 

Он делает знак; рабочие сцены приносят три походных стула и стол.

 

Полковник Поттер, вы будете заседать в суде.

(Обращается за сцену).

Майор Бикман!

 

Входит майор Джеймс Бикман (28 лет).

 

МАЙОР ДЖЕЙМС БИКМАН. Здесь, сэр.

УЭЙН. Майор Бикман, вы будете заседать в суде.

(Обращается за сцену).

Капитан Маклеллан.

 

Входит капитан Маклеллан (25 лет).

 

КАПИТАН МАКЛЕЛЛАН. Здесь, сэр.

УЭЙН. Капитан Маклеллан, вы будете секретарем.

 

Уэйн садится в центре; Поттер и Бикман сидят по обе стороны от него. Рабочие сцены приносят стул и небольшой столик, перо, чернила и бумагу, и ставят их сбоку, вне центра этой сцены. Маклеллан садится.

 

Начинается заседание трибунала… Вы, сержант Уилсон, рядовой Хит и рядовой Варни, подлежите суду по статье третьей, разделу второму воинского устава.

(Читает устав, лежащий на столе).

«Любой офицер или солдат, который начнет, инициирует, причинит или присоединится к любому мятежу или подстрекательству в войсках, в роте или полку, к которому он принадлежит, или в любом другом отряде или роте на службе Соединенных Штатов, подлежит смерти или иному подобному наказанию, налагаемому трибуналом».

(Закрывает устав).

Заседание объявляю открытым… Вы трое обвиняетесь в подстрекательстве войск этого лагеря к мятежу, в том, что подговаривали их сообща двинуться на Трентон, где находится гражданское правительство этого штата, и побуждали вынести требования указанному гражданскому правительству, подкрепив их силой оружия. Что вы можете сказать в свою защиту?

УИЛСОН. Мы не зачинщики – в том смысле, какой вы имеете в виду. Поднялся весь лагерь. Тому виной пять лет предательства и нарушенных обещаний.

ВАРНИ. Шесть.

УИЛСОН. Наши братья-солдаты назначили нас, чтобы говорить за них. Мы гордимся тем, что представляем их. Некоторые из нас были представителями в другие времена и в других местах. Вэлли-Фордж!

ХИТ (Уэйну). С нами обошлись несправедливо. Мы хотим, чтобы эту несправедливость исправили. Но мы не мятежники.

(Поттеру).

Почему вы ударили его жену у него на глазах?

(Уэйну).

Разве это мятеж – требовать справедливости?

ПОТТЕР. Когда вы записывались, разве вы не связывали себя обещанием подчиняться правилам и уставам армии? Вы подписали контракт, который гарантирует, что вы будете служить вашему правительству.

ХИТ (Уэйну). А разве тем же самым контрактом правительство не гарантирует нам питание, одежду и оплату за наши услуги? Питание. Мы же такие откормленные и упитанные, правда? Жир так и свисает с наших подбородков и с животов, правда?

(Поттеру).

Почему вы ударили Сару Уилсон на глазах у ее мужа?

(Уэйну).

Пункт второй. Каждый солдат ежегодно должен получать комплект обмундирования. Посмотрите на нас, генерал Уэйн. Посмотрите, я говорю, на нас. Посмотрите долго и пристально. Пункт третий. Оплата. Нам платят бумажками. Ценность бумажных денег упала так низко, что плата солдата за целый год равна одному доллару серебром.

ВАРНИ. Бумага – это идеальные деньги, а не реальные.

ХИТ. Если мы должны выполнять свои обязательства по контракту, почему мы не имеем права требовать, чтобы правительство выполняло свои?

ВАРНИ. Или отпустите нас.

ПОТТЕР. Вы нуждаетесь в напоминании, за что мы ведем эту войну?

УИЛСОН. Мы не можем питаться патриотизмом. И красивые слова не согреют нас вместо курток. Мы трудимся за плату, как все остальные, и нам следует платить.

ВАРНИ. Особенно потому, что мы не вправе покинуть свою работу и уйти на другое место.

УЭЙН. Все это происходит не по нашей прихоти. Конгресс обнищал. Штаты обнищали. Мы вынуждены перебиваться, насколько сможем.

УИЛСОН. У нас есть и другие жалобы.

УЭЙН. Изложите их.

УИЛСОН. Многие солдаты заявляют, что, когда они записались, срок службы составлял три года или до окончания войны, в зависимости от того, что будет короче. Три года для многих истекли, и они хотят вернуться домой.

ХИТ. Но офицеры все выворачивают наизнанку и говорят, будто срок определялся тем, что будет длиннее.

УИЛСОН. И когда солдаты просят справку об условиях их вербовки, им назначают телесное наказание и заставляют оставаться в армии.

ВАРНИ. Я сражался при Банкер-хилле. Шесть лет назад. Кто знал, что война столько продлится?

УЭЙН. Вы можете что-нибудь еще сказать в свою защиту?

ХИТ. Мы сказали то, что должны были сказать.

ПОТТЕР. Процесс объявляю закрытым.

БИКМАН. У меня есть вопрос.

УЭЙН. Задавайте.

БИКМАН (солдатам). Офицеры выразили опасение, что вы могли перейти к британцам.

ПОТТЕР. Разве это не отклонение от сути дела?

БИКМАН. Они утверждают, что это был не мятеж, но энергичный протест против того, как с ними обращаются. Мятежники обычно имеют договоренность с противником. Поскольку такого не было, это значительный довод в их пользу.

(Отвечая на нетерпеливый жест Поттера).

Я считаю своим долгом офицера, заседающего в этом суде, изложить этот факт, если они этого не сделали. Расскажите нам, что произошло.

ХИТ. Британцы… они пришли к нам с уговорами. Предлагали нам…

УИЛСОН. Не с уговорами. С существенными предложениями. Оплата задним числом в твердой монете; вдоволь одежды и пищи. Без ожидания военной службы с нашей стороны, не считая добровольной.

БИКМАН. Что вы ответили на это соблазнительное предложение?

УИЛСОН. Несколько наших солдат хотели перейти к британцам. Они говорили: «Кто тут враги? Американцы, которые отказывают нам в наших правах, или британцы, которые только и хотят, что даровать их?» Мы сказали этим солдатам, что повесим любого, кто попытается стать перебежчиком. Мы так бы и сделали.

БИКМАН (капитану Маклеллану). Вы записали? Что они повесили бы любого, кто…

КАПИТАН МАКЛЕЛЛАН. Записал.

ПОТТЕР (с нетерпением, Бикману). Вы завершили свои вопросы?

БИКМАН. Еще не совсем… Два британских посланца, которые пришли к вам с этим предложением – что вы сделали с ними?

УИЛСОН. Вам известно, что мы передали их дежурным офицерам. И, поскольку они пришли к нам в штатском, их судили как шпионов и повесили.

ВАРНИ. Так им и надо.

БИКМАН. Вам была предложена награда в 500 долларов золотом за их выдачу. Вы отказались от денег. Почему?

УИЛСОН. Мы выдали их ради любви к своей стране. Мы не считаем, что имеем право на какую-либо награду, кроме благодарности своей страны. Других наград мы порешили не принимать.

БИКМАН (Маклеллану). Вы записали?

 

Маклеллан кивает.

 

ХИТ. Голод и чувство, что нас предали, заставили нас выступить и заявить требования. Нам нужно право голоса в военных действиях. Вопрос стоит о наших жизнях.

УИЛСОН. И право голоса в новой стране. Мы – те, кто идет на смерть. Разве мы ведем эту войну ради того, чтобы сменить старых хозяев, англичан, на новую компанию хозяев – торговцев, адвокатов, спекулянтов и барышников, землевладельцев? Каждый из штатов, чтобы пополнить свою казну, продает поместья лоялистов, бежавших к англичанам.

ПОТТЕР. Вы возражаете против этого?

УИЛСОН. Да.

ПОТТЕР. Почему? Говорите начистоту.

УИЛСОН. Я скажу. Я вас не боюсь, полковник Поттер… Кто покупает эти поместья – и по сниженной цене? Торговцы. Спекулянты. Барышники. Те, кто жиреет с этой войны. Почему не придержать эти поместья до объявления мира, чтобы мы могли получить с них долю?

ПОТТЕР. Это гражданское дело и вас как солдата сейчас не касается.

УИЛСОН. Когда мы вернемся на гражданку, будет слишком поздно. Поместья будут уже проданы, богатства и собственность этой страны будут уже распределены. А где окажемся мы?

ВАРНИ. Те, кто еще останется в живых.

УЭЙН (после напряженной паузы). Желаете ли вы сказать в свою защиту что-нибудь еще?

УИЛСОН. Мы все сказали.

УЭЙН. Процесс объявляю закрытым.

(Бикману).

Поместите заключенных в караульное помещение.

(Солдатам).

Вас вызовут, когда трибунал вынесет приговор.

 

Свет переключается, Уилсон, Хит и Варни уходят, а Уэйн, Поттер и Бикман переходят на другую игровую площадку, где к ним присоединяются Вашингтон и Гамильтон. Рабочие сцены убирают столы и стулья с первой площадки.

 

УЭЙН. Этот лагерь – всего лишь небольшой контингент на линии Нью-Джерси, и мы контролируем ситуацию. Мы не должны упустить возможность внушить солдатам потребность в беспрекословном и абсолютном повиновении. К несчастью для этих троих, мы должны выставить их примером.

(Вздыхает).

Их требования справедливы, но их действия – нет.

ВАШИНГТОН. Линии Массачусетса и Коннектикута прислали петиции. Пока что – всего лишь петиции.

УЭЙН. Мы должны действовать немедленно. Как мы можем знать, что солдаты, посланные подавить мятеж, не объединят силы с мятежниками? Они страдают от тех же тягот. Это может стать началом всеобщего восстания в армии.

БИКМАН. А надежды этих троих солдат? Где они окажутся? На коленях перед расстрельной командой через два часа? Послушайте! Есть пара тысяч солдат, срок службы которых истек. Некоторые офицеры, возможно, побуждаемые патриотизмом, или амбициями, а может быть, и надбавкой за каждого завербованного, совершили подлог, готовя бумаги о зачислении.

(Отвечая на протестующий жест Поттера).

Да. Подлог. Вы знаете, что большинство солдат не умеют читать и писать. И когда они ставили подпись, то думали, что записываются на три года, но в бумагах значилось «до окончания войны». Нам всем было известно, что солдаты, которые жаловались, вместо справки получали телесное наказание, и их заставляли оставаться в армии. Мы не должны терять доверие своих солдат. Это кровеносные сосуды войны. Их жалобы оправданны.

ПОТТЕР. Но не способ их протеста. Их поведение было мятежным. Вот в чем суть! И такова была моя позиция, когда мы голосовали.

УЭЙН. Такова и моя позиция – несмотря на тот факт, что каждое их требование оправданно.

БИКМАН. Но где справедливость для этих троих солдат?

ГАМИЛЬТОН (цинично). В другое время, в другом месте. Возможно.

ВАШИНГТОН. Нет, солдату нужна справедливость. Но мы стоим перед лицом насущной необходимости.

ГАМИЛЬТОН. Что ж, это, вероятно, то же самое, только другими словами

ВАШИНГТОН. Как мы сможем удержать армию на месте, если у нас не будет абсолютного повиновения, несмотря ни на какие лишения отдельного солдата? Я не позволю распасться этой армии, потому что без нее и мы – ничто. Этот трибунал счел их виновными, двумя голосами против одного. Они должны быть расстреляны. Мы выставим их примером, который надолго запомнит каждый солдат.

(Гамильтону).

Полковник Гамильтон, напишите приказ, который должен быть готов через час, или скорее, если можете, содержание следующее…

ГАМИЛЬТОН. Прошу прощения, генерал Вашингтон. Я уже набросал вам подобный приказ.

БИКМАН. Как вы узнали предстоящее решение генерала Вашингтона?

ГАМИЛЬТОН. Каждый час на счету. Поэтому я написал два приговора: один смертный, другой оправдательный.

(Вынимает два листа из кармана и зачитывает один из них).

«Главнокомандующий глубоко обеспокоен страданиями армии и не упускает никакого способа облегчить их. Он убежден, что Конгресс и штаты также делают все, что в их власти.

Мы начали свой поход ради свободы и независимости, располагая минимальными средствами для ведения войны и полагаясь на свой патриотизм, чтобы восполнить их недостаток. Мы ожидали, что встретим множество трудностей и бедствий, и мы не должны ни отступать, когда они придут, ни прибегать к закону и правительству в поисках компенсаций.

Наш долг – с твердым духом сносить текущие горести, крепко зная, что, когда наша страна получит в свое распоряжение больше средств, чтобы вознаградить нас за службу, она сделает это и не будет скупиться».

Требуется заключительный абзац.

ВАШИНГТОН. Это подойдет. Не хватает одной детали. Из троих вы казните двоих. Третий солдат должен оставаться на коленях, связанный по рукам и ногам, с повязкой на глазах. Затем войска, весь лагерь, следует провести строем рядом с двумя телами и третьим солдатом, стоящим на коленях.

УЭЙН. И третьего, с повязкой и на коленях?

ВАШИНГТОН. Этого третьего следует помиловать. Снять повязку с глаз, веревки с тела и направить обратно в его взвод.

(Гамильтону).

Полковник Гамильтон, дайте мне дополнительный абзац.

ГАМИЛЬТОН. Что-то в этом роде: «Главнокомандующий позволяет себе проявить снисходительность и казнить только двоих, наиболее виновных, и льстит себе надеждой, что ни один подобный случай с этих пор не запятнает нашу военную историю».

ВАШИНГТОН. Это подойдет.

УЭЙН. Кого следует помиловать? Которого из солдат?

ВАШИНГТОН (Поттеру). Кто наименее виновен?

ПОТТЕР. Они все виновны в равной степени.

БИКМАН. Или в равной степени невиновны.

ВАШИНГТОН. Тогда не имеет значения, кого помиловать. Положите три бумажки в шляпу и вытяните жребий.

УЭЙН. Я сделаю это.

БИКМАН. Один из этих трех солдат – Макарони Джек из Вэлли-Фордж.

ВАШИНГТОН (огорчен. Пауза). Мой приказ остается прежним.

УЭЙН (Бикману). Майор Бикман, вы будете командовать казнью. Вы выберете расстрельную команду среди их ближайших друзей. Могилы следует копать людям из их казармы. Двое солдат со штыками, которые должны стоять наготове, тоже должны быть их друзьями. Барабанный бой медленный. Церемония назначена для того, чтобы довести до каждого солдата серьезность этого преступления.

БИКМАН. Я не считаю этих людей виновными. Я прошу освободить меня от этих подробностей.

УЭЙН. Какое отношение ваши личные взгляды имеют к военному приказу? Разрешения вам не дается.

БИКМАН. Вы возлагаете на меня тяжкую ношу.

УЭЙН. Этого я и желаю.

БИКМАН. Я исполню свой долг.

УЭЙН. Сигналом будет белый платок. У вас он есть?

 

Бикман кивает. Он вынимает из кармана белый платок. В отчаянии прикрывает им лицо.

 

(Вашингтону).

Я обещаю вам, что снова воцарится гармония и совершеннейшая дисциплина. Я обещаю это вам.

 

Свет переключается, пока Вашингтон и Гамильтон уходят. Уэйн, Бикман и Поттер возвращаются на первую игровую площадку, где Уилсон, Хит и Варни поставлены на коленях в нескольких футах друг от друга, связанные и с повязками на глазах. Уилсон в центре, в первый раз за всю пьесу он без шапки. Меткалф и Черный солдат, держа винтовки со штыками, стоят на одном краю. Бикман, все еще прикрывая лицо платком, переходит на эту площадку, вслед за ним – Уэйн и Поттер. Во время всей этой сцены тихо стучат барабаны. Бикман медленно отнимает платок от лица, высоко поднимает и быстро опускает. За сценой ружейные выстрелы; Хит падает мертвым. Бикман снова поднимает платок и собирается уже опустить, когда Сара, увернувшись от двух солдат, которые преследуют ее, врывается и бросается к Уилсону. Она крепко обнимает его, пока двое солдат пытаются оторвать ее.

 

УИЛСОН. Сара, пожалуйста, уходи.

УЭЙН. Я приказал, чтобы ее выгнали из этого лагеря. Кто пропустил ее?

УИЛСОН. Сара, перо, которое ты мне дала… Оно у меня в петлице.

САРА (понимая его). Да. Я брошу его на землю и растопчу.

(Так и делает).

ПОТТЕР (присоединяется к двум солдатам, которые борются с Сарой, бьет ее шпагой плашмя). Вон, шлюха.

УИЛСОН. Сара, не надо здесь оставаться. Я не хочу, чтобы ты это видела.

 

Двое солдат отрывают ее от Уилсона и тащат прочь. Она отбивается, волочась по земле.

 

ВАРНИ. Помогите кто-нибудь!

ПОТТЕР. Вон, шлюха. Вон из этого лагеря.

УИЛСОН. Иди. Иди.

 

Наполовину пинками, наполовину волоком, ее стаскивают со сцены, пока она вопит и отбивается.

 

ВАРНИ. Я сражался при Банкер-хилл в 1775 году. Я требую служителя Господа, чтобы он облегчил мою душу!

УИЛСОН. Твоей душе придется самой о себе позаботиться.

 

Бикман снова поднимает платок, потом опускает. За сценой выстрелы ружей. Уилсон со стоном падает на бок.

 

БИКМАН (в ужасе). Он не умер.

УЭЙН. Прикажите добить штыком. Что вы мечтаете?

БИКМАН. Ты, со штыком! Шаг вперед.

 

Черный солдат выступает вперед. Бикман почти не в состоянии говорить.

 

Прикончи его. Избавь его от боли.

 

Черный солдат мотает головой, отказываясь.

 

(Умоляюще).

Я дал тебе приказ. Прикончи его.

ЧЕРНЫЙ СОЛДАТ. Вы хотите, чтобы я добил штыком своего друга?

ВАРНИ. Кто-нибудь, скажите мне, что происходит.

(Стонет).

А-а-ай!

БИКМАН (его охватывает дрожь). Сейчас же.

 

Черный солдат опять мотает головой.

 

(Умоляюще).

Ты будешь наказан за вопиющее неповиновение.

ЧЕРНЫЙ СОЛДАТ. Добить штыком моего друга – хуже наказания не будет.

 

Он роняет винтовку и начинает уходить. Бикман садится на землю и плачет, теперь его сотрясает яростная дрожь.

 

ПОТТЕР (солдату, показывая на черного солдата). Отведи его в караульное помещение.

 

Солдат уводит Черного солдата.

 

УЭЙН. Ты. Шаг вперед. Быстро.

 

Меткалф делает шаг вперед. Уэйн с силой впихивает ему в руки винтовку со штыком. Меткалф отшатывается.

 

Как твое имя, солдат?

МЕТКАЛФ. Мозес Меткалф. Моя ферма стоит рядом с его фермой.

УЭЙН (выхватывает пистолет и приставляет к виску Меткалфа). Рядовой Меткалф, на исполнение приказа – десять секунд.

 

Меткалф двигается к Уилсону, Уэйн следует за ним, держа пистолет у спины Меткалфа.

 

ВАРНИ. Помогите мне. Помогите.

(Теряет сознание и валится на бок).

УИЛСОН (повязка соскользнула с его глаз; он видит, как Меткалф приближается к нему со штыком наготове). Мозес Меткалф! Мой друг и мой сосед!

МЕТКАЛФ (ударяет его штыком). Прости меня.

(Ударяет снова).

Прости меня.

(Наносит удары несколько раз, пока говорит).

Я позабочусь о Саре. Я присмотрю за ней.

(Волоча винтовку со штыком, уходит, как оглушенный).

УЭЙН (второму солдату, показывая на Варни). Развязать его. Освободить.

ВТОРОЙ СОЛДАТ (склоняется над Варни). Воняет. Штаны замарал.

 

Свет быстро переключается на другую игровую площадку, пока мертвеца и Варни уносят, а все другие участники покидают сцену. Рабочие сцены убирают циклораму из мешковины и натягивают вокруг шелковую. Проекция сменяется на следующую: вид Парижа и надпись: «Два американца в Париже. Весна 1781 года».

 

СЦЕНА 3

 

Рабочие сцены приносят два больших стула и игорный столик. Бенджамин Франклин сидит; Клэр Дюшан примостилась у него на колене. Они обнимают друг друга.

 

КЛЭР ДЮШАН. Теперь, когда Дениза ушла облегчиться, я хочу, дядюшка Бен, чтобы вы ответили мне на один вопрос.

БЕНДЖАМИН ФРАНКЛИН. Очень хорошо.

ДЮШАН. Которая из нас вам нравится больше? Дениза или я?

ФРАНКЛИН. Моя дорогая Клэр, ответом на ваш вопрос будет одна история. Около трех тысяч лет назад жил на свете молодой человек, которого звали Парис. Это был принц, молодой и красивый.

ДЮШАН. О, это хорошо. Мне понравится эта история. Когда вы написали ее, дядюшка Бен?

ФРАНКЛИН. Как хотелось бы, чтобы это был я. Три самых прекрасных богини древних времен положили перед ним золотое яблоко, на котором было написано слово «Прекраснейшей».

ДЮШАН. А какого размера было это яблоко, дядюшка Бен?

ФРАНКЛИН. Не в этом суть истории.

ДЮШАН. Я спросила, потому что знаю: вы всегда интересуетесь размером и весом.

ФРАНКЛИН. Я не знаю вес и размер этого золотого яблока.

ДЮШАН. Вы – и не знаете! Я очень удивлена, дядюшка Бен. Впервые я узнала, что вы чего-то не знаете, за все время, которое я вас знаю.

ФРАНКЛИН. Я могу продолжать?.. Богини попросили, чтобы Парис выбрал самую прекрасную из трех, и та получила бы золотое яблоко.

ДЮШАН. Какая странная просьба. Разве они не…

ФРАНКЛИН (любовным жестом кладет палец на губы Дюшан, пока она пытается что-то сказать; он качает головой в знак предупреждения). Каждая из богинь предложила Парису взятку, чтобы тот выбрал ее. Афродита, богиня красоты и любви, пообещала ему, что он будет обладать самой красивой женщиной в мире.

ДЮШАН. Еленой Троянской. Расскажите мне все до конца.

ФРАНКЛИН. Парис выбрал Афродиту. Итак, суждено было, чтобы Парис завладел Еленой Троянской. Однако она была замужем…

ДЮШАН. Непросто.

ФРАНКЛИН. …За Менелаем, царем Спарты. Афродита отвела Париса в великолепный дворец Менелая и Елены, где…

 

Входит Дениза Лангуа. Франклин похлопывает себя по другому колену, и она усаживается туда. Франклин обнимает ее за талию.

 

ДЮШАН. Вы облегчились, кузина?

ДЕНИЗА ЛАНГУА. За этим я и выходила, кузина.

ДЮШАН. Вы знаете, дядюшка Бен, что ее мочевой пузырь не может терпеть больше двух-трех часов?

ФРАНКЛИН. Конечно же, знаю.

ДЮШАН. Я однажды держалась больше десяти часов.

ФРАНКЛИН. Это я тоже знаю.

ДЮШАН. Однажды я постаралась и терпела целый день, с раннего утра до позднего вечера.

ЛАНГУА (Дюшан). Браво, кузина.

(Франклину).

Ее единственный талант.

ФРАНКЛИН (Лангуа). Это первая фраза, далекая от великодушия, которую я слышал от вас. Более того, я сам, лично, могу заверить, что у Клэр есть иные – и премилые – таланты.

(Дюшан).

Конечно, как мне известно, сдерживать позывы – очень полезный талант.

(Лангуа).

Не то чтобы я желал от вас чего-то иного, моя дорогая Дениза.

(Обеим).

Суть в том, что каждая из вас по-своему обладает своими особыми талантами; а обе вместе – талантами выдающимися… Могу я продолжить свою историю?

ДЮШАН. Мы ждем, дядюшка Бен.

ФРАНКЛИН. Однажды ночью Парис похитил Елену и увез ее в Трою.

ДЮШАН. Вы так наивны, дядюшка Бен. Она отправилась по доброй воле с молодым красавчиком Парисом.

ФРАНКЛИН. Менелай собрал всех героев древней Греции. Они отплыли в Трою. Десять лет троянцы и греки бились на широкой равнине, которая лежала между берегом и укрепленной Троей. Большинство героев с обеих сторон были убиты; болезни и чума осаждали армии. В конечном счете, греки захватили Трою, применив трюк с деревянным конем, и предали город огню. И теперь мы подходим к морали истории, когда вы, дорогая Клэр, спросили меня, которую из вас я предпочитаю.

ЛАНГУА. Вот чем ты занималась, когда я вышла облегчиться, кузина? Разве это честно?

ФРАНКЛИН. Если мне придется выбирать между Клэр и Денизой, Денизой и Клэр, есть возможность, что Европа будет предана огню, а Америка обратится в хрустящие уголья. Милые богини, вы дороги мне равным образом, и я исполнен решимости делить с вами общество поровну.

ДЮШАН (целует его в щеку). О, дядюшка Бен, какую счастливую семью составляем мы втроем.

(Предлагая ему уложить голову ей на грудь, направляя ее рукой).

Положите голову, дядюшка Бен.

ЛАНГУА (целует его в другую щеку). Нет никого в Париже удачливее нас.

(Пытается сдвинуть голову Франклина на свою грудь).

Теперь моя очередь.

ФРАНКЛИН. Зачем же думать об очереди?

(Привлекает их поближе к своей голове, чтобы одна щека лежала на груди Дюшан, другая – на груди Лангуа).

 

 Все смеются. Входит Джон Адамс.

 

АДАМС. Доктор Франклин! Доктор Франклин!

ФРАНКЛИН. Джон Адамс! Жаль, что вы пришли на аудиенцию так рано. Никогда не пытайтесь застигнуть человека врасплох – иначе можете и застигнуть.

АДАМС. Разве для этого правительство Соединенных Штатов направило вас в Париж? Наши солдаты умирают; наша армия разваливается; нам с вами придется готовиться к конференции с французами.

ФРАНКЛИН (делает знак, чтобы Адамс замолчал. Дюшан и Лангуа поднимаются; Франклин поднимается. Светским тоном). Имею честь представить вам двух моих племянниц…

АДАМС. Племянницы? Эти?

ФРАНКЛИН. Они меня удядерили. Мадемуазель Дюшан и Лангуа.

(Дюшан и Лангуа).

С превеликим удовольствием представляю вам достопочтенного мистера Джона Адамса, американского мирного посланца.

АДАМС (игнорирует очаровательные поклоны Дюшан и Лангуа, Франклину). Я спрашиваю вас еще раз: неужели это все, чем вы можете заняться в Париже?

ФРАНКЛИН. Я старый человек, мне 75 лет. Моя постель, увы, всего лишь место для сна – и для грез о минувших блаженствах и триумфах.

ЛАНГУА. Дорогой дядюшка Франклин, прошлой ночью было не до сна.

ДЮШАН. Дядюшка Бен, вы сказали мне, что прошлой ночью должны посетить дипломатическое заседание.

ФРАНКЛИН. Разве? Нет. Видимо, это было позапрошлой ночью.

ЛАНГУА. Позапрошлой ночью вы сказали мне, что должны посетить научное заседание, чтобы прочесть лекцию об электричестве.

ФРАНКЛИН. Разве? Нет. Это, видимо, было позапозапрошлой ночью.

ДЮШАН. Дорогой дядюшка Бен, не стоит так увеличивать семейство.

АДАМС. Мне стыдно находиться в этой комнате с этими… с такими… Я чувствую себя зараженным.

ДЮШАН (ее забавляет эта вспышка). Почему он такой холерик?

ФРАНКЛИН. Потому что он из пуританской Новой Англии, из Бостона, где улыбаться – это грех. Я из Филадельфии, города братской любви.

ЛАНГУА. И сестринской тоже, разумеется.

ФРАНКЛИН. Сестринская любовь всегда предшествует братской, дорогие племянницы. Это фундаментальный закон природы.

ДЮШАН. Когда вы отвезете нас в Соединенные Штаты, дядюшка Бен, отвезите нас в Филадельфию, город любви, а не в Бостон, город греха.

ФРАНКЛИН. Если все мои племянницы в Париже захотят, чтобы я отвез их в Америку, и соберутся все вместе, мне потребуется очень большой корабль.

ЛАНГУА (сквозь смех; Дюшан тоже смеется). Дядюшка Франклин, вы заставляете нас ревновать.

АДАМС. Вы оскорбляете меня. И они оскорбляют меня.

ФРАНКЛИН. Вам никогда не приходило в голову, что вы оскорбляете двух самых очаровательных юных дам в Париже?

АДАМС. Кто они такие, чтобы оскорбляться? Вы постоянно наслаждаетесь, доктор Франклин. Неужели вас никогда не беспокоит совесть?

ФРАНКЛИН. Почему вам так трудно слегка насладиться жизнью, когда наслаждение идет прямо в руки?.. Дорогие племянницы, мне придется заняться скучными государственными делами. Прошу извинить меня до завтра.

ЛАНГУА. Пойдем, кузина.

ДЮШАН (Адамсу). Надеюсь, вам полегчает.

ЛАНГУА. Пойдем, кузина.

 

Делают книксен и уходят.

 

АДАМС. Они действительно кузины!

ФРАНКЛИН. Не перестаю удивляться, что взрослый человек, американский мирный посланец, и, более того, человек, связанный со мной, может быть столь невинным.

АДАМС. Я не понимаю, как вы держитесь.

ФРАНКЛИН. Это так же просто, как напрудить в постель холодной зимней ночью.

АДАМС (вне себя). Что?!

ФРАНКЛИН (с притворным удивлением). Разве вы никогда так не делали?

АДАМС. Как вы смеете задавать подобный вопрос?

ФРАНКЛИН. Если не делали, вам следует попробовать хотя бы раз в жизни. От этого тепло и уютно. Сладостное чувство.

АДАМС. Меня предупреждали о вас в Бостоне.

ФРАНКЛИН. А меня предупреждали о вас в Филадельфии. Говорили, что вы отнимете всякий вкус у моих удовольствий. Но вам это не удастся… Идут. Я слышу их.

АДАМС. Мы так долго препирались, что у нас не осталось времени на подготовку к конференции.

ФРАНКЛИН. Существенные пункты нам известны. Вы бьете их свысока и крепко; я щекочу их снизу и тихонько. Когда мы добьемся желаемого, найдите повод удалиться. Помните: вы – свысока и крепко, я – снизу и тихонько.

(Берет колоду карт со столика).

Они идут.

 

Входят Верженн, Тюрго и Бомарше.

 

Господа, как мило с вашей стороны посетить меня. Я развлекал мистера Адамса кое-какими карточными фокусами.

(Кладет карты в карман, убирает со стола шахматные фигуры и кости. Верженну).

Что у нас сегодня?

(Протягивает две шахматные фигуры).

Шахматы?

(Гремит костями).

Триктрак? Нет?

(Кладет в карман фигуры и кости, вынимает карты).

Возможно, желаете попытать счастья в вист?

ВЕРЖЕНН. Довольно греметь костями и шуршать картами. Вас можно было бы принять за профессионального игрока.

ФРАНКЛИН. Звучит как интересное занятие. Почему я не задумался об этом, когда был моложе?

(Шуршит картами; несколько падают на пол).

БОМАРШЕ (подбирает карты и широким жестом возвращает их Франклину). И когда ваши пальцы были проворнее.

ФРАНКЛИН (протягивает колоду Верженну). Выберите карту.

ВЕРЖЕНН. Я не стану выбирать карту.

ФРАНКЛИН. Вы знаете, в чем фокус?

ВЕРЖЕНН. Я не знаю, в чем фокус.

ФРАНКЛИН. Тогда выберите карту. Разве вы не хотите удивиться?

ТЮРГО. Доктор Франклин, у нас серьезное дело.

 

Франклин убирает все в карман. На его лице опасение и настороженность. Тюрго делает жест в направлении Верженна, приглашая его начать.

 

ВЕРЖЕНН. Я предпочел бы, чтобы начали вы.

ТЮРГО. Я был противником вовлечения Франции в американскую авантюру, как вам известно. И оставался противником на протяжении всей войны.

ФРАНКЛИН. Мне приятно, что это не затронуло нашу личную дружбу.

ТЮРГО. Хотя я больше не нахожусь на правительственной службе, я пристально слежу за казначейством. Эти манипуляции больше нельзя скрывать. Франция на пороге банкротства.

АДАМС. И вы хотите сказать нам, что Франции трудно будет исполнить свои обязательства по соглашению с Соединенными Штатами?

ВЕРЖЕНН. Благодарю вас за то, что изложили это так кратко.

АДАМС. Франко-американское союзное соглашение было подписано два года назад. Что делали французы все эти два года? Вы прислали небольшой символический отряд из нескольких кораблей, и в Америку приехал Рошамбо с третью войск, выделявшихся ему изначально. И чем еще французы занимались за эти два года франко-американского союза? Они вели обширные операции на Карибском море; теперь вы в водах Индокитая занимаете позиции против британцев; вы находитесь на африканском побережье. Эта война началась благодаря Америке; американская независимость была изначальной целью войны, и она должна была находиться в центре внимания. Но это не так.

ВЕРЖЕНН. Мистер Адамс, я не привык к подобной свирепости.

АДАМС. Правда часто бывает свирепой.

(Тюрго).

И теперь вы приходите к нам, ссылаясь на финансовые трудности. Вы ожидаете, что я стану вам сочувствовать? Насколько мне известно, вы неправильно обращались со своими ресурсами.

(Обращается к Верженну).

Хотя, разумеется, если ваша внешняя политика состоит в том, чтобы привязать британцев к Соединенным Штатам, поглощая вместе с испанцами щедрые куски британских колоний, пока мы в Америке истекаем кровью, тогда нет, вы обращались с ресурсами правильно. Напротив, даже очень хорошо.

ВЕРЖЕНН. Мистер Адамс, язык дипломатии не предполагает…

(Он не может продолжать).

ФРАНКЛИН. Примите мои извинения за него.

(Адамсу).

Джон Адамс, это не способ добиться помощи для Вашингтона и Рошамбо, в которой они так отчаянно нуждаются. Выражение благодарности – не только наш долг, но и наш интерес.

АДАМС. Наш долг? Наш интерес? В первый раз за сто лет значимые европейские державы объединились против древнего и традиционного противника Франции благодаря Америке. Франция всем обязана Америке.

(Обращается к Верженну).

Забудьте о Ямайке. Забудьте о Гибралтаре. Забудьте о Флориде. Можно подумать, что вы действуете в пользу Испании.

БОМАРШЕ (примирительно, Адамсу). Разве это не разумно – вовлечь Испанию в дальнейшие действия? У нас есть союзник, богатый и сильный, способный внести свой вклад в наше общее дело. Цель – разбить противника. Местность не так уж важна.

АДАМС (с бесконечным презрением). Вы – драматург!

(Обращается к Верженну).

Мы знаем, что британцы обхаживают Испанию, пытаясь вывести ее из войны. Эти переговоры провалятся, потому что испанцы запрашивают слишком высокую цену. Но американцы могут запросить и поменьше. А если англичане освободятся от бремени войны в Америке, и все ресурсы Англии сосредоточатся на…

ВЕРЖЕНН. Вы не посмеете вступить в открытое общение с британцами.

АДАМС. Я американский мирный посланец, назначенный Конгрессом. Все, что требуется – это мое письмо, и общение будет начато… Сосредоточьтесь на Америке. Войска. Деньги. Корабли. Чтобы генерал Вашингтон и ваш Рошамбо наконец получили преимущество на воде. Пришлите нам боевой флот.

(В ярости бросается на стул, повернувшись спиной к остальным).

ВЕРЖЕНН (после оцепенелой паузы). Из-за него мне трудно продолжать.

ФРАНКЛИН. Вы видитесь с ним иногда. Я нахожусь рядом с ним каждый день… Говорите со мной.

ВЕРЖЕНН. Кроме того, я пришел сообщить вам, что мой суверен с трудом набрал достаточно средств и войск еще для одной кампании – в 1781 году.

АДАМС (напряженно прислушиваясь, брюзгливо отзывается со стула). Ваши новости приносят мне величайшее удовлетворение.

ТЮРГО. Но, если не будет одержана весомая победа в течение 1781 года, у нас не будет ресурсов, чтобы продолжать.

ВЕРЖЕНН (взывает к Адамсу). Поймите, сударь, что мой король, вовсе не желающий бросить Америку, принял значительные меры в ее поддержку – безо всякого ходатайства со стороны Конгресса.

АДАМС (вскакивает со стула). Без ходатайства Конгресса?

(Считает на пальцах, приближаясь к Верженну).

Мы просили именно об этой помощи в 1776, 77, 78, 79 и 1780 году. Пять лет. По-моему, ответ весьма запоздалый.

ФРАНКЛИН (спокойно, мягко). А если кампания 1781 года не увенчается успехом?

 

Пауза.

 

Что тогда?

АДАМС. Ага! Вот мы и выходим на поверхность… Да?

 

Пауза.

 

Мы ждем.

ВЕРЖЕНН (Франклину, с раздражением). Он так неблагодарен.

АДАМС. Да? Ну, ну.

ВЕРЖЕНН. Никогда, за весь мой опыт…

(Он не в состоянии продолжать).

ТЮРГО. У нас нет ресурсов, чтобы вести кампанию в 1782 году. Франции нужен мир.

ФРАНКЛИН. И?

АДАМС. Что же?

ВЕРЖЕНН. Эта война вызывает в Европе замешательство. Она тянулась слишком долго. Император австрийский предложил себя в качестве посредника на конференции, которая должна состояться в Вене. Императрица российская, Екатерина, также предложила посреднические услуги. Мы не можем дальше противостоять влиянию двух подобных держав.

ТЮРГО. И у нас не хватит ресурсов на 1782 год.

ФРАНКЛИН. И на этой конференции в Вене будет предложено, чтобы…

ВЕРЖЕНН. Во-первых, перемирие на длительный срок, в течение которого каждая сторона будет удерживать территорию, которой овладела на момент его подписания.

АДАМС. И британцы, подписав перемирие, удержат больше территорий в одних областях мира и меньше в других? Верно?

ВЕРЖЕНН. Разумеется. Это будет статус-кво.

АДАМС. У меня к вам есть предложение. Оставьте в покое Гибралтар, Ямайку и другие сахарные острова, оставьте Африку и Индокитай. Но не оставляйте Соединенные Штаты Америки, чтобы, когда будет объявлено перемирие, наша страна избавилась от британцев.

ВЕРЖЕНН (уязвленный, сердитый). Вы ожидаете, чтобы мы игнорировали наших испанских союзников?

АДАМС. Вы предпочитаете их нам? Возможно, у вас тайное соглашение с ними?

ФРАНКЛИН. Как вы смеете даже произносить такие слова? Десятикратная неблагодарность!

(Верженну, извиняющимся тоном).

Что я могу поделать? Я не могу его контролировать… У вас есть подобное соглашение?

АДАМС. Значит, французские политики предпочитают, чтобы британцы по-прежнему владели югом, включая Виргинию, родину Вашингтона, и он оказался в изгнании на всю оставшуюся жизнь? А Нью-Йорк-сити, который находится под властью британцев?

ВЕРЖЕНН. О, нет! Нью-Йорк, разумеется, будет передан вам. Это будет условием.

АДАМС. Какая щедрость со стороны европейских держав!

ТЮРГО. Вы, американцы, должны быть готовы к жертвам ради мира… и пойти на них с великодушием. У вашего генерала Вашингтона всего горстка людей; все ресурсы вашей страны были подкошены в одно мгновение; ваша континентальная валюта была аннулирована.

ФРАНКЛИН (спокойно, мягко). Кое-что тревожит меня, мой дорогой Верженн, и немало тревожит. Разве подобная конференция о мирных переговорах не будет изменой тем обещаниям, которые его величество король Франции дал Америке, поставив собственноручную подпись на союзном соглашении 1778 года?

АДАМС (снимает сюртук и швыряет на пол. Франклину). Измена этому соглашению, доктор Франклин, состоится в наикорректнейшем дипломатическом стиле.

(Верженну, с нарастающим сарказмом, который становится довольно напряженным под конец его речи).

Можно было бы сказать, что ваш король нарушил это соглашение, давая американцам справедливый повод для жалоб, если бы именно он потребовал, чтобы наш Конгресс подписал перемирие, дарующее британцам всю американскую территорию, удерживаемую ими на момент подписания. Таким образом, лишь посредники, не связанные подобными узами, способны навязать Соединенным Штатам столь мучительное положение дел. И таким образом репутация и слава вашего короля не будет скомпрометирована. Если измена и должна состояться, скажет Франция, пусть она будет выдержана в надлежащем стиле. Стиль решает все!

ВЕРЖЕНН (вынув лорнет, ошеломленный, глядит на Адамса. Франклину). Эта дипломатия без сюртуков совершенно выходит за пределы моего понимания!

АДАМС. Всем известно, что я способен и рукава засучить. (Делает жест, как будто собирается сделать это).

ВЕРЖЕНН. Избавьте меня от этого. Вы уже обнажены до неприличия.

АДАМС (снимает очки и подносит к глазам, как лорнет, глядя в ответ на Верженна). Каждый глядит через свой лорнет.

ФРАНКЛИН. Разумеется, мы слышали то здесь, то там обрывки слухов о подобной конференции, но не придавали им значения, считая пустыми. Однако теперь, когда это кажется чем-то большим, чем слухи – возможно, следует пообещать каждому из тринадцати штатов прислать делегатов на мирную конференцию? Тринадцать делегатов?

ВЕРЖЕНН (чувствует себя все более неловко). Это не мое предложение; я полностью отрекаюсь от него. Оно исходит от австрийского двора и подкреплено российской императрицей. По их словам, у них нет уверенности, что все ваши тринадцать колоний останутся связаны с Соединенными Штатами. Таким образом, австрийский двор предвосхитил мысль о том, чтобы каждая из ваших тринадцати колоний прислала делегата на конференцию в Вене для голосования.

АДАМС. Я услышал от вас слово «колонии»?

ВЕРЖЕНН. В самом деле? Да?

АДАМС. Американских колоний не существует. Слово «колония» предполагает страну-метрополию, вышестоящее политическое правительство. Однако мы навеки отвергли подобную идею. Соединенные Штаты Америки управляются согласно Статьям Конфедерации. Их ратифицировал каждый из тринадцати штатов. Экземпляры Статей были направлены каждому европейскому двору, и каждому дипломату надлежало ознакомиться с ними.

(В холодном гневе пинает ногой свой сюртук).

Тринадцать отдельных делегатов на предполагаемой мирной конференции, цель которой – разрезать Соединенные Штаты на куски. Тринадцать отдельных… Путаница поверх путаницы.

(Язвительно наступает на Верженна, так, что к концу его речи они стоят лицом к лицу, совсем близко).

Кто же – орудие этой предполагаемой путаницы?.. Пока я являюсь американским мирным посланцем, мою страну резать не будут. Скорее мы продолжим войну, с союзниками или без, какой бы трудной она ни была, чем позволим британцам удерживать хотя бы дюйм земли, принадлежащей Соединенным Штатам Америки. Пусть каждая страна в Европе осознает это – включая Францию.

ВЕРЖЕНН. Я никогда больше не стану иметь с ним дело. Это американский мирный посланец; пусть он занимается только вопросами мира. Вы – посол во Франции; я буду иметь дело только с вами по всем посольским делам.

ФРАНКЛИН (как бы стараясь его утешить). Мой дорогой Верженн, я сочувствую вам. Это самая острая колючка, на которую когда-либо ступала моя нога.

(Показывая на Адамса, с насмешкой и нарастающим презрением).

Это честнейший из людей, когда-либо преломлявших хлеб. Но он не обладает ни одним из существенных навыков или искусств, составляющих набор дипломата. Он не умеет танцевать, пить, играть, льстить, божиться в обществе джентльменов, флиртовать в обществе дам и давать обещания, которых не собирается исполнять.

АДАМС (подбирает свой сюртук; Франклину, тихо). Мне не нравится, когда меня оскорбляет собственный коллега. Если бы вы были моложе и умели обращаться со шпагой, я вызвал бы вас на дуэль.

(Уходит).

ВЕРЖЕНН (падает на стул). У меня никогда не было подобного дня за всю мою дипломатическую карьеру.

ФРАНКЛИН. Если состоится конференция в Вене, Адамс как американский мирный посланец неизбежно там будет.

ВЕРЖЕНН (в ужасе). Ни один европейский двор уже никогда не будет прежним.

ФРАНКЛИН. Пойдемте. Шахматная партия освежит нас обоих.

(Тюрго и Бомарше, пока они с Верженном двигаются к столу).

Не угодно ли вам остаться, господа, если я принесу еще один стол?

БОМАРШЕ (смотрит на часы). Благодарю вас, нет. Мне нужно на репетицию.

ТЮРГО (подавленный). Все обернулось довольно досадным образом. Мы нажили себе огромные состояния на этой войне, но… (Печально пожимает плечами).

ФРАНКЛИН. Верблюд и игольное ушко?

БОМАРШЕ. Я подарил точную копию этих часов барону фон Штойбену, когда он садился на корабль в Америку. Всю дорогу в порт я репетировал с ним его роль.

(Франклину, печально).

Давно прошли те дни, когда мы с таким удовольствием стряпали этот небольшой sauerkraft заговора с бароном.

ФРАНКЛИН. Это было в начале войны. Все мы обессилены.

БОМАРШЕ. Пойдемте, Тюрго. Пойдемте со мной на репетицию.

 

Уходят.

 

ФРАНКЛИН (протягивает две руки Верженну, чтобы тот выбрал цвет фигур). Джон Адамс – человек непростой и легко приходит в гнев, но он выражает мнение Америки. Вам придется выдержать давление австрийского и российского двора.

ВЕРЖЕНН (выбирает одну руку Франклина; делает первый ход). Я сделаю все возможное, чтобы противостоять их давлению, но все зависит от кампании 1781 года.

 

Верженн передвигает песочные часы на сторону Франклина, пока свет переключается на другую игровую площадку.

Франклин и Верженн покидают сцену. Рабочие сцены убирают шелковую циклораму и привозят мешковину, чтобы она окружала всю сцену. Проекция сменяется: гравюра внушительной линии боевых кораблей, на которых развевается французский флаг, и надпись: «Планы сражения. Лето 1781 года».

 

СЦЕНА 4

 

Рабочие сцены убирают стулья и стол, приносят другой стол, на котором лежат карты. Вашингтон, Рошамбо и Виомениль изучают их.

 

РОШАМБО. Хорошие новости! Адмирал де Грасс прибудет со своим флотом с Карибских островов. Еще один флот на пути из Франции. Они соединятся с подразделениями из Ньюпорта. У нас будет преимущество на воде.

ВИОМЕНИЛЬ. Де Грасс привезет с собой 3500 солдат.

РОШАМБО (показывает на карту). Мы можем вступить в устье бухты Чесапик и блокировать Портсмут, пока Лафайет и Штойбен отрежут отступление с суши. Мы можем взять Портсмут с гарнизоном в 1500 человек и складами, доверху заполненными боеприпасами, и…

ВАШИНГТОН. Мне не нужен Портсмут с его гарнизоном в полторы тысячи. Мне нужен Нью-Йорк.

РОШАМБО (в смятении). Мы согласились на том, что Нью-Йорк – грозная крепость.

ВИОМЕНИЛЬ. Мы согласились на том, что обойдемся без нее.

ВАШИНГТОН. Когда мы проводили совещание осенью прошлого года, британцы контролировали бухту, и у нас не было флота. Теперь у французов появилось преимущество на воде, мы можем взять остров Стейтен и атаковать.

РОШАМБО. А укрепления, которые возвышаются вокруг Манхэттена?

ВАШИНГТОН. Мы ослабим их – и штурмуем остров. Мне нужен Манхэттен.

РОШАМБО. Мы можем взять Портсмут с его складами. Мы освободим Виргинию и, возможно, сможем двинуться на Каролины. Атака на Нью-Йорк с воды будет стоить нам многочисленных жертв.

ВИОМЕНИЛЬ. И у нас нет гарантий успеха.

РОШАМБО (показывает на карты). Грин, Лафайет, фон Штойбен постепенно теснят Корнуоллиса к побережью. Предположим, что он доберется до одного из этих портов. Скажем, до Йорктауна. Если де Грасс сумеет там его блокировать, чтобы британский флот не мог эвакуировать свои войска, мы сможем одержать крупную победу.

ВАШИНГТОН. Я с самого начала войны мечтал о совместной атаке с суши и с воды. Но как вы можете ожидать, что запрете Корнуоллиса в ловушку? Он не будет сидеть там и дожидаться, как подстреленная утка, пока ее не подберут. Если де Грассу удастся блокировать порт, и Корнуоллис не сможет эвакуироваться, то он отступит, прежде чем мы сможем привести наши войска на юг.

РОШАМБО. Я согласен с вами. Запереть Корнуоллиса маловероятно. Но у нас все еще будет Портсмут и его ценные склады, и мы освободим Виргинию.

ВАШИНГТОН. Де Грасс должен плыть на север.

РОШАМБО. Вам придется пережить потерю Нью-Йорка, насколько вы сможете. Сегодня мы имеем дело с реальностью войны. Ваше поведение непостижимо!

ВАШИНГТОН (сдерживает гнев). С начала зимы мы слышим доклады о том, что европейские державы стремятся положить конец боевым действиям путем перемирия, отдав каждой стороне территорию, которую она удерживает.

РОШАМБО. Да?

ВАШИНГТОН. Мы будем выступать против подобного перемирия. Но если оно будет навязано нам всеми европейскими державами, включая Францию? Англичане оставят за собой важные морские порты и обширные территории – и Канаду на севере. Единственный способ добиться мира на суше – полностью выгнать с нее британцев. Отвоевать Виргинию важно, но война этим не закончится, прежде чем европейские державы попытаются навязать нам свое перемирие. Единственный удар, который может быстро положить конец войне – взятие Нью-Йорка.

РОШАМБО. Я понимаю ваше положение, но не соглашаюсь с вами. Риск слишком велик.

(Полностью меняя голос и поведение).

Однако я подчиняюсь вашим приказам. Если де Грасс прибудет в северные воды, и вы все еще будете твердо придерживаться решения взять Нью-Йорк…

ВАШИНГТОН. Буду.

РОШАМБО. …Тогда де Грасс со своим флотом и я со своей армией присоединимся к вашим силам.

ВАШИНГТОН. Хорошо!

РОШАМБО. Мой долг – изложить свои возражения. После этого мой долг – исполнять приказы своего главнокомандующего.

ВАШИНГТОН. Очень великодушное заявление.

РОШАМБО. Но вы, разумеется, понимаете, что если де Грасс прибудет в южные воды, у нас не будет иного выбора, кроме атаки на юге.

ВАШИНГТОН (резко вскидывается. После паузы). Если он прибудет в южные воды, ему действительно будет невозможно отплыть в Нью-Йорк, не потревожив британцев.

(Неохотно).

Мне приходится согласиться с вами.

РОШАМБО. Тогда мы будем готовить свои войска – и ждать известий от де Грасса.

ВАШИНГТОН. Договорились! Теперь позвольте вас оставить. Мне нужно многое привести в движение.

(Отходит в сторону и застывает).

РОШАМБО. Пошлите де Грассу депешу на быстром корабле. Ни при каких обстоятельствах он не должен приводить свой флот в северные воды. Он должен прибыть в устье Чесапик.

ВИОМЕНИЛЬ. Нашему главнокомандующему придется удовольствоваться Портсмутом и Виргинией.

РОШАМБО. И, если фортуна будет на этот раз с нами, а не с британцами, возможно, вопреки самому себе, Вашингтон получит шпагу Корнуоллиса.

 

Свет переключается на другую игровую площадку, и все участники предыдущей сцены переходят туда, вместе с ними – Лафайет, Штойбен, Уэйн и граф де Грасс, адмирал французского флота (59 лет). Проекция переключается, ее сменяет следующая: гравюра пострадавшего города в огне и надпись: «Йорктаун, Виргиния. 19 октября 1781 года».

 

СЦЕНА 5

 

Вашингтон, Лафайет, Штойбен и Уэйн находятся на одной стороне сцены. Вашингтон в некотором отдалении от трех остальных. Лафайет, Штойбен и Уэйн охвачены кипучим весельем; Вашингтон напряжен и нервничает, но хорошо владеет собой.

Штойбен, с часами в руке, стоит ближе всего к Вашингтону и, участвуя в беседе с Лафайетом и Уэйном, бросает сочувственные взгляды на Вашингтона. С другой стороны сцены стоят Рошамбо, де Грасс и Виомениль.

 

УЭЙН. Генерал Грин, единственный человек, который должен быть здесь, чтобы разделить эту славу, отсутствует.

ЛАФАЙЕТ. Он слишком занят исправлением бед, причиненных генералом Гейтсом.

УЭЙН. Когда Гейтс проиграл сражение при Кэмдене, его обнаружили той же ночью, заблудившегося в шестидесяти милях за собственной линией фронта.

ШТОЙБЕН. У него была резвая лошадь.

ЛАФАЙЕТ. Самая резвая в армии.

ШТОЙБЕН. Если бы не Грин…

ВАШИНГТОН. Который час?

ШТОЙБЕН (смотрит на часы. Мягко). Ровно без трех минут два.

РОШАМБО. Корнуоллис придет. У него нет другого пути, кроме дороги из Йорктауна к вам.

ВАШИНГТОН. Шесть лет он преследовал меня в ужасной погоне. Я был лисой, а он гончей. Но и для лисы наступил праздник.

ШТОЙБЕН. Война скоро закончится. Она истощила британцев так же, как и американцев.

РОШАМБО. И французов. Англичане не могут собрать еще одну армию. У них недостаточно людей – и мало денег, чтобы снарядить их.

ШТОЙБЕН. И не хватит денег, чтобы купить новых немцев… Здесь, под Йорктауном, у нас почти две тысячи пленных. Прекрасных, храбрых молодых человек, которым на ферме дома следовало ждать. Князь Гессенский, он отдает внаем своих подданных. Когда война скоро закончится, он теряет хороший источник дохода. Бедняга! Как у него получится зимняя поездка в Париж? Ach, что за бизнес у него. Я рад, что я – гражданин этой страны.

ВАШИНГТОН. Час?..

ШТОЙБЕН (протягивает свои часы Вашингтону, с сочувствием). Две минуты. Это тропа короткая и узкая. Скоро вы будете сидеть под вашим собственным виноградником и фиговым деревом.

ГРАФ ДЕ ГРАСС. Теперь война переходит в руки дипломатов.

ВАШИНГТОН. Мой дорогой адмирал, я не думаю, что война окончится так скоро. Если вы уйдете, воды Атлантики вернутся к британцам. Они все еще удерживают Нью-Йорк-сити, удерживают Чарльстон и Саванну. Если вы уйдете – кто знает, когда закончится война? Вместе с вами мы сможем закончить войну быстро и молниеносно.

ЛАФАЙЕТ. Дорогой, любезный адмирал, позвольте убедить вас остаться. Мы сможем взять Чарльстон и Саванну. Юг будет нашим. Кампания столь славная и плодотворная по праву принадлежит графу де Грассу.

ГРАСС. Мой дорогой маркиз, иногда я задаюсь вопросом, не превратились ли вы в американца. Все, о чем вы думаете, – это Америка.

(Вашингтону).

Война, которая для вас – все, дорогой генерал, для нас составляет только часть наших насущных забот. Мой взгляд на Йорктаун отличается от вашего – и от взгляда маркиза, который перестал быть французом в большей степени, чем я считал возможным.

ЛАФАЙЕТ. У вас на счету Йорктаун, любезный друг; вы можете дразнить меня, сколько вам угодно.

ГРАСС. Мы завершили свою задачу, и я с удовольствием приму участие в этой церемонии. Но через несколько дней мой флот должен отплыть на Карибские острова навстречу нашим испанским союзникам.

(Отвечая на жест Вашингтона, полный крайнего разочарования).

Утешьтесь. Британцы будут вынуждены оставить Саванну и Чарльстон, как оставили ваш Бостон, вашу Филадельфию, ваш Ньюпорт. Война скоро закончится.

ВАШИНГТОН (с огромной печалью). Война будет тянуться дальше. И кто знает…

 

Рабочие сцены начинают медленный, приглушенный барабанный бой.

 

ШТОЙБЕН (смотрит на часы). Вовремя! Корнуоллис выходит из Йорктауна!

ВАШИНГТОН. Корнуоллис!

ШТОЙБЕН (отводит взгляд). Что ж, мой могучий лорд Корнуоллис, шагайте к нам. Отдайте шпагу нашему главнокомандующему.

(Его улыбка сменяется недоумением, затем изумлением).

Verdammt! Holle und Teufel! Blitz, Donner, Hagel und Wetter[19]!

ВАШИНГТОН (изумлен). Что такое?

ШТОЙБЕН. Что такое? Я скажу вам, что такое. Zum Henker! Die Pest soll Ich holen! Donnerwetter noch’mal[20]! Вот что это такое!

РОШАМБО (смотревший до этого в сторону). Que le diable l’emporte! Misérables! Malediction[21]!

(Штойбену).

Вы правы. Я думал, у него хватит характера.

ВАШИНГТОН. Генерал фон Штойбен, я приказываю вам сказать, что там происходит.

ШТОЙБЕН. Этот человек, он не есть генерал лорд Корнуоллис.

ВАШИНГТОН. Это должен быть он.

ШТОЙБЕН. Смотрите. Форму бригадного генерала он носит. Вот почему Корнуоллис, я говорю, он не есть.

ВАШИНГТОН. После шести лет.

 

Входит бригадный генерал Чарльз О’Хара (40 лет), держа шпагу на весу. Подходит к Рошамбо. Виомениль вступает между Рошамбо и О’Харой, загораживая его.

 

БРИГАДНЫЙ ГЕНЕРАЛ ЧАРЛЬЗ О’ХАРА (говорит с Рошамбо, пока между ними стоит Виомениль). Ваше превосходительство, я бригадный генерал О’Хара, заместитель генерала лорда Корнуоллиса. Я здесь, чтобы передать его шпагу.

РОШАМБО. Вы ошибаетесь. Главнокомандующий этой армии стоит напротив вас. Вашей шпаге место там.

 

О’Хара ловко делает поворот кругом и двигается к Вашингтону. Штойбен встает между Вашингтоном и О’Харой, загораживая его.

 

О’ХАРА (говорит с Вашингтоном, пока между ними стоит Штойбен). Ваше превосходительство, я бригадный генерал О’Хара, заместитель генерала лорда Корнуоллиса. Я здесь, чтобы передать его шпагу.

ВАШИНГТОН. Вы не являетесь командующим генералом Йорктауна, сэр?

О’ХАРА. Я заместитель командующего, сэр.

ВАШИНГТОН. Тогда вы передадите шпагу генерала лорда Корнуоллиса моему заместителю.

 

Штойбен показывает на Лафайета. О’Хара делает кивок, двигается к Лафайету и протягивает ему шпагу.

 

ЛАФАЙЕТ. Я принимаю эту шпагу от имени командующего генерала. Где генерал лорд Корнуоллис?

О’ХАРА. Он нездоров, находится в постели и не может прибыть.

ЛАФАЙЕТ (поворачивается к Вашингтону, который утвердительно кивает. Возвращает шпагу О’Харе). От моего главнокомандующего генералу лорду Корнуоллису.

 

О’Хара склоняет голову и берет шпагу. 

 

Пойдемте со мной, сэр, на поле боя, где ваши солдаты должны сдать оружие.

ВАШИНГТОН (когда О’Хара и Лафайет начинают уходить). Этот день обернулся не совсем так, как я ожидал.

 

Свет переключается на другую игровую площадку, и все участники уходят со сцены. Проекция переключается, ее сменяет следующая: рисунок, на котором три человека сгрудились за столом, и надпись «Ньюбургский заговор. Весна 1783 года».

 

СЦЕНА 6

 

Гамильтон, в штатском, и Роберт Моррис, начальник департамента финансов (49 лет), входят на игровую площадку.

 

НАЧАЛЬНИК ДЕПАРТАМЕНТА ФИНАНСОВ РОБЕРТ МОРРИС. Мы пришли к соглашению, конгрессмен Гамильтон, по поводу необходимости установить сильное централизованное правительство, несмотря даже на то, что для отдельных штатов это означает необходимость поступиться частью своего суверенитета.

ГАМИЛЬТОН. Мистер Моррис, вы как начальник департамента финансов знаете лучше меня: в чьих руках завязки кошелька, тот и правит. Мы должны заставить штаты, которые отказались уступить Конгрессу права на налогообложение, изменить свою позицию. Я устроил нашу встречу с генералом Уэйном. Он привез в Конгресс петиции офицеров, которые опасаются, что Конгресс откажется от обещания, данного три года назад, выплачивать им пожизненный половинный пенсион. И у них есть причины опасаться.

МОРРИС. Мы сыграем на их недовольстве и обуздаем их досаду. Офицеры, которым не заплатили, в союзе с кредиторами правительства и с теми членами Конгресса, которые исполнены решимости выковать сильное централизованное правительство – эта коалиция будет слишком грозной, чтобы ей противостоять… Я пригласил на встречу к нам одного торговца. Он говорит, что вел с вами дела в начале войны.

ГАМИЛЬТОН. Его имя?

МОРРИС. Дэниэл Тэйлор.

ГАМИЛЬТОН. Дэниэл Тэйлор!

МОРРИС. Он выдал много денег в долг Соединенным Штатам. Он крупный кредитор.

ГАМИЛЬТОН. Дэниэл Тэйлор!

ТЭЙЛОР (входит). И никто иной.

(Горячо жмет руку Гамильтону).

Мой дорогой Гамильтон! За пределами армии, среди законодателей. Мудрый выбор. Война все тянется, но в конечном счете она остановится. Власть перейдет в руки законодателей – адвокатов, торговцев, людей с деньгами. Вы заняли хорошее место – и вполне вовремя.

ГАМИЛЬТОН. Ваши шрамы зажили, я уверен.

ТЭЙЛОР. Совершенно. Благодарю вас за заботу.

(Показывает руки ладонями вверх).

И мозоли остались в прошлом… Я представляю группу кредиторов, которые уже образовали национальную ассоциацию.  Мы выдали правительству взаймы немалые суммы денег. Мы стоим на стороне тех, кто признает, что нам следует установить источник стабильного дохода для правительства страны, гарантирующий выплату и основной суммы нашего долга, и процентов. Без подобных гарантий смуты этих восьми военных лет окажутся пустяком по сравнению со смутой, которую развяжем мы.

МОРРИС. Мой дорогой мистер Тэйлор, в угрозах нет необходимости.

ГАМИЛЬТОН. Мы сознаем, что богатые люди, обладающие хорошими местами и властью – хозяева этой страны и ее ресурсов. То, что они правят – это справедливо. Моя группа в Конгрессе проследит за тем, чтобы необходимое сотрудничество было расширено.

МОРРИС. Наши нужды совпадают; наши цели одинаковы.

ГАМИЛЬТОН. Таковы и нужды офицеров. Недовольство армии – мощная машина. Мы получим свой налог. Ваши долги будет оплачены.

УЭЙН (быстро входит, говорит с гневом и печалью). Подумать только, что моих товарищей, офицеров, мучит нужда и осаждают долги, пока те, кто сидел дома, лоснятся от военных прибылей! Штатские хорошо приспособились к нашему отсутствию, и нам придется побороться, чтобы найти себе хоть какое-то место. Неблагодарное общество смотрит на нас сверху вниз, и нас предал Конгресс, который три года назад, когда армия была единственной надеждой этой страны, пообещал офицерам пожизненный половинный пенсион. Разве Конгресс не понимает, что рассерженную армию можно повести на поиски иной альтернативы?

ГАМИЛЬТОН (представляет их друг другу). Генерал Уэйн, мистер Тэйлор. Мистер Тэйлор – крупный кредитор Соединенных Штатов и представляет других значительных кредиторов.

 

Уэйн и Тэйлор раскланиваются. Уэйн обменивается рукопожатием с Моррисом.

 

(Тэйлору и Моррису).

В течение нескольких месяцев генерал Уэйн и двое других офицеров посылали петиции в Конгресс, даже лично появлялись перед комитетом, членом которого я являюсь.

(Уэйну).

Мой комитет прислушается к ним; в Конгрессе пройдут дебаты. Но Конгресс не сделает ничего. Конгресс бессилен: у Конгресса нет денег.

УЭЙН. Тогда будущее невозможно предсказать. Я чую запах насилия.

ТЭЙЛОР (Уэйну). Нет! Армию можно удовлетворить и должно удовлетворить. Объедините интересы армии с интересами других кредиторов, и сил будет достаточно, чтобы заставить штаты отдать национальному правительству необходимую ему власть.

МОРРИС (Уэйну). Пусть распространят слухи, что с приходом мира армия откажется от расформирования, пока Конгресс не заплатит ей долги.

УЭЙН (нерешительно, отступая). Кто-то сочтет это мятежом.

ТЭЙЛОР. Другие сочтут это патриотизмом. Одной угрозы, что армия не сложит оружие, будет достаточно, чтобы восстановить порядок из хаоса.

ГАМИЛЬТОН. Я советовал бы вам немедленно отбыть в Ньюбург. Убедите ваших товарищей-офицеров, чтобы они были готовы выступить, энергично объединившись с другими общественными кредиторами. Пусть они уяснят себе, что, если они сложат оружие, то у них не останется способов добиться справедливости.

УЭЙН. А Вашингтон?

МОРРИС. С ним свяжутся.

ГАМИЛЬТОН. Скорость важнее всего. До всех нас доходили слухи о мире. Если будет объявлен мир, армия потеряет самое мощное свое оружие: в вас больше не будет необходимости.

УЭЙН. Мы сейчас же отправимся в Ньюбург. Пусть Конгресс остерегается. Любое предательство с их стороны заставит нас навсегда разойтись с гражданскими властями.

(Готовится уходить).

ГАМИЛЬТОН (отходит вместе с Уэйном к краю сцены). Офицеры должны уяснить, что, когда налог будет повышен, им заплатят первыми.

 

Уэйн уходит.

 

Его комитет вернется обратно, офицеры в Ньюбурге вновь обретут смелость и почувствуют себя мужчинами. Если научить их мыслить как политики, из них получились бы сильные союзники.

МОРРИС. Пусть лучше они чувствуют себя мужчинами; мы будем политиками за тех и за других.

ГАМИЛЬТОН (Тэйлору, который пристально смотрит на него). Когда я сказал генералу Уэйну, что с армией расплатятся первыми, это была фигура речи. Я сделал это, чтобы побудить офицеров подкрепить свою волю.

ТЭЙЛОР. Когда война закончится, армия будет расформирована, и ее влияние угаснет. Возрастет влияние торговцев. Когда потекут деньги, наш комитет будет готов обсудить с вами надлежащие ассигнования.

ГАМИЛЬТОН (улыбается). Я уверен, что в будущем нам предстоят совместные труды. У нас нет разногласий. Я считаю личный интерес первым принципом человеческой природы. Лучшая страховка для любого правительства – это личный интерес каждого из граждан… Эти восемь лет войны заставили меня усвоить мрачный взгляд на человека.

ТЭЙЛОР. Не мрачный; реалистичный. Каждый из нас приходит к реальности своей тропой. Для меня это были восемьдесят ударов и соль на раны. Для вас… Вы расскажете мне за хорошим ужином у меня в доме. Я уверен, что мы великолепно сработаемся. Всех благ, джентльмены.

(Уходит).

МОРРИС. Фрагменты начинают довольно красиво собираться в одно целое. У нас есть торговцы, люди с деньгами, ваша группа в Конгрессе, и у нас скоро будет армия. Теперь нам нужно…

ГАМИЛЬТОН. У нас нет армии. У нас есть несколько армейских офицеров. А рядовой состав – куда он двинется?

МОРРИС. Чтобы у нас были и офицеры, и рядовой состав, нам нужен Вашингтон.

ГАМИЛЬТОН. Что, если он откажется встать во главе недовольной армии?

МОРРИС. Мы должны убедить его, что это его долг – возглавить протест своей армии и направить его по нужным каналам.

ГАМИЛЬТОН. А если он посоветует хранить терпение?

МОРРИС. Мы ударим по нескольким фронтам. Вы с вашими конгрессменами распустите слух, что Вашингтон из-за своих умеренных взглядов теряет доверие среди офицеров, и что его могут даже оттеснить ради более радикального лидера, горячей головы, сторонника похода на Филадельфию и противостояния с Конгрессом. Есть Тэйлор и его группа. Они могут способствовать раздорам на рынке.

ГАМИЛЬТОН. Но как вы навяжете свою волю тем штатам, которые отказываются капитулировать перед вашим давлением? Слать войска в поход на капитолий каждого из штатов, удаленных друг от друга? Гражданская война?

МОРРИС. До этого никогда не дойдет. Все, что нужно – демонстрация силы со стороны армии и страх перед смещением Вашингтона.

ГАМИЛЬТОН. Вернусь к своему основному вопросу. Что, если он действительно откажется?

МОРРИС. В этом случае и в самом деле может встать необходимость обойтись без Вашингтона.

ГАМИЛЬТОН (после мрачной паузы). Кого вы имеете в виду?

МОРРИС. Горацио Гейтса.

ГАМИЛЬТОН. Надеюсь, что вы говорите не всерьез.

МОРРИС. Вполне серьезно.

ГАМИЛЬТОН. Два года назад поражение Гейтса в Южной Каролине чуть не стоило нам всего Юга. Гейтс дискредитирован.

МОРРИС. Гейтс имеет свои слабые стороны. Но мы можем использовать его. Он переполнен досадой. Раздраженные офицеры и молодежь находят, что он больше соответствует их настроениям, чем умеренный, сдержанный, корректный Вашингтон.

ГАМИЛЬТОН. Я ненавижу и презираю этого человека!

МОРРИС. Я думал, вы лучше разбираетесь в политике. Разве я просил вас приглашать его на ужин?

ГАМИЛЬТОН. Гейтс ненадежен. Если он получит власть – кто знает, на что он способен?

МОРРИС. Ситуация не зайдет так далеко. Одна угроза Гейтсом поможет добиться нашей цели перед Конгрессом. Потом мы быстро откажемся от Гейтса.

(Отвечая на неловкий жест Гамильтона).

Он окажется нам полезен, как шлюха иногда полезна добродетельному семьянину. Помните, мы привлечем Гейтса только в том случае, если Вашингтон откажется от нашего предложения. Это рабочий план.

ГАМИЛЬТОН. Называйте вещи своими именами. Это политический заговор. Возможно, мы раздуваем гражданскую войну, ведь несколько фракций в армии верны Вашингтону и Конгрессу, а другие – Гейтсу.

МОРРИС. Что ж, стоит рискнуть. Без крепкого усиления центральной власти тринадцать штатов превратятся в тринадцать мелких стран, постоянно воюющих друг с другом; ими будут манипулировать различные страны Европы, принося их в жертву своему соперничеству в колониальной политике… Отправляйтесь в Ньюбург. Проведите встречу с Вашингтоном как можно скорее. Ваше совещание с ним имеет ключевое значение.

ГАМИЛЬТОН. Я сделаю все возможное, чтобы убедить его.

 

Моррис застывает. Свет переключается на другую игровую площадку, пока рабочие сцены приносят большой стул и помещают его в глубине сцены лицом к зрителям. Входит Вашингтон и садится на этот стул. Он постарел. Гамильтон подходит к нему. На протяжении всей сцены Вашингтон сидит, глядя вперед, пока Гамильтон расхаживает перед ним. Они никогда не смотрят друг другу в лицо.

 

Перед нами стоит вопрос: какова текущая политика? Я вижу положение дел так: есть две возможности. Вы можете запретить офицерам направлять в Конгресс дальнейшие петиции. В таком случае вам может это не удаться, ведь вы имеете дело с отчаявшимися людьми. Они могут перейти от вас на сторону того, кто поддержит их энергичнее – и не слишком будет оглядываться на штатские приличия.

ВАШИНГТОН. Горацио Гейтс?

ГАМИЛЬТОН (уклоняясь от ответа). Это может быть любой среди полудюжины офицеров. Отчаяние витает в воздухе.

ВАШИНГТОН. Вторая возможность?

ГАМИЛЬТОН. Вы со всей осмотрительностью направите их недовольство по более безопасным каналам.

ВАШИНГТОН. Советуете мне придать законный вид давлению армии на Конгресс?

ГАМИЛЬТОН. Вы обижаете меня. Кто, кроме вас, сможет удержать армию, которая жалуется и страдает, в рамках умеренности? Ваш долг – принять на себя это дополнительное бремя. После всех этих лет борьбы как вы можете отвернуться от критической ситуации, способной привести к бедствию?.. Вы первый не захотите видеть офицеров обманутыми. У них честные притязания. Как исполнить их?

ВАШИНГТОН. И все же вы советуете мне…

ГАМИЛЬТОН. Выслушайте меня. Прошу вас. Вы первый не захотите видеть, как эта страна превратится в змеиный ров, где извиваются тринадцать чудовищ. Великий цемент войны больше не удерживает наше единство. Мы должны найти какую-нибудь замену тому, чем сплачивала нас война. У нас есть две желанные цели: заплатить офицерам то, что им причитается по справедливости, и добиться сильного национального правительства. Когда Конгресс завоюет право установить налоговую базу, этих двух целей можно будет достигнуть одновременно. Пусть люди знают, что вы можете подписаться под требованиями офицеров; штаты, которые отказались уступить власть Конгрессу, не смогут устоять против массированного давления.

ВАШИНГТОН. А если я скажу вам, что, если эти штаты, в конечном счете, отдадут часть своего суверенитета в пользу национального правительства, то это должно произойти только гражданскими средствами и без участия военных – и без единого намека на угрозу военной силой?

ГАМИЛЬТОН. Тогда я спрошу вас: как это совершить? Нам не удалось укрепить Конгресс за те восемь лет, пока война удерживала нас воедино. Удастся ли нам это сейчас, когда мы стоим на пороге мира, если отважными гражданами, патриотами своей страны, не будут предприняты суровые меры?

ВАШИНГТОН. Пусть конгрессмены едут в свои штаты. Объясняют. Спорят. Обсуждают. Пусть состоится гражданская дискуссия.

ГАМИЛЬТОН. А что все это время будет с офицерами? Неужели они будут только бурлить и ничего не делать? Время пришло!

ВАШИНГТОН. Я изъездил эту землю за восемь лет войны. Да, мы – страна, а не союз тринадцати региональных суверенных государств. Да, есть различия в кругозоре и в чувствах между бостонскими пуританами и виргинскими охотниками на лис; есть различия между квакером в Филадельфии, евреем в Род-Айленде, католиком в Мэриленде, англиканцем на Юге; и есть крупные различия между фермером Новой Англии и южным землевладельцем, таким, как я, между городскими торговцами и адвокатами, теми, кто трудится на реке, и моряками в порту. Но эти различия ничего не стоят, если сравнить их с тем, что есть у нас общего. Да, мы – страна. Да, мы – народ в масштабах континента. И во многом именно армия помогла выковать этот национальный характер. Солдат мыслит в масштабах континента; он стал гражданином Соединенных Штатов… И я действительно считаю, сэр, что, если не увеличить власть Конгресса и не дать ему компетенцию во всех общих делах, тогда все прекрасные молодые люди, которых мы потеряли, их кровь, которая пролилась на землю, трагически удобрив ее, все скорбящие вдовы, разрушенные дома, урожаи, сгоревшие на полях и в амбарах, зарезанный скот, все запустение скорби и муки войны не принесут нам ничего. Теперь, когда близится мир, узы, которые удерживают нас, уже слишком ослабли, их можно порвать, и тогда воцарится анархия и смятение. Я признаю, что мы рискуем. Но вот что я скажу вам, сэр: наше правительство представляет собой эксперимент. Не то чтобы неслыханный в истории, но новый для наших времен. Республиканская форма правления, где военные подчиняются руководству штатских. И сегодня, когда мы пришли к критическому моменту на пути нашей страны, вы советуете мне повернуться спиной к восьми годам борьбы за республиканские принципы и искать решения военными средствами. Сэр, что будет, когда в другой раз военные и группа политиков пожелают навязать гражданским свою волю? В третий раз? Сколько времени сможет какое-либо правительство противостоять подобному тарану и угрозе? Я не стану подавать пример первым… Отправляйтесь обратно в Филадельфию и сообщите вашим друзьям-политикам, что я считаю армию слишком опасным инструментом для тайных действий. Что касается меня, мне придется положиться на офицеров армии, которые смирятся с тем, что Конгресс, в конечном счете, исполнит свое обещание. Буду молиться, чтобы я не обманулся.

ГАМИЛЬТОН (сардонически, провоцируя Вашингтона). Когда вы так красноречиво перечисляли жителей этой страны и их стремления, вы не упомянули рабов. Упустили или не сочли нужным? Они составляют четверть населения.

ВАШИНГТОН (кивает; печально). Мы говорим о гражданах, а не о собственности. Положение рабов тяжело, но помочь ему нельзя.

(Отвечая на ироническую улыбку Гамильтона).

У нас есть более трудные и насущные проблемы, которые требуют немедленного решения. Мы не можем позволить себе заниматься вопросом о рабстве. Разве что позже.

ГАМИЛЬТОН. Возможно, если бы у них тоже была какая-нибудь власть – и красноречивые представители…

ВАШИНГТОН (очень тихо). Мы сможем создать страну – и она будет республикой. И, пока я командую армией, ее не будут использовать для устрашения штатских.

 

Вашингтон уходит. Его стул остается. Свет переключается на первую игровую площадку, где Моррис отмирает, а Гамильтон переходит к нему.

 

ГАМИЛЬТОН. Этого я и боялся. Он отказывается использовать армию как рычаг для давления на Конгресс. Он советует хранить терпение.

МОРРИС (горячо). Терпение! Наше время истекает, а он советует хранить терпение. Вчера я получил вести из Парижа – слухи об успешных мирных переговорах. Армия будет демобилизована, Конгресс останется слабым и неэффективным, сторонники власти отдельных штатов будут трубить о своем торжестве, и эти восемь лет войны и крови пропадут впустую, а он, эта глыба серого гранита, советует хранить терпение. Терпение! Что ж, у нас есть к кому прибегнуть.

(Собирается уходить).

Одна угроза Гейтсом и его недовольными, способными вырвать армию из рук Вашингтона, – этого будет достаточно, чтобы перепугать штаты, и они дадут Конгрессу необходимую ему власть.

 

Гамильтон уходит. Свет переключается, пока Моррис переходит на другую игровую площадку, и Гейтс переходит на нее. 

 

Я говорю с вами как с героем Саратоги. Если бы не ваша победа, французы не присоединились бы к нам открыто. Каждый в Америке знает это и благодарен вам за это. Учтите, как много офицеров, особенно молодых, самых неустрашимых, собрались вокруг вас. Почему они сделали это? Потому что знают, что вы живо чувствуете их бедственное положение и твердо решили, что им не причинят несправедливости.

ГЕЙТС. Но ваша дружба с Вашингтоном?

МОРРИС. Разве я могу позволить личной дружбе встать на пути, когда на кону моя страна? То, что Вашингтон называет умеренной политикой, причиняет непоправимый вред. Требуется дерзость, а не колебания, чтобы заставить Конгресс исполнять свой долг… Вы знаете, в каком отчаянии офицеры. Они соберутся вокруг героя Саратоги, если он предложит им двухнедельный план действий. Есть люди, которые отзовутся в Конгрессе. Есть множество кредиторов, которые частным образом уверили меня, что откликнутся. Вас приятно удивит, какая поддержка ждет вас по многим направлениям.

ГЕЙТС. Что необходимо сделать? Первый шаг?

МОРРИС. Объявление для всех офицеров, чтобы они вынесли на обсуждение Уэйна и его комитет, который занимается с Конгрессом вопросом пенсионов. Вашингтон окажется в изоляции. Офицеры перейдут от него к вам.

ГЕЙТС. Я выпущу призыв провести такое собрание.

МОРРИС. Учитывая слухи о мире, необходимо поспешить.

 

Гейтс кивает.

 

И я советую сделать это объявление анонимным.

(Отвечая на вопросительный взгляд Гейтса).

Пусть это будет казаться призывом большой группы заинтересованных офицеров. И я не считаю, что выражения должны быть умеренными.

ГЕЙТС. Это будет призыв к действию.

 

Моррис уходит, пока Гейтс продолжает говорить. Рабочие сцены приносят походный стул и небольшой столик с пером, бумагой и чернилами. Генерал-квартирмейстер Тимоти Пикеринг (38 лет) и майор Джон Армстронг-младший (28 лет) выходят на сцену. Армстронг садится и начинает писать.

 

Он в том положении, какое мне и нужно. Он будет вынужден защищать Конгресс, зная, что Конгресс несправедлив, и обороняться против офицеров, зная, что их требования справедливы. А я буду безоговорочно на стороне офицеров.

ГЕНЕРАЛ-КВАРТИРМЕЙСТЕР ТИМОТИ ПИКЕРИНГ. Идеальная позиция.

ГЕЙТС (заглядывает Армстронгу через плечо). Хорошо. Очень хорошо. Но здесь, майор, думаю, нужно слегка усилить. Что-то в этом духе: «Если так обращаются с вами, пока ваши шпаги необходимы для защиты Америки, что ожидать вам от мира, когда эти шпаги у вас отнимут, и при вас останутся только нужда, увечья и шрамы? Вы согласны состариться в нищете и горе? Если так, уходите, голодайте и погружайтесь в забвение».

МАЙОР ДЖОН АРМСТРОНГ-МЛАДШИЙ (лихорадочно пишет). Здесь самое место.

ГЕЙТС. Мы можем закинуть здесь намек, чтобы подрезать Вашингтона. «Подозрителен тот, кто советует умеренность и выносливость».

ПИКЕРИНГ. Умеренность и выносливость. Это Вашингтон.

АРМСТРОНГ. Позвольте мне написать чистовик.

ГЕЙТС. Вы скроете свой почерк?

АРМСТРОНГ. Будет написано с сильным уклоном.

(Показывает).

Вот так. Никто не сопоставит это с моим обычным почерком.

ГЕЙТС. Хорошо… Моррис и его группа думают, что используют меня. Однажды утром они проснутся и обнаружат, что это я использую их. Офицеры будут на моей стороне, и мы пойдем на Конгресс, и вышвырнем этих ослов на улицу, где им и место. Мы создадим такое правительство, какое следует, под моим военным командованием… Дайте мне знать, как только закончите.

 

Армстронг кивает. Все уходят, пока свет переключается на Гамильтона и Морриса, которые входят на первую игровую площадку. Рабочие сцены убирают стол и стул.

 

ГАМИЛЬТОН (передавая Моррису лист бумаги). Прочтите.

МОРРИС (отодвигая лист). Я уже прочел. Горячо. Очень горячо. Даже жарко. Это послужит цели.

ГАМИЛЬТОН. Вашингтон отменил собрание офицеров. Он выразил неодобрение, сказал, что оно нелегально и способно спровоцировать беспорядки. Он назначил свое собрание в субботу.

МОРРИС. Мы используем его собрание, чтобы добиться целей того, которое он отменил. И то, что он его созвал, является почти официальной санкцией.

ГАМИЛЬТОН. Если мы упустим все это из рук, что нам делать?

МОРРИС (сардонически). Вы когда-нибудь в детстве жонглировали? Будем жонглировать! Надеюсь, что страх перед Гейтсом призовет Конгресс к ноге.

ГАМИЛЬТОН. А если Конгресс не склонится перед угрозой Гейтса?

МОРРИС (нерешительно). Кто скажет? Цезарь взял власть. Кромвель взял власть.

ГАМИЛЬТОН. Вы имеете в виду, что у Гейтса есть возможность взять военную власть? Горе этой стране.

МОРРИС. Не у Гейтса. У Вашингтона. Если мы дойдем до захвата власти военными, Вашингтона заставят понять, что он – лучшая из альтернатив.

ГАМИЛЬТОН. Я увяз глубже, чем мне когда-либо хотелось – или думалось.

МОРРИС (нетерпеливо). Как вы думаете, что такое политический заговор?

ГАМИЛЬТОН. А надежды, ради которых велась эта война? Они уйдут в никуда?

МОРРИС. Быть может, мы не готовы к республиканской форме правления. Быть может, чтобы предотвратить анархию, достигнуть порядка, защитить собственность, необходимо учредить правление под началом одного человека, к которому все обратятся. Монархию. Солдатам заплатят, кредиторам заплатят, страну не разрежут на тринадцать враждебных друг другу штатов. Король Георг Первый? Он установит стабильную налоговую базу. Наша собственность будет в безопасности. Порядок будет обеспечен. Георг Первый, король поневоле.

ГАМИЛЬТОН (в ужасе). Это приведет к гражданской войне.

МОРРИС. Быть может, необходимо дать Вашингтону понять: чтобы предотвратить гражданскую войну, он должен принять на себя бремя короны… Но ведь, судя по всему, ничего этого не случится. На субботнем собрании Вашингтон осознает, что он должен высказаться от имени офицеров. Тогда все произойдет именно так, как мы планировали… Вы, кажется, встревожены.

ГАМИЛЬТОН. Мы идем по очень узкой тропке, и по обе стороны беда.

МОРРИС. Вовсе нет. Побудьте в политике достаточно долго, и ваше нутро закалится.

 

Уходит. Свет переключается на игровую площадку Вашингтона. Он снова сидит на стуле. С ним Грин и Штойбен. К ним переходит Гамильтон.

 

ГРИН. Вы слышали в Филадельфии что-нибудь, способное помочь нам на субботней встрече?

ГАМИЛЬТОН. Вам первому бы это рассказали. Я слышу только все те же слухи. Что генерал отдалился от офицеров, что они готовы обратиться к другому представителю.

ВАШИНГТОН. Несколько раз вы подчеркнули, что армия – крупнейший и самый достойный кредитор. Если Конгресс проведет налог, какие гарантии будет иметь армия, что ей заплатят первой?

ГАМИЛЬТОН. Это можно вписать в законопроект. Значит, на собрании в субботу… Еще не поздно. Несмотря на вашу антипатию, если кто-нибудь другой начнет собирать офицеров вокруг себя, я умоляю вас, согласитесь принять руководство. Боюсь, что альтернатива этому –  разложение армии, анархия и потенциальная гражданская война.

ШТОЙБЕН. Himmel und Hoelle[22]. Он приказа о собрании в субботу не читал.

ГАМИЛЬТОН. У меня не было экземпляра.

 

Штойбен вынимает из кармана сложенный листок и передает ему.

 

(Читает, и его беспокойство нарастает).

«Председательствовать будет первый в чине офицер и доложит результаты прений главнокомандующему».

ГРИН. Генерал Вашингтон считает, что офицеры будут чувствовать большую свободу, если он не будет присутствовать.

ГАМИЛЬТОН. Первый в чине офицер… Это Гейтс. Почему Гейтс? Мы располагаем множеством примеров его ненадежности…

(Вашингтону).

...и, я бы сказал, личной неприязни к вам. Кто знает, на что способен подобный человек?

ВАШИНГТОН. Гейтс будет председателем и сделает мне доклад. Я не буду присутствовать на прениях офицеров.

 

Вашингтон и Гамильтон уходят, Грин и Штойбен переходят на следующую игровую площадку, пока переключается свет. Рабочие сцены убирают стул Вашингтона и приносят стул и стол с молоточком председателя. Все остальные мужчины в труппе – офицеры – входят, и каждый несет стул. Садятся.

 

ГЕЙТС (входит и занимает место за столом). Джентльмены, призываю вас к порядку… Доброе утро… Наш главнокомандующий приказал мне быть председателем. Предлагаю в первую очередь обсудить петицию, посланную в Конгресс, реакцию на нее и дальнейшие шаги, которые следует предпринять. Собрание открыто.

 

Входит Вашингтон.

 

Генерал Вашингтон! Вы сказали, что не станете присутствовать.

ВАШИНГТОН. Я сказал, что не стану присутствовать на прениях. Но, с вашего позволения, я хотел бы обратиться к моим сотоварищам-офицерам перед тем, как начнется обсуждение. Я покину собрание сразу после того, как изложу свои замечания. Вы позволите?

ГЕЙТС. Слово за вами.

ВАШИНГТОН. Если мое поведение, начиная с 1775 года, когда я в Кембридже впервые принял командование этой армией, до настоящего момента, восемь лет спустя, не было ясным признаком, что я всегда был верным другом армии, мое сегодняшнее заявление не будет стоить ничего.

Здесь у меня есть анонимное заявление.

(Протягивает листок бумаги).

«Путь прост», – говорит автор, и предлагает две возможности на выбор. «Если война продолжится, – пишет он, – двинемся на неосвоенные земли запада, чтобы обосноваться там, и пусть неблагодарная страна защищает себя сама».

Анонимный автор этого заявления, который сегодня сидит среди нас, предлагает и вторую альтернативу: «Если будет заключен мир, не вкладывайте шпаги в ножны, пока не добьетесь полной и щедрой справедливости». Эти предложения – покинуть нашу страну или обратить оружие против нее, если Конгресс немедленно не уступит нашим требованиям – заставляют меня задать вопрос: может ли их автор быть другом армии? Может ли он быть другом этой страны? Он предлагает разрушить и то, и другое, посеяв семена раздора между гражданской и военной властью.

Я убежден, что Конгресс испытывает глубочайшую благодарность за службу, которую сослужила армия, и обойдется с ней вполне по справедливости. Но, как все крупные учреждения, где присутствует множество разногласий и интересов, требующих примирения между собой, он принимает решения медленно. Будьте уверены, что в намерения Конгресса входит справедливый расчет с вами, прежде чем армия будет расформирована. Я не сомневаюсь, что Конгресс поступит с вами по чести.

Что касается меня, то я объявляю, что вы можете требовать от меня услуг ради достижения справедливости, совместимых с моим великим долгом перед моей страной и перед властью, которую мы обязаны уважать – Конгрессом. И, давая эти заверения и клятву применить все мои способности, молю вас, джентльмены, не предпринимать мер, способных очернить репутацию армии, которую превозносит вся Европа за стойкость и патриотизм.

Благодарю вас за то, что выслушали мои слова.

(Гейтсу).

Благодарю вас, господин председатель, за то, что позволили мне высказаться перед моими сотоварищами-офицерами.

 

Вашингтон уходит. Свет переключается на другую игровую площадку. Проекция сменяется: стойка с поставленными в нее винтовками и надпись: «Прощайте, храбрые солдаты. Лето 1783 года».

 

СЦЕНА 7

 

Вашингтон, Грин и Штойбен переходят на площадку Вашингтона, все остальные уходят и уносят с собой стулья. Рабочие сцены передвигают стол на игровую площадку, убирают молоточек и кладут ведомости, перо и чернила. Грин и Штойбен садятся на стулья, которые принесли с собой, пока Вашингтон сидит на своем стуле, принесенном рабочими сцены.

 

ШТОЙБЕН. Это будет лучшая расстановка.

ГРИН. Нет. В этом полку треть рядовых и половина офицеров была направлена в отпуск ровно неделю назад. Мы можем отправить домой еще максимум двадцать пять процентов, чтобы не встревожить их.

ШТОЙБЕН. Да. Это будет безопаснее, я думаю.

 

За сценой слышатся звуки стрельбы, крики и грубый смех. Грин поднимается, подходит к краю сцены и глядит вдаль.

 

ВАШИНГТОН. Не пытайтесь остановить их. Мы не можем рисковать, чтобы не случилось инцидента.

ШТОЙБЕН. Сколько человек мы можем без опасения направить в отпуск из этого полка?

 

Вместе с Грином они молча изучают бумаги.

 

ВАШИНГТОН. Восемь лет я с трудом строил эту армию и удерживал ее единство. Теперь я разбиваю ее на куски. Не будет последнего парада. Не взовьются полковые знамена. Барабаны, флейты и горны будут молчать. Бесценные, храбрые солдаты, с вами обошлись скверно… и дальше будут обходиться скверно.

ГРИН. Эта группа может уйти завтра; эта – через три-четыре дня.

ШТОЙБЕН. Ja. Gut[23]. А эти взводы – через четыре дня, или пять.

ВАШИНГТОН. Прошу вас, дайте мне посмотреть.

 

Штойбен передает ему бумаги, он изучает их. Входит Сержант.

 

СЕРЖАНТ. Генерал Гейтс прибыл на аудиенцию.

ВАШИНГТОН. Пусть войдет.

 

Сержант уходит.

 

(Передает Штойбену бумаги).

Да. Это самый безопасный путь.

 

Входит Гейтс.

 

ГЕЙТС. Благодарю вас, что встретились со мной так скоро.

(Грину и Штойбену).

Доброе утро, джентльмены.

 

Они делают знак, что заметили его приветствие.

 

ВАШИНГТОН. Всегда приятно оказать услугу сотоварищу-офицеру.

ГЕЙТС. Сейчас я узнал, что моя жена умирает.

ВАШИНГТОН. Соболезную.

ГЕЙТС. Благодарю вас. Но я пришел сюда не за вашим сочувствием. Я хочу быть с ней до конца и прошу отставки. Объявлен мир, и армию тайком распускают…

 

Грин и Штойбен незаметно начинают прикрывать и переворачивать бумаги на столе.

 

(Обращается к ним).

Не трудитесь. Я знаю, что происходит.

(Вашингтону).

Судя по всему, мы с вами больше не увидимся. Мне нужно сказать несколько слов, прежде чем я уйду.

ГРИН. Нам остаться? Или это будет частная беседа?

ГЕЙТС. Останьтесь. То, что я должен сказать, будет полезно для вас обоих.

ВАШИНГТОН. Я к вашим услугам.

ГЕЙТС. Вы не послужили армии – ее офицерам и солдатам – на том собрании в субботу. Вы предали их.

ВАШИНГТОН (устало, но с нарастающим гневом). Офицеры – их было больше одного – ответственные за этот анонимный призыв к мятежу, подлежали трибуналу по разделу второму статьи четвертой воинского устава.

ГЕЙТС. Это косвенный вопрос о том, участвовал ли я в анонимном заявлении о позиции офицеров?

ВАШИНГТОН. Я не собрал трибунал; я располагал иными средствами.

ГЕЙТС. Когда это заявление распространилось, оно попало в цель. По меньшей мере половина офицеров тем субботним утром была готова перейти к решительным действиям. И вот входит наш главнокомандующий. Разве он говорит что-нибудь конкретное о гарантиях пенсионов для офицеров, которые обещал им Конгресс 21 октября 1780 года, когда этот Конгресс ни дня не смог бы продержаться, не будь армии, придающей ему власть? Он умасливает их общими местами, побуждая мелких джентльменов, сидящих перед ним, положиться на честь Конгресса! Честь Конгресса! И цель собрания – пенсионы, положенные офицерам за годы службы и лишений – утеряна, утеряна, утеряна. В довершение всего эти дураки подписали резолюцию, утверждающую их непоколебимую уверенность в справедливости Конгресса. Как могли люди, в иных отношениях разумные, совершить подобную глупость?

ШТОЙБЕН. Эта резолюция прошла единогласно.

ГРИН. Даже анонимному автору не осталось иного выбора, как подписать ее.

(Обменивается улыбкой со Штойбеном).

ГЕЙТС. Какими бы ни были наши разногласия за эти годы – а они были многочисленными и острыми – я неравнодушен к этой армии так же, как и вы, и не хочу видеть ее обманутой. И мне до смерти тошно видеть, как с ней обошлись ослы из Конгресса, которых следует выгнать на улицы и раздробить их дурацкие головы. Вы предали эту армию ради гражданских властей, недостойных подобной жертвы, и ради общества, глухого, равнодушного и в своем роде греховного.

ВАШИНГТОН. Ньюбург был первым крупным испытанием для молодой страны в отношениях между гражданскими и военными. В будущем ни одна группа не сможет с легкостью напасть на традицию гражданской власти. На этой земле не будет Цезарей, не будет и Кромвелей. И не будет монархов. Ньюбург стал прецедентом.

ГЕЙТС. Суть в том, что Конгресс снова обманул армию.

ВАШИНГТОН. Я знаю. Я написал, взывая к Конгрессу.

ГЕЙТС. И что Конгресс ответил вам?

 

Вашингтон молчит.

 

Конгресс ответил?..

 

Вашингтон молчит.

 

Конгресс ответил, что денег нет. И эта информация исходит от начальника департамента финансов Роберта Морриса. Роберта Морриса!.. После субботнего собрания Конгресс согласился на том, что солдат и офицеров не станут увольнять со службы, пока с ними не произведут справедливый расчет. Они должны были получить долги по содержанию за три месяца перед означенным увольнением – это не так уж много, учитывая, что многим из них задолжали за год, за два – и остальное следовало оплатить компенсационными сертификатами. Но начальник департамента финансов, Роберт Моррис, сообщает Конгрессу, что в казне нет денег, и…

ВАШИНГТОН. Пройдут месяцы до того, как можно будет полностью свести счеты. Вы думаете, я пойду на риск мятежа или восстания во время этих месяцев ожидания, торгов и споров, пока все не будет подсчитано?

 

Слышатся звуки стрельбы, сопровождаемые воплями, улюлюканьем и диким смехом. Гейтс подходит к краю сцены и глядит вдаль. Он начинает смеяться с истерической ноткой.

 

ГЕЙТС. Солдаты, уходящие домой, палят на прощанье в своих командующих офицеров – их ружья заряжены порохом, но не пулями. Э-ге-гей! Солдаты непочтительны, офицеры подавлены и унижены, штатские упиваются своими наслаждениями и выгодами, Конгресс слаб, как вода, и беспомощен, как старость. Веселое у нас времечко!

(Все еще глядит вдаль).

Кроме того, после субботнего собрания Конгресс согласился на том, что офицеры получат свои пенсионы, а каждый солдат – по сто акров земли. Эти куски в сто акров уже попадают в руки спекулянтов. Вот кто получит выгоду от восьми лет крови и голода. Печально известный спекулянт по имени Дэниэл Тэйлор…

ГРИН. Дэниэл Тэйлор!

ГЕЙТС. …Имеет множество агентов, которые рыщут по стране, собирая эти земельные сертификаты по сниженным ценам. Выдергивают последнее перо у ощипанной курицы.

(Отходит от края сцены и приближается к Вашингтону).

И, чтобы предотвратить восстание против гражданских властей, грубых и черствых, против общества, порочного в своем равнодушии, вы берете и отпускаете этих солдат на произвол судьбы. Вы даете им отпуск на два-три месяца, разваливая армию, и очень немногие понимают, что происходит. Они уходят, без гроша, голодные, чтобы выпрашивать на дороге кусок хлеба и, если повезет, редиску к нему. И через несколько недель, когда эти солдаты и офицеры уже будут дома, они получат бумаги об отставке. Разделенные друг с другом расстояниями, ставшие частными лицами, они уже не будут обладать ни ресурсами, ни властью. И это грязное предательство, генерал Вашингтон, совершаемое тайно, украдкой – вот что вы совершаете с армией, которой командовали восемь лет, и которая наконец-то добилась победы.  Действительно, неприглядное занятие!

ВАШИНГТОН. Вы называете это предательством. Я считаю это тяжким выбором между двумя трудными дорогами; и для меня не стоит вопрос, которой из них я должен держаться. Я не собираюсь ставить под угрозу республиканские принципы, ради которых мы вели эту войну. Армия будет расформирована. Она не станет силой, с которой смогут считаться в политике или в гражданской жизни… Мы должны продолжать свои труды. Желаете ли вы сказать мне что-нибудь еще?

ГЕЙТС. Да. Офицеры собирались завтра провести прощальный ужин и пригласить вас на почетное место.

ВАШИНГТОН. Да?

ГЕЙТС. Комитет по организации ужина просил меня передать вам послание. Поскольку многие офицеры считают, что вы предали их на том субботнем заседании, они отказываются от посещения какого-либо ужина в вашу честь. Таким образом, комитет считает, что лучше отменить торжество. Всех благ, джентльмены.

(Уходит).

ВАШИНГТОН. Кто-нибудь из вас знал об этом?

ГРИН. Только о недовольстве офицеров.

ШТОЙБЕН. Об отмене ужина – ничего.

ВАШИНГТОН. Вернемся к нашим трудам.

ГРИН (пока они снова возвращаются к ведомостям). А это республиканское правительство, которое мы установили…

ШТОЙБЕН. Это правительство граждан, а не подданных…

ГРИН. Это правительство… оно уцелеет?

ВАШИНГТОН (пожимает плечами, с огромной печалью). Я не знаю.

 

КОНЕЦ


[1] Да (нем.)

[2] Благодарю (нем.)

[3] Еще раз (нем.)

[4] Естественно (нем.)

[5] Проклятье еще раз! Ради Бога, это не может дальше продолжаться! (нем.)

[6] Проклятый (нем.)

[7] Боже, спаси и сохрани! Чистая расхлябанность! Свинство, и больше ничего. Всех их к шуту! (нем.)

[8] Квашеная капуста (нем.)

[9] Не так хорош (нем.)

[10] Это же неслыханно! Нет печатного станка! Тошно слушать! (нем.)

[11] Понятно? (нем.)

[12] Быстро (нем.)

[13] Милосердное небо! Бесполезная орава! (нем.)

[14] Чудесные солдаты (нем.)

[15] Во имя Бога (фр.)

[16] Черт вас всех побери (фр.)

[17] Вот как? (нем.)

[18] Это хорошо! Потрясающе! Впечатляюще! (нем.)

[19] Проклятье! Ад и дьявол! Гром, молния, град и буря! (нем.)

[20] К черту! Чума их забери! Еще раз гром и буря! (нем.)

[21] Черт побери! Презренные! Проклятье! (фр.)

[22] Небо и ад (нем.)

[23] Да. Хорошо (нем.)